Обрадовался, хоть, казалось, с чего бы? К чему? До «уазика» только дойти да рвать поскорее отсюда ото всех этих непоняток-разборок, или… или все же «авторитетов» попытаться отыскать?

– Слышь, Антип, а кроме этой избы, тут что поблизости? Ну, усадьба, заимка охотничья в какой стороне?

– Это и есть заимка. А боле тут ничего. Хаживали вкруг, не видали.

Вожников хмыкнул – не видали они.

– Антипко, в амбаре глянь, – встав, распорядился Иван… Иван Борисович.

Вообще, как-то странно братья ко всем относились: к Егору – явно покровительственно, но вроде как почему-то держали за своего, а вот Антипа, похоже, вообще за полчеловека считали, гоняли по любому поводу. Странно, но этот, хотя и довольно молодой еще мужик, но вовсе не безусый юноша – судя по виду, Антипу было едва за тридцать – слушался Ивана с Данилою беспрекословно. Хотя и без раболепствия тоже, просто молча делал указанное. Вот и сейчас без лишних слов бросился во двор да вскоре притащил откуда-то лыжи. Странные, надо сказать, лыжи: широченные, явно охотничьи, подбитые беличьим мехом! Очень удобно и практично – с горки вниз не скользят. Крепления… хм… ремни какие-то. Да уж, не беговой пластик… на котором по лесу-то, по сугробам, не очень побегаешь. И опять же – досочки тесаные, выделанные тщательно, ясно дело – вручную.

Что ж, лыжи так лыжи – Леху, «уазик», усадьбу поискать надо!

Экипировавшись, все четверо вышли во двор и, не оглядываясь, покинули заимку, направляясь к ближайшему лесу. Впрочем, лес тут был везде, а вот дорога… с дорогой дело выглядело плохо. Нигде ее что-то не наблюдалось. Ни дороги, ни усадьбы, ни колеи… ни лыжни даже!

И эти-то еще, блин, попутчики, лыжники хреновы… Трупы в снегу бросили, в полицию никто, похоже, заявлять и не думает… Ну дела-а-а!!! Некогда, говорят. Куда торопятся-то? А ведь всю троицу наверняка кто-то преследует, не зря ж они так спешат, да и ведут себя вполне соответствующе. Как беглецы! Натворили, накосячили что-то? Ну, Егору-то с ними явно не по пути, ему б только отыскать знакомых… ну, или хотя бы «уазик». Незачем в чужие дела ввязываться, тем более такие, с трупами.

– Что, пойдем, что ль…

Иван… Иван Борисович… посмотрел в небо, поправил на голове шапку – круглую, отороченную каким-то дорогим мехом, Егор не мог определить, каким именно, но точно – не нутрией.

Антип вдруг повернулся к Вожникову:

– Ну, веди, друже. Ты ж у нас проводник. Места-то здешние не забыл?

– Да не забыл, – ответил молодой человек.

Еще б забыть. И на байдарках тут по всем рекам хаживал, и так приезжал – на рыбалку, знал всю округу как свои пять пальцев… ну, почти. Считал так, по крайней мере, и думал, что имеет на то все основания… а вот оказалось, что нет! Вот именно в этом месте и не был. Севернее, южнее – да, а вот здесь – нет, не случилось как-то. Карту, правда, помнил: если вниз по речке спуститься – как раз в соседний район попадешь, на Лидь-реку, Колпь, Чагоду. Все волжского бассейна речки, если даже на лыжах сейчас пойти – потом в любую сторону можно: Белозерск, Череповец, Вологда, Рыбинск… Только вот не нужна сейчас никакая Вологда, никакой Рыбинск – домой бы поскорее добраться! Добраться да думать, как из всего этого вылезти? Трупы-то рано или поздно найдут, не рыбаки, так позже – летом – туристы. Хотя мертвяков-то и звери запросто подобрать могут, а если так – то и беспокоиться особенно нечего. Разве что парней тех жалко, ну, так они первые напали, причем со всей серьезностью. Ну-ка – копьем в брюхо! Не бокс бы, так для Егора совсем плачевно дело бы закончилось. Так что какая тут, к черту, жалость? И все-таки… все-таки кто б они ни были – а все ж люди. Похоронить бы… тем более, деда – тот-то вообще не при делах.

Антип хлопнул Вожникова по плечу:

– Пошли, пошли, друже. Котомку на-кось возьми.

Ну пошли, так пошли. Кинув на плечо поданный Антипом мешок, Егор взял в руки палку – почему-то одну, но тоже по виду – старинную… впрочем, в древности так вот, с одной палкой и ходили. А как же! Свободной-то рукой, ежели что – кинжал из-за пояса выдернуть, саблю – мало ли кто в лесу встретится? Зверь или человек – что еще хуже: поди знай – враг, друг.

