Бежать было недолго, урядник и устать не успел… А пламя-то уже та-ак разгорелось! Казалось, все поле горит, весь луг, весь покос!

Косари уже спохватились, а как же! Тушили вовсю – таскали шапками воду, пытались сбить пламя одежкою… Да что уж там было спасать! Недаром пословица – горит, как сухая солома. Вот и горело…

– Пожню, пожню поливайте! – подбежав, распорядился Велька. – Эх, что ж у вас тут…

Провозившись с полчаса, пожар все же потушили. Сгорела пара стогов да разложенное для просушки сено…

– Похоже, отсюда и вспыхнуло, – Велимудр задумчиво склонился над гарью. – Вон, как выгорело-то, ага. Тут и полыхнуло. А потом пламя к стогам побежало… Не спохватились бы вовремя – сгорело бы все!

– Так оно и так – немало, – из собравшейся на пожар толпы молодежи вперед вышла худощавая девушка, светлоглазая, волосы цвета солнца и ржи заплетены в тугую косу.

– Звеня, ты? – узнав, обрадовался Велимудр. – То-то я и смотрю – знакомая.

Еще б не знакомая. Звеня, Звенислава (Елена в крещении) была одной из тех похищенных девушек, за которыми как раз и хаживали в Царьград ратнинский сотник Михайла Лисовин и его люди, в том числе и Велимудр-Велька. Выручили тогда дев, не всех, правда. И некоторых своих потеряли.

Звенислава тогда показала себя девушкой смелой и мудрой, именно она оставляла на всем пути условные знаки – то височное кольцо на ладейной стоянке, то надпись «Ратное». Умная – что уж тут скажешь, да. Из небогатой семьи… даже лучше сказать – из бедной. Смерды. Батюшка в лихоманку помер, «большаком» и остался один старый Коряга, дед – сто лет в обед, хозяйствовать в таком вот семействе особо некому, хорошо хоть община поддерживала, а так бы… Смерды-то смерды, но из тех смердов, которым до обельных холопов – один маленький шаг!^[1]

Хотя при такой-то жизни и в холопы пойдешь! Вон, Звениславу взять – лет пятнадцать уже, а замуж никто не зовет, хотя парни-то хороводятся. Девка-то красивая… однако – бедная, из тех, кто голь-шмоль и без приданого никому не нужна! Разве что так… полюби́ться… Не так давно, на Ивана Купалу, так многие парни с ней… Правда, до чего уж там дело дошло – неизвестно. Однако если б до чего и дошло, так парни бы и не выдержали, расхвастались бы уже, раззвонили… Тьфу, хуже баб!

– Ты что плюешься-то, Веля?

– Так… Думаю, отчего загорелось-то? Может, костры жгли?

– Костры жгли, да, – тут подошли и парни. – Ночью. Однако все потушили – понимаем, не дурни! Да и на стерне-то не жгли, на бережку…

– На бережку! – передразнил урядник. – Угольки-то, видно, остались, шаяли. А утром ветерок раздул – вот и…

– Тихо! – Звенислава вдруг насторожилась, прислушалась, а следом за ней – и все. – Что это, слышите?

– Будто стонет кто…

– Да нет же! Это ж коровки наши мычат… Да громко как, жалобно! Что, не слышите, что ль? Оглохли?

– Да, – согласно кивнула некрасивая мосластая девица с вытянутым плоским лицом. – Там наш выпас.

– Бежим! – ахнула Звеня. – Вдруг да там что?

Она и побежала, не дождалась ответа. Рванула так, что попробуй угонись – только коса по спине билась! Ну и с полдюжины человек тут же сорвались за ней. Верно, те, у кого коровки…

Подумав, Велька почесал голову и, махнув рукой, побежал следом. Сказать по правде, Звенька ему глянулась. Вот только с приданым как быть? Сам голь-шмоль, и невеста такая же будет. Да и не отдаст ее дед Коряга. Скорее, продаст какому-нибудь богатому купцу – в холопки, или отдаст в закупы… Эх, Звенька-Звенька! Предлагал тебе Михайла-сотник – в школу девичью, к мудрым наставницам в Михайлов городок. Глядишь, что бы и вышло. Не согласилась! Горда больно. Да и семейство-то кому кормить – деду? А там – мал-мала… Хорошо, коровенка…

Бежали напрямки – через излучину, через реку. Звенислава, не раздеваясь, так с разбегу в реку и бросилась, переплыла, дальше побеждала – мокрая. Остальные – такие же… Хозяева коровенок… стада…

Велька по пути замешкался – покуда кольчугу снимал, – когда подбежал к болотине, уже все в голос выли, утонувших своих коровушек поминали!

– Ой, Белка, Бедушка-а-а…

– Буренушка…

– Рогатинка моя… Да как же мы теперь без тебя будем?

