Глава 2
Москва. Королевич

Поднявшись с колен, рында отвесил поясной поклон и, подобрав топорик, вытянулся:

– Дозволь в покои проводить, господине! Государь тя платьем красным пожаловал, дабы одежку немецкую не нашивать на пиру да помолвке.

В покои… Леонид ошалело помотал головой. Первым его желанием было нырнуть обратно в подвал. Но в подземелье поджидали озлобленные диггеры… да и тут уже набежало людишек. Откуда и взялись-то? Какие-то молодые люди в черных кафтанах и с саблями, старик с сивой реденькой бородой, девчонки в сарафанах и забавных головных повязках – убрусах? Повойниках? Шестнадцатый век в чистом виде в исполнении труппы погорелого театра. Девчонки смотрели на Арцыбашева с доброжелательным любопытством, а парни – строго. Старик же вообще зыркал глазами так, будто Леонид занял у него тысяч сто и до сих пор не отдал.

– Вот, господин королевич, – рында указал рукой на молодых людей. – Личная твоя охрана. Все как один – кромешники.

Кромешники… Господи, так ведь опричников именовали! А что, рожи вполне подходящие… такие и саблей махнут, не моргнут глазом.

– Ну, в покои так в покои, – придя в себя, Леонид решительно махнул рукою. – Посмотрим, что там царь-батюшка за шмотки прислал.

Опричники удивленно переглянулись, рында же радостно засмеялся и одобрительно кивнул:

– Ай, молодец, Арцымагнус Крестьянович, ай, молодец! Третий день в Москве, а уже и по-нашему, по-русски говорить начал. То царю-батюшке по нраву будет.

Парни тоже заулыбались. Девчонки хмыкнули. А старик угрюмо вздохнул.

Пошли. Первым – рында, за ним Арцыбашев, следом – конвоем – опричники. Девки и старик, любопытствуя, шествовали на некотором отдалении. Выйдя из-за кустов, вся процессия очутилась на широкой дорожке, ведущей от Тайницких ворот в глубь Кремля… в царские палаты!

Леонид только глянул вокруг, как сразу дух захватило и дыхание сперло так, что закашлялся. По правую руку его сиял золотым куполом Архангельский собор, слева же сверкали купола собора Успенского. На папертях у церквей толпился народ в длинных цветных кафтанах и отороченных мехом – несмотря на июнь – шапках. Завидев идущих, толпа поспешно расступилась; многие улыбались, кланялись, даже кидали вверх шапки и что-то кричали, опять же вполне доброжелательно и радостно. Видать, тот, за кого приняли сейчас – а ведь приняли же, обознались! – Арцыбашева, был здесь достаточно популярен.

Как его обозвали-то? Арцымагнус, блин, Крестьянович… Улыбаясь толпе, Леонид хмыкнул. По-русски, вишь, говорить наловчился. Та-ак… А не с тем ли немцем его спутали, который в подвале… в подземелье остался? Да так и есть. А что, ежели тот вскорости выберется? Это что же, выходит, он, Леонид Федорович, самозванец? Пусть поневоле, но все-таки.

Арцыбашев посмурнел лицом. Что во времена Ивана Грозного делали с самозванцами, он себе представлял прекрасно: «первым делом – на кол посадить, а уж опосля…» Черт, как-то надо спасаться, что-то думать. Хотя что тут и думать-то? В подвал пробираться, улучив момент. Не сейчас, позже…

Странно, но то, что он сейчас очутился вдруг в шестнадцатом веке, молодого человека ничуть не смущало. В животе, правда, холодело – времечко-то лихое! Да и царь Иван Васильевич – тот еще деспот. Все так…

Однако если можно было попасть в тысяча девятьсот восемьдесят первый год, то почему нельзя в шестнадцатом веке оказаться? Выбраться отсюда поскорей – всего-то и дел… Да, еще бы хорошо убедиться, что все это не инсценировка, не историческая реконструкция.

