Теперь я знаю, как чувствует себя раненое недобитое животное, какими инстинктами переполнено его пробудившееся сознание и что на самом деле представляет собой настоящая телесная боль. Я реально почувствовал этот звериный инстинкт самосохранения, неудержимое желание спрятаться и забиться в нору, где можно было бы спокойно отлежаться и зализать полученные раны. С большим трудом я поднялся на ноги и, постепенно переходя от одного дерева к другому, поплёлся в свою «берлогу». Когда зашёл в квартиру, часы на стене показывали пять часов утра, но сил, чтобы раздеться, уже не осталось, поэтому я упал в постель прямо в том, в чём был. Проспав больше суток, я наконец-то пришёл в себя. Анализ полученных повреждений был неутешительный, но и не смертельный. На затылке торчала шишка величиной с грецкий орех, а всё тело покрывали гематомы от ударов бейсбольных бит и подкованных ботинок. Задавая себе снова и снова вопрос о случившемся, я невольно вспомнил старую поговорку: «Пришла беда – открывай ворота», и от этого на душе стало так противно и гадко, что захотелось волком выть. Идти в полицию и писать заявление на этих отморозков не имело никакого смысла. Просто-напросто не хотелось попусту тратить время, зная наперёд, что никто никого искать не будет, а если и будет, то безрезультатно. По крайней мере, меня успокаивало только то, что я остался жив. Хотя на самом деле жить-то мне как раз и не хотелось…
Ближе к полудню где-то на задворках моего подсознания начал разгораться уголёк одной непонятной для меня мысли, которая через несколько часов сформировалась во вполне реальный план моих дальнейших действий. Самым удивительным в этом было то, что теперь я знал наперёд все свои последующие шаги. Знал, что мне надо сделать сейчас, через час, через сутки. Несмотря на остаточную боль в голове, я, к своему удивлению, чувствовал себя бодро и свежо. За последние три недели я не чувствовал себя лучше, чем сейчас. Окружающее пространство начало наполняться цветом и запахом, а тягостное состояние последних дней и недель стало безвозвратно исчезать.
Ближе к вечеру, приехав на квартиру деда, я постарался изложить свои мысли на бумаге, и вскоре из-под моего пера родился план моих действий на ближайшие несколько недель…
Когда человек теряет свою жизненную опору, он стремится восстановить утерянный дисбаланс путём возврата в исходную точку координат. Лично для меня такой отправной точкой в системе общечеловеческих ценностей стало желание вернуться к истокам моего рода. И это желание было таким сильным и горячим, что сопротивляться ему я уже не мог. Будто невидимая сила потянула меня в беспросветную даль, создавая иллюзию того, что я найду там ответы на все свои жизненные вопросы и обрету такой долгожданный душевный покой.
Надо сказать, что род мой берёт своё начало, в самой что ни на есть российской глуши, да такой, что такую глушь ещё поискать надо. Где-то в дебрях глухой северной тайги Архангельской губернии существовала с незапамятных времён деревня Карпиха. Вот из этой самой деревни и вышел наш род Бурмистровых. Как потом выяснилось, в декабре двадцать второго года мой восемнадцатилетний прадед Василий Захарович вместе со своей молодой женой Марфой Матвеевной выехал из деревни в Архангельск. Что там случилось и как, сейчас уже никто не расскажет, но только в дороге попали они в руки отряда по раскулачиванию. Видимо, добротная крестьянская одежда заставила подумать большевиков, что перед ними представители зажиточного крестьянства, поэтому, недолго думая, реквизировали у них весь их нехитрый крестьянский скарб, а Василия в составе таких же, как и он, «кулаков», полураздетого и босого на перекладных погнали в Архангельск. Василий в дороге замёрз, а бабка Марфа от горя такого, не доезжая Холмогор, разрешилась моим дедом, Петром Васильевичем, и вслед за мужем отдала Богу душу. После рождения дед Пётр всё своё детство провёл в детских домах и интернатах. Был он мальчишкой башковитым и тягу к учению имел огромную. Десятилетку закончил в Оренбурге аккурат накануне войны, в июне сорок первого. В военкомате его отправили в лётную школу, а через полгода он провёл свой первый бой в небе над Москвой. С этого момента судьба к нашему роду смилостивилась. Трижды сбивали Петра, дважды пришлось возвращаться ему через линию фронта, получил два тяжёлых ранения, был не раз на волосок от смерти, но выжил и дожил до Дня Победы, который встретил в Чехословакии. Когда после ранения в сорок третьем он лежал на излечении в новосибирском госпитале, то повстречал там свою будущую жену, мою бабушку Елизавету Карповну, которая в этом госпитале служила операционной сестрой. Отец мой родился в августе сорок четвёртого, когда дед бился с фашистскими асами в небе над Белоруссией.