– Виреюшка-а-а-а…

От всего стада осталось три коровенки. Точно – не Звениславы, та убивалась в голос…

– А ну, цыц! – громко приказал Велимудр. – Говорю, прекратили выть, живо! Надо тут все осмотреть…

Важно говорил отрок, да и держал себя соответствующе – деловито и строго. Нынче он был не просто рыжий Велька, а урядник младшей стражи Велимудр – полномочный представитель власти! Именно таким мудреным словом объяснял господин сотник. И еще говорил умное – «делегирование полномочий». Велька запомнил – умней не скажешь!

– Ты почто тут разорался-то, а? – неожиданно наехала на рыжего та самая мосластая девка с вытянутым лицом. – По какому такому праву?

– По праву доверенной мне власти! – отрок грозно сверкнул очами. – Вы меня тут многие знаете… Но сейчас с вами говорит урядник Велимудр! Так, как если бы это был сам сотник… и воевода! Приказываю… все здесь внимательно осмотреть. Внимание обращать на каждую мелочь… Да, пастухи где? Они хоть были или тут у вас так, на вольном выпасе?

Рыжий окинул всех таким взглядом, что даже плосколицая дева стушевалась, за паренька какого-то спряталась.

– Были у нас пастухи, Вель, – несколько придя в себя, перестала рыдать Звенислава. – Отроков двое, небольшеньких. Хвал с Беляном. И собака с ними – Горой.

– Ой, тот еще псинище! – невесело хохотнула плосколицая. – Он, Звеня, еще и постарше твоего деда будет, ага.

– Так, где они все? – спокойно осведомился урядник. – Пастухи эти где? Собака?

– Так, верно, испугались, что за стадом не уследили. И – в бега! – вслух предположила Звенислава.

– Ну да, так и есть, – плосколицая высунулась и закивала. – Хвал – он тот еще соня. Задремали, вот коровки-то к болотине и ушли. А с Гороя какой толк?

– Так что же они его, с собой забрали? Горой, Горой! Эй!

Велимудр громко позвал собаку и, не услыхав лая, махнул рукой:

– Вижу, не дозовешься. Ладно, приступаем к осмотру. В одну шеренгу… становись!

– Куда становись? – захлопала глазами Звеня.

– Ах, – урядник отмахнулся и смилостивился. – Забыл, вы ж не из стражи. А то бы знали! В линию вот так выстройтесь… ага… Теперь вот что. Идем от болота к пастбищу. Внимательно все смотрим. Увидите что – немедленно докладайте мне. Ясно?

– Угу…

– Не угу, а – так точно! Вперед.

Выстроив пять девчонок и двух парней цепью, урядник и сам встал на левом фланге, буравя взглядом траву и кустарники. Какое-то время все сосредоточенно сопели, неспешно продвигаясь к пастбищу… а уже от него пошли к речке… И вот тут-то уже и обнаружили кое-что.

– Ой, рубаха! – Звенислава подняла серенькую сермяжку. – Это точно – пастушонка.

– Беляна это сермяжица, – глянув на рубаху, подтвердила плосколицая… звали ее, кстати, Добровоя, или попросту – Войка.

Умная, кстати, дева – Велимудр для себя отметил. Умная и упорная. Не очень-то красивая, правда, судя по лицу – явно в родне степняки были.

– Как раз на него рубаха-то… на Беляна. На Хвала не налезет, мала.

– Хорошо, – задумчиво покивал рыжий. – И зачем он ее снял? А не на речку ли побежал? Искупаться. Жара-то… А ну, пошли, глянем…

Войдя по колено в воду, урядник остановился – задумался. Ребята тоже встали – ждали, чегой-то надумает?

– А теченье-то здесь ого-го! – поцокав языком, Велимудр потрогал воду рукою. – И водица – не парное молоко. Вполне могло ноги свести. Там у нас что – излучина? Вот и поглядим. Может, чего и вынесло?

Мертвое тело пастушонка обнаружила Войка. Ойкнула, закрестилась, позвала остальных.

Выброшенный течением труп застрял меж камнями. Из одежки – одни порты…

– Ну, да – его рубаха…

Мертвеца быстро осмотрели, но ничего подозрительного не обнаружили. Ни ран, никаких видимых повреждений, только что лицо – одутловато-синюшное. Ну, так и понятно же – захлебнулся. Ногу свело да затянуло стремниною в омуток.

– Воя… Он как, хорошо плавал?

– Да не знаю я. Не приглядывалась. Верно, как все.

– А вы что скажете?

Ребята – и парни, и девушки – дружно пожали плечами.

– Как он плавал и как жил, надо деревенскую мелкоту спросить, – покусав губы, Звенислава высказала очень здравую мысль. Так ведь правда и есть – кому из подростков есть дело до десятилетних? До всякой этой мелочи-скелочи… Никому. Неинтересно просто. – Обязательно спросим! – покивал Велимудр. – Молодец, Звеня. Ну, что? Обратно к болоту пойдем? Еще разок все посмотрим.

Если и побывали тут чужаки, то… Искать следы на мятой траве, после того как там прошло стадо… Ну-ну! Много отыщете.