Не, не реконструкция. Вон, народ какой… истовый. Так не сыграешь. Бежать! Бежать отсюда скорей. При первой же возможности.

Обойдя Успенский собор, рында, а следом за ним и Лёня с опричниками, зашагали в сторону Никольской башни, возле которой виднелись какие-то узорчатые хоромы, сложенные из крепких бревен. У резного крыльца стояли двое часовых в пластинчатых, с кольчужными рукавами и подолом, бронях и с алебардами-бердышами на плечах. Насколько помнил Арцыбашев, брони такие назывались бахтерцами.

При виде «королевича» воины поспешно посторонились. Рында с опричниками на крыльцо не пошли – встали рядом с караульными и поклонились.

– Тута тебя ждать и будут, – доходчиво пояснил рында. – А я, господине, на службу пошел.

Поднявшись на крыльцо, Арцыбашев в задумчивости замедлил шаг. Куда теперь идти-то? Где выделенные ему покои? Спросить у опричников – мол, подзабыл? Не-ет, с этим мордами лучше лишний раз не общаться, лучше у кого другого спросить. Должна же здесь быть дворня, слуги…

– О, майи герр! – едва не сбив Леонида с ног, на крыльцо выскочил лохматый мальчишка, одетый вполне по-европейски – в узкие штаны-чулки с небольшими буфами, желтую кожаную жилетку и серовато-белую, похоже давно не стиранную, сорочку с заштопанными рукавами. Все серенькое, невзрачненькое, грязноватое…

– О, майи герр, ваше высочество… – парень говорил по-немецки. – А я вас везде ищу! Я почистил ваше платье, ваше высочество, и до блеска надраил башмаки, и накрахмалил брыжи, и… но тут явились московские варвары, принесли свою варварскую одежду… очень дорогую, майи герр, но весьма неудобную.

– Веди в комнаты, – вспомнив немецкий, распорядился беглец. – Показывай одежду.

– Да-да, майи герр, да-да! – парнишка радостно улыбался, узкое лицо его сияло, казалось, самой искренней радостью… впрочем, под левым глазом растекался вчерашний синяк.

– Забыл сказать, только что заходил герр Андреас Стчелкалов, канцлер, напомнил, чтобы вы были обязательно в их одежде, мол, так принято… и будет приятно кесарю.

Мальчишка трещал по-немецки без умолку, словно сорока, однако, к своему изумлению, Арцыбашев почти все понимал. А что не понимал, то угадывал.

– Вот, майн герр! Я даже не знаю, как все это надевать! Ой… а на вас-то что за кафтан? Вроде вы не в этом выходили… Ого! Вы вылечили свой глаз, господин?! Так что совсем незаметно… О, эти русские – настоящие колдуны! Я тут услышал…

– Меньше болтай! – сурово осадил Лёня. – Давай, помогай одеваться.

– Яволь, майн герр! – парнишка поспешно вытянулся, в больших светло-серых глазах его явно промелькнул страх.

Посередине просторной, со слюдяным окном и изразцовой печью, горницы, куда следом за юным слугой вошел Арцыбашев, стоял огромный, обитый железными полосами сундук с распахнутой крышкой. В сундуке же…

В сундуке же чего только не было! Полотняные и шерстяные штаны, вышитая по подолу и вороту рубаха, длинная, голубого шелка, курточка, называемая зипун, тяжелый парчовый кафтан, щедро усыпанный жемчугом, еще что-то типа широкого распашного плаща с рукавами – ферязь, затканная золотом. Еще – сапоги, кушаки, пояса, шапки… И в довершение ко всему этому великолепию совершенно роскошная подбитая соболями шуба. Точно такая же, какую грозный царь жаловал «хороняке и смертному прыщу» Якину в знаменитом фильме Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию». Да-да, точно такая же.