После войны дед перешёл на работу в арктическую авиацию, и многие годы вся его семья «колесила по северам», меняя один аэродром на другой. И только выйдя на пенсию в восемьдесят втором, дед переехал жить в Москву. Осуществить этот переезд помогли его старые боевые друзья, с которыми он никогда не терял связь.
Мой отец, Павел Петрович, после окончания университета был направлен на работу в органы государственной безопасности, где проработал на различных должностях до самой пенсии. Используя своё служебное положение, он-то и раскопал по крупицам родословную нашего рода. Однако, как они с дедом не собирались съездить в родные края, всё у них никак не получалось. То один не мог, то у другого срочные дела были на работе. Всё откладывали, откладывали эту поездку на потом, пока однажды тёплым осенним днём девяносто пятого от обширного инфаркта не умер дед. Бабушка пережила его ровно на три года.
После трагической гибели родителей квартира деда перешла по наследству мне. Квартира была большая, в старом сталинском доме, в самом центре Москвы. От деда осталась большая библиотека и прекрасная коллекция его лётных карт с маршрутами вдоль всего северного побережья. Сдавать квартиру посторонним людям у нас с Татьяной рука не поднималась, и поэтому она всё это время пустовала.
Сейчас, сидя в зале на старом кожаном диване напротив фотографий своих предков, я всё больше и больше убеждался в том, что моё невесть откуда взявшееся желание отправиться на Север, основано на не сиюминутном душевном порыве, а является чем-то большим, несущим в себе какой-то скрытый сакральный смысл.
Правда, прежде чем отправляться в такую поездку, мне предстояло решить большой перечень важных и неотложных дел, без реализации которых такое длительное путешествие было просто невыполнимо. На фоне вороха ежедневных забот у меня абсолютно не было времени ни поесть, ни поспать, и вскоре незаметно для себя я переключился с темы личного горя и переживаний на вопросы реальной жизни.
Стремительно пролетела неделя, были сделаны последние приготовления, и вот я уже сижу «на дорожку» в полумраке квартиры, готовый отправиться в путь, оставляя в этих стенах частичку себя и осознавая тот неизбежный факт, что я уже никогда не буду прежним Алексеем Бурмистровым.
Дорога предстояла неблизкая. Сначала мне надо было добраться до Ухты, оттуда на самолёте или вертолёте перелететь в районный центр Усть-Цильма, а там попытаться зафрахтовать местный вертолёт, на котором можно было бы долететь до Карпихи, затерявшейся в заснеженной тайге. В детстве и юности отец постоянно прививал мне навыки выживания в диких условиях природы, поэтому, с моей точки зрения, я был достаточно хорошо подготовлен к такому длинному и опасному путешествию. Единственное, что меня настораживало и смущало в данной ситуации, было то, что обычно «нормальные» люди в такие походы в одиночку не ходят. Следовательно, степень риска многократно возрастала, и требовалось всё продумать до мелочей, но как бы там не было, сборы были закончены, рюкзак собран, а билеты куплены.
В прихожей прозвенел звонок, консьержка сообщила о прибытии такси, и вскоре я уже ехал по вечерним улицам столицы, слушая в пол уха водительский «трёп», любуясь видами вечерней Москвы. Не знаю, почему, но у меня в тот момент было такое чувство, словно я прощался с любимым городом навсегда.
На Комсомольской площади было шумно и многолюдно. До отправления поезда оставалось минут сорок, поэтому я решил купить свежей прессы и кроссворды, чтобы было чем заняться в пути. Повесив на спину свой внушительных размеров рюкзак, я начал пробираться сквозь нескончаемый людской поток к зданию вокзала. Рядом с входом мне на глаза попалась группа цыганок, которые бесцеремонно приставали ко всем прохожим с предложением погадать и всю правду рассказать. К сожалению, такая участь не миновала и меня. Как только я поравнялся с одной из них, цыганка нагло вцепилась в мою поклажу. Чтобы немедленно прекратить этот балаган, я резко повернулся к ней, и тут произошло то, чего ни я, ни она не ожидали. Когда наши глаза встретились, я почувствовал у себя на спине разряд статического электричества, и в ту же секунду её лицо исказилось от страха, и слова, которые она хотела произнести вслух, застыли у неё на губах. Мы постояли в таком оцепенении несколько секунд, после чего развернулись, и, не говоря ни слова, каждый пошёл своей дорогой. И только тут я почувствовал, как по моей спине струятся капельки пота, но это было вызвано не тяжестью груза, а тем эмоциональным состоянием, в котором я находился.
Покупая через несколько минут в киоске газеты, я боковым зрением увидел, что та же цыганка наблюдает за мной из-за колонны зала ожидания. Через минуту к ней подтянулись её подельницы, и, пошептавшись между собой, женщины молчаливо уставились на меня. Они больше никого не трогали, не приставали к пассажирам, и мне показалось, что в этом огромном зале, кроме моей персоны, их больше не интересует никто. От этого тревожного и пристального взгляда мне стало не по себе, и я поспешил удалиться на перрон.