– Ой, ромашка… – наклонившись, Звенислава подобрала сорванный кем-то цветок. Несколько лепестков оказалось оторвано, верно, пастушки гадали. На суженую? Бог весть… Вряд ли – возраст уж больно юн. Хотя… Самой погадать, что ли? Было бы, на кого…

– Там вон малинник примят, – обратила внимание Добровоя. – Верно, бежал кто-то…

– Так Белян и бежал. К речке.

– А зачем ему малинник мять? Ягод поесть захотелось? Хм… ну, может, и так…

Девушка сорвала с куста блекло-красную ягоду, пожевала и выплюнула:

– Тьфу! Недозрелая…

Так же вот, шеренгой, зашагали дальше к болоту.

– Какая-то телка могла туда забрести, – вслух предположил рыжий. – Пастушонок… как его?

– Хвал.

– Да, Хвал… Хвал заметил – побежал… да и сгинул в трясине! Пока второй купался… на голову свою.

Покачав головой, Звенька сверкнула глазами:

– Ой-ой-ой! Не больно ли подозрительно? Оба пастушка – и сгинули. Один в реке, другой – в трясине. Собака еще куда-то пропала…

– Так, может, и собака – в трясине? – снова предположил Велимудр.

Войка скептически скривилась:

– Ага! Как же! Так собака в трясину-то и пойдет! Разве что – за кем-то…

– Так за коровой же! Ну, или за Хвалом.

– И все ж подозрительно, чтоб собака…

* * *

Вечером, после караула, оба часовых – урядник Велимудр и унот Глузд – докладывали обо всем господину сотнику. Вернее, говорил-то один Велька, его напарнику по данному вопросу сказать было нечего.

– Ладно, Глузд, ступай. А ты, Вель, останься. С тобой мы еще договорим. Да ты садись, не стой уже.

Ратнинский сотник Михайла-боярич заслушивал часового у себя в замке, в Михайловом городке, где все было сделано так, как сотник того хотел, чтоб было красиво, удобно и вместе с тем величественно.

Задумал все Миша, а воплотил в жизнь – старшина плотницкой артели Кондратий Епифанович по прозвищу Сучок, мастер от Бога, вместе с помощником, родным своим племянником Питиримом (в просторечии – Пимкой, или просто – Швырком). Они вот с артельщиками-плотниками и выстроили здания для управления в Михайловом городке, а по сути – на выселках, в воинском лагере младшей стражи. Собственно, так выселки и прозвали, еще в те, не столь уж и далекие времена, когда парень не был сотником, однако уже имел невиданный для подростка авторитет. Нынче же, с Мишиной подачи, считалось, что «сей малый городок назван в честь тезоименитства духовного пастыря нашего иеромонаха Михаила, в успении вошедшего в сонм праведников, стоящих пред Горним Престолом».

«Хоромы» вышли ничуть не хуже боярских, а может, даже и княжеских. Строили хорошо, с размахом, чтобы можно было совет созвать, пир устроить, да еще было где писарей посадить, и казну держать, и с возвышенного места приказы объявлять. С высокого, почти что княжеского, крыльца. Так и задумано было – на крыльце сразу видно бывает, кто из бояр к князю ближе, а кто дальше. Когда князь по каким-то торжественным случаям на крыльце восседает, то бояре на ступенях стоят – ближние повыше, остальные пониже.

В сенях устроили большие окна, не только для света, но и для воздуха, иначе на пиру так надышат, что в волоковые окошки этакий дух не пролезет! На ночь и в непогоду окна закрывались ставнями. В сенях располагалась «прихожая», а следом – горница сотника, так сказать – рабочее место для всяких «бюрократных дел», с коими Михайла управлялся не один, а с целым «взводом» писцов во главе со старшим – Ильей, дальним своим родственником.

Все кругом блестело чистотой и казенным комфортом: выскобленный до белизны пол, покрытый четырехугольным светло-серым войлоком с красными узорами. Бревна сруба скрывали гладко струганные доски светлого дерева, дощатый потолок был тщательно выбелен, правда, местами прокоптился уже от свечей, однако все равно в парадных сенях было непривычно светло.

Посередине, прямо на войлоке, стоял длинный стол, накрытый белой льняной скатертью, а вокруг стола – двенадцать резных полукресел из ясеня и граба. На стеллажах виднелась парадная, раскрашенная под хохлому посуда.

На столе, между двумя пятисвечниками, имелся поднос, тоже раскрашенный под хохлому, на котором стоял кувшин с квасом и лежал небольшой ковшик. Все это придавало помещению яркий, праздничный вид, а отсутствие стоящих вдоль стен лавок и сундуков добавляло простора… чем Миша и пользовался: любил, когда думал, – ходить. Сейчас, впрочем, не ходил – уселся в кресло, усадив пред собой Вельку.

– Ну, давай-ка еще разок… Еще раз тебя выслушаю – может, что-то новое уловлю, так оно частенько случается, – сотник усмехнулся и тут