– О, майн герр! – сверкнув глазами, восхищенно присвистнул слуга. – Это сколько же все это стоит?! Думаю, никак не меньше двух сотен талеров! Даже – три сотни! Мое жалованье за двадцать пять лет! Ах, как вас ценит император Руси, как все здесь вас уважают, майн герр… и не только здесь, но и по всей Ливонии… А когда вы станете королем…

– Что-что? – перебирая подарки, хмуро переспросил Арцыбашев.

Мальчишка потупился:

– Просто осмелюсь напомнить, ваше высочество, вы сами вчера говорили, что, мол, будете платить мне по-королевски. Целых два талера в месяц, майн герр!

– Обещал – сделаю, – истинно по-королевски ухмыльнулся беглец. Мало того что беглец, а теперь еще и самозванец!

– О, майн герр… Ваше высочество…

Рухнув на колени, парнишка принялся целовать Арцыбашеву руку. Из глаз его катились крупные, как град, слезы.

– О, господин мой… Ваше высочество… Ваше величество… не знаю, как и благодарить вас, как…

– Не реви, утомил уже! – по-русски возмутился Лёня. – И поднимись наконец с колен… Я кому сказал? Живо! Руку, блин, всю обсопливил. Напомни, как я тебя обычно звал-то?

– Как вам было угодно, ваше высочество. Балбес, свинья, ротозей, разиня и, это… изверг рода человеческого, – быстро перечислил слуга.

Арцыбашев покачал головой:

– Ныне буду звать тебя по-королевски – по имени. Напомни, как?

– Э-э… Петер, ваше высочество.

– Вот что, Петер, помогать мне не надо – переоденусь и сам. Где остальные слуги?

– Остальные? – мальчишка забавно наморщил нос. – Осмелюсь доложить, у вас один слуга – я. Остальные – стражники, воины. Ландскнехты, майн герр.

– Ах вот как, значит. Ландскнехты…

Леонид одевался по принципу матрешки. Джинсы с кедами оставил свои, а вот вместо футболки натянул рубашку, поверх нее – зипун, затем кафтан, на него ферязь. Кроме парчового кафтана, вся остальная одежка оказалась на удивление легкой и довольно свободной, по крайней мере никаких неудобств молодой человек не чувствовал. А вот шубу и меховую шапку решил не надевать – лето все-таки.

– Господи-и-ин… – ахнул Петер. – Вы – истинный король! Да что там король… Император! Русский кесарь не пожалеет, что связался с вами, а не со старым проходимцем Кеттлером. Ой, я хотел сказать…

В дверь постучали, и слуга поспешно кинулся открывать.

– Здравствуйте, герр Магнус. Как спали?

Вошедший – чем-то озабоченный мужчина лет сорока пяти – был одет довольно строго, а по меркам шестнадцатого века, даже по-деловому: в узкий и длинный кафтан добротного темно-зеленого сукна почти безо всяких украшений, кроме шитого золотом пояса. На поясе были привешены яшмовая чернильница, гусиное перо и серебряная ложка. Темная, с едва заметной проседью борода, аккуратная стрижка. Не лишенное притягательности лицо визитера отличалось живостью, серые, глубоко посаженные глаза светились недюжинным умом.

– Канцлер… – повернувшись, запоздало сообщил Петер.

– Идемте, – русский вельможа говорил по-немецки с сильным акцентом, но все-таки говорил. – Русский наряд, герр Магнус, вам весьма к лицу.

* * *

Царь Иван Васильевич встретил Арцыбашева как родного. То есть, конечно, не встретил – как и положено великому государю, он явился к пиршественному столу чуть позже, когда многочисленные гости – бояре, думные дьяки и прочие – уже успели почувствовать недюжинный аппетит.

Когда вошел царь, все поспешно встали и поклонились, а какой-то патлатый боярин даже бросился на колени, и государь походя отпихнул его сапогом.

Высокий, чуть сутуловатый, с красивым, несколько вытянутым лицом и горящим взором, Иван Грозный внешне производил впечатление вполне вменяемого человека, на кровожадного тирана ничуть не похожего. Разве что немного устало выглядел, бледновато. Да и в глазах – этакие желтоватые склеры.