К счастью, посадка уже началась, поэтому я без промедления поднялся в вагон. Как только я положил на верхнюю полку свой рюкзак, в купе зашла женщина с мальчиком лет пяти, а следом за ними мужчина пенсионного возраста.
– Давайте знакомиться, – сразу предложил мужчина. – Меня зовут Сергей Михайлович, можно просто Михалыч.
– Меня Людмила, – скромно представилась женщина, – а это мой сын Павлик.
Павлик, как взрослый, подал нам с Михалычем руку, и, пожимая её, я назвал попутчикам своё имя. Через пятнадцать минут послышалась команда проводника, чтобы провожающие покинули вагон, и малыш в предвкушении предстоящего путешествия захлопал в ладоши и полез к окну. Получив разрешение у матери, он начал отодвигать занавеску со своей стороны, а я стал помогать ему с другой. Каково же было моё удивление, когда напротив нашего окна я увидел стоящих на перроне цыганок, пристально смотрящих на нас. Мать ребёнка среагировала быстро, задёрнула занавески, бросив в сердцах:
– Не хватало ещё, чтобы эти дряни сглазили мне ребёнка.
Взяв Павлика на руки, она тут же стала протирать его лицо носовым платком, убирая чужой сглаз.
– А я их давно приметил, – подал голос Михалыч. – Они подошли к вагону сразу за тобой, Алексей. Встали тут под окнами, молчат, не разговаривают, к людям не пристают. Я даже удивился. Ведь я на своём веку насмотрелся на этот контингент, дай Бог каждому. Им палец в рот не клади, дай кого-нибудь обмануть.
– Да, но не всех же они обманывают. Насколько я знаю, многие из них умеют по руке гадать да по картам судьбу предсказывать, – возразил я.
– Может одна из тысячи и умеет, а остальные все обманом промышляют, – резюмировал Михалыч, – да наркотиками из-под полы торгуют. У нас в городе самые первые распространители. За эти наркотики себе дома отгрохали ого-го, какие, а сейчас тут в окна заглядывают. Не иначе задумали что-нибудь стащить или порчу навести.
Людмила при этих словах прижала сына к себе ещё сильнее, тихонечко плюнула три раза через левое плечо и перекрестила себя и Павлика. В этот момент поезд тронулся и начал плавное движение. Отдёрнув занавеску, я увидел, что цыганки с облегчением вздохнули, убедившись, что я уезжаю из Москвы.
Поезд продолжал набирать скорость, колёса ритмично стучали по стыкам рельсов, и пассажиры окунулись в привычную дорожную обстановку. Через час после отправления наше купе начало готовиться ко сну. Вытянувшись на верхней полке в полный рост и почувствовав расслабление во всём теле, я понял, как здорово я устал за последние дни. Сейчас мне хотелось только одного, поскорее заснуть и как можно дольше поспать завтра утром. Уже в полудрёме я услышал, как Павлик, которого Людмиле всё никак не удавалось уложить спать, спрашивал у матери:
– Мама, угадай, что у меня в руке. Ну, угадай.
А мне как будто кто-то шептал на ухо: «Красный динозаврик из коллекции киндер-сюрприз».
Людмила, вступая с ребёнком в игру, в шутку сказала:
– Конфета, которой тебе угостил Сергей Михайлович?
– А вот и не угадала, не угадала, – засмеялся довольный мальчуган, – это мой динозаврик.
«Странно, – подумал я, – наверное, это просто совпадение», – и в тот же миг провалился в глубокий сон.
Я проснулся только в десятом часу утра. Сергея Михайловича я уже не застал, он рано утром вышел в Вологде.
– Больно вы сладко спали, Алексей, – сказала Людмила. – Сергей Михайлович просил передать вам привет и пожелать счастливой дороги.
Поблагодарив женщину, я занялся своими личными делами. Ближе к вечеру, прочитав все газеты и разгадав все кроссворды, я откинулся на спинку сиденья, глядя в окно на проплывающий мимо пейзаж. В отличие от Москвы, здесь было значительно больше снега, а мне предстояло ещё ехать и ехать на Север, почти к самому полярному кругу. Стараясь не думать об этом, я решил поиграть с Павликом в «угадалки», чтобы выяснить, случайно ли я вчера угадал его динозаврика, которого он прятал от мамы. На мою просьбу показать игрушку мальчик достал из потайного кармашка штанишек маленького силиконового динозаврика ярко-красного цвета. Мы решили прятать друг от друга за спиной цветные карандаши, которыми Павлик рисовал, и угадывать их цвета. К моему разочарованию, у меня ничего не получалось или получалось, но совершенно случайно. Я не слышал в своей голове вчерашнего голоса, да и вообще не было никакого намёка на подсказку интуиции.
О проекте
О подписке