Леонид сидел рядом с царем, по левую руку, как брат! С чего б такой почет неизвестному королевичу? Небось, задумал царь-батюшка устроить какой-нибудь династический брак. Какую-нибудь княжну за Магнуса выдать, что ли… Если симпатичная, то…

Уже после третьего тоста Арцыбашев почувствовал, что захмелел, хоть и пили-то не водку, а что-то медовое, градусов под тридцать – слабенькое. Правда, щедро мешали с импортным вином – мальвазеей с романеею. Да и не стопочки были – кубки! Пару таких опростать – под стол можно свалиться запросто. Некоторые так и делали, чем сильно потешали царя, время от времени возвращавшегося к беседе с королевичем посредством маячившего за спиной переводчика-толмача.

– А вот скажи, королевич, в ваших странах, небось, такого богатства нет? – усмехаясь, Иван Васильевич кивнул на ломившийся от разнообразных яств стол. – А?

– Щучьих голов с чесноком точно нет, – хмыкнул Лёня. – Зато икры баклажанной заморской – хоть отбавляй. И рыба…

– Ну, рыбы-то я тебе с собой дам. Две телеги, – государь окинул не в меру разгалдевшихся сотрапезников строгим взглядом и, подняв золотой кубок, провозгласил тост «за русскую Ливонию и ее славного короля»!

Все выпили весьма охотно… попробовали бы с неохотою, ага!

– Небось, говорят в немецких странах, мол, тиран я, – закусив куском пирога, продолжил беседу Иван. – Врут! Ты, Магнус, им не верь… Скажешь, Новгород? И что? Там предательство одно, крамола, с давних пор на Литву смотрят да о вольностях прежних мечтают. А не будет им вольностей. Я сказал!

Царь грохнул кубком по столу с такой силой, что подпрыгнули все стоявшие рядом блюда.

– О Старицких – тоже мое дело. Отравить меня удумали… слышь, Магнус – жену мою, Марию Темрюковну, отравили! Так что же мне с ними – любезничать? Лизавета, вон, аглицкая, письма шлет, мол, не слишком ли палку перегибаю. А сама во всем торговых мужиков слушает для-ради прибытков их гнусных. Тако рази государыня? Мхх… Ох, Магнус, душа моя! Я уж, конечно, грозный, но для кого? Для врагов своих, для предателей, для отравителей гнусных. А для друзей… ничего мне для друзей не жалко! Евфимию, племянницу мою, за тебя отдам. Прямо сегодня же и отдам, не думай. И войско дам – воюй за свою корону. Токмо меня, прошу, не обманывай.

Все сказанное царем за обеденным столом вовсе не было пьяным бредом, и вскоре «королевич» уже стоял под сенью Успенского собора близ моленного места самого царя Ивана и любовался великолепными фресками, время от времени украдкой бросая взгляд на стоявшую чуть позади невесту. Точнее, не невесту… как называется, когда помолвлены-то? А черт его знает. Тут совсем ничего не понять, даже не разобрать – красивая ли невеста или так себе. Шуба, парча, белила толстым слоем – личико-то у девы наштукатурено будьте-нате! Еще и щеки намалеваны красным, и губы. Этакая вот мода.

Помолвились быстро. Сам митрополит махал кадилом. Потом еще Магнус-Арцыбашев вассальную клятву царю принес… а затем… Затем на его голову торжественно водрузили корону! Небольшую, но самую настоящую – золотую, усыпанную драгоценными камнями. Водрузили и тут же принялись чествовать:

– Слава ливонскому королю!

– Властителю Ливонии слава!

– Царю православному Иоанну Васильевичу – ур-рараа!!!

Прямо в церкви и кричали, ничуть не смущаясь.

Устал за этот день Леонид, как собака! Вернувшись в хоромы, повалился на ложе, чуть ли не замертво. Петер, слуга, тут же кинулся к своему господину, проворно стянул сапоги.

– Слышь, Петька, – пьяно пробормотал Арцыбашев. – Ты это… ты, если кого увидишь… ну, тоже немца… так меня немедля буди.

* * *

Второй день пребывания путешественника во времени при дворе Ивана Грозного выдался столь же напряженным, как и первый, правда, не таким взбалмошным. Пир был только вечером, остальное же время…

С утра самого в покои королевича – или теперь уж короля? – зашел «канцлер Стчелкалов», или, говоря по-русски, Андрей Яковлевич Щелкалов, глава Разрядного приказа и думный дьяк. Кстати, родной брат его, Василий, как Леонид узнал от того же Петера, возглавлял Разбойный приказ, главную сыскную контору по уголовным делам.

Андрей Яковлевич в покоях не разговаривал, пригласил его величество короля Арцымагнуса Крестьяновича в собственный кабинет, располагавшийся здесь же, в Кремле, в так называемой Посольской избе – хороминах преизрядных! Беседа вышла чисто деловой и вполне конкретной. В обмен на вассальную клятву царь давал новоявленному королю не только племянницу, но и деньги, и, самое главное, войско. И даже жаловал несколько небольших прибалтийских городков, уже захваченных русскими войсками во время длящейся Ливонской войны.

– А возьмешь Ревель – он тебе и будет, – через толмача тыкал дьяк.

Толмач, впрочем, переводил как надо – вежливо.

– Столицей своей сделаешь. Ревель – это тебе не твой Эзель-остров, город богатый… Да что я тебе говорю!

– Понятно, понятно, – как смог, подыграл Леонид. – Насущные потребности государства российского требуют выхода к балтийским портам, к морю! Дабы торговлю заморскую развивать и…

«Канцлер» неожиданно расхохотался. Весело, почти что взахлеб. А похохотав, шутливо погрозил пальцем:

– Наш государь, Иоанн Василевич, не какая-нибудь там пошлая аглицкая девка! Не со вчерашнего дня государь. И до подлых мужиков торговых, до прибытков их, несть ему никакого дела, ты про то, Магнус, и думать не моги.

– Зачем же тогда война?

– Из чести! Отчины дедовы отвоевать, дабы неразумных людишек ливонских опекати отчески. Твое-то королевство нам как раз в подмогу выйдет.

Вот оказывается, за что война-то – «из чести»! А в учебниках-то вдалбливали – «выход к Балтийскому морю».

– К морю у нас и до войны выход был, – цинично прищурился дьяк. – Ивангород. Да и Нева-река, чай, наша. А посейчас – и Нарва. Да! Есть у нас один человечек морской, земляк твой, из датских немцев. Зовут Карстен. Карстен Роде. Кораблишки у него, людишки, пушчонки. Много зла уж он свеям да литовцам содеял, и тебе помогать будет. Если еще жив. Ну, вот… почитай, сладились. Вот тут подпиши…

Глянув на пододвинутую собеседником грамоту, Арцыбашев едва удержался от смеха. Ну, надо же – все как в том фильме. И как подписывать? И. о. короля?

Подумав, подписался: «Магнус». Дьяк улыбнулся, печать приложил.

– Я б хотел Кремль осмотреть, – хитро сменил тему Лёня. – И Москву. Чтоб никто мне не мешал в этом.

– Посмотришь, – Щелкалов, убрав печать в стол, покивал. – Только помни, ваше величество – времени у тебя немного осталось. Скоро на Ревель поход, и ты там главным будешь.

Леонид лишь хмыкнул – надеялся, что до этого уж никак не дойдет. Ишь ты, Ревель – Таллин, значит – взять. А Америку для Ивана Васильевича завоевать не надобно?

* * *

В осмотре Москвы «короля Ливонии» сопровождали все те же неразговорчивые опричники и собственный слуга Петер. В роли гида подвизался «молодший дьяк Федор» – расторопный и кривой на один глаза парень, присланный из Посольского приказа Щелкаловым.