Пошли. Заскрипел под лыжами плотный, слежавшийся за зиму снег. Осмотревшись и примерно прикинув, что к чему, Вожников направил лыжи параллельно реке, немного покрутился по всей округе и, не отыскав ни дороги, ни усадьбы, к ней, к реке, спустился – куда еще-то? Хоть баньку какую-нибудь отыскать, а рядом – жилье.

Антип и братья шли позади молча, не выказывая и намека на недовольство: раз ведет проводник, значит, знает. Егор усмехнулся: интересно, с чего это они его за проводника-то приняли? Верно, кого-то такого ждали.

Шли себе, шли, Егор все глаза проглядел, а никакого намека на жилье нигде не увидел. Похолодало, и желто-красное солнце уже наполовину скрылось за хмурыми вершинами елей.

– Ночью, видать, морозец зарядит, – промолвил Антип. – Пока не стемнело, надо место для ночевки выбрать.

И то правда, пора. Ножи, топор-секира есть, можно устроиться хоть с каким-то комфортом, пусть относительным, минимальным, но все же.

– Ночевать будем, – хрипло распорядился Иван. – Место приглядывайте.

Антип углядел первым:

– Во-он в том распадке, Иван Борисович, самое милое дело.

Вожников кивнул – и в самом деле, место для зимнего бивуака неплохое: овражек с крутыми склонами, рядом ельник, можно нарубить лапника, да и сухостоины недалече маячили – словно специально для костерка.

– Сейчас костер запалим, – приказал – именно приказал! – Иван Борисович. – Антип, Егорий, давайте дрова да шалаш, а мы с Данилой – за дичью. Тебе, Егорша, кто больше глянется – зайчик или рябчик?

– Рябчик повкусней будет.

– Ну, рябчика и запромыслим.

Немного передохнув, братцы закинули на плечи луки и, привязав к стопам лыжи, исчезли в густом ельнике.

– Запромыслят, – проводив их взглядом, усмехнулся Антип. – Недаром Иван Борисыч Тугим Луком прозван. Да оба любят охотиться, как говорят – охота в охотку… А ну-ка, Егор, поспешай! Сруби во-он ту сушину, а я пока снег для костерка утопчу да накидаю лапника.

Все делалось правильно, споро и без особой спешки – как и положено в зимнем походе: расчистили-утоптали снег, наложили рядом лапника – сесть, запалили из хвороста костерок, притащили сушину – потом, как костер прогорит, сунуть в угли – пусть тлеет, дает на ночь тепло – это вместо туристского шатра с печкой. Кстати, полог бы какой-никакой не помешал.

Вожников оценил склоны оврага, затем выбрался наверх, осмотрелся:

– Давай-ка, Антип, во-он тех мелких елок нарубим – вроде как крыша.

Напарник молча кивнул, и оба быстро зашагали в ельник, благо, и шагать-то далеко не надо было – молоденькие елочки росли совсем рядом, за ивами и осиной.

Накрыв «крышу», молодые люди вновь спустились в овраг, к разгоравшемуся костерку. Развязав котомку, Антип вытащил котелок (запасливый!), черпанул снегу да поставил в огонь – топить воду.

– Если чая нет, я тут недалеко, на старой березине, чагу видел – заварим. Принести?

– Неси, – улыбнулся в усы Антип. – Парень ты, я вижу, приметливый. Да! Корья-то березового захвати еще.

Пока то да се, закипела натопленная из снега вода – заварили чагу, уселись дожидаться братьев. Начинало смеркаться.

– До темноты придут, – перебирая котомку, уверенно протянул напарник. – Гляди-ко, и соль у старика завалялась! Запасливый. Хлебушка б, да уж ладно, как-нибудь.

Антип смотрел на соль с таким видом, с каким смотрят на кусок золота или на какой-нибудь там приличных размеров бриллиант. Егор даже поежился – именно так относились к соли в Средние века, все время ее не хватало, даже самая малость – богатство. А как иначе пищу на зиму сохранить?

Напарник все делал степенно, основательно – сняв котелок, поставил рядом, в утоптанный снег – стынуть, затем, умело работая ножом, принялся мастерить из принесенной Егором коры туеса. Все правильно – кружек-то, похоже, у беглецов не имелось.

Вообще, на взгляд Вожникова, этот Антип производил довольно странное впечатление: с одной стороны – покладистый, улыбчивый, а с другой – иногда ка-ак зыркнет… К тому же это ведь он пытал, а затем убил – убил, убил! – того несчастного парня, Ждана… Несчастного? Был бы Ждан половчей, еще посмотреть, пил бы сейчас Егор чагу или валялся хладным трупом в сугробе, и вороны растаскивали б кровавые кишки из распоротого копьем брюха. Да-а-а…

– Слышь, Антип, а те парни, которые на нас напали, они, вообще, кто?

– А то ты сам не ведаешь! Афоньки Коня, московита, людишки по нашу душу. – Антип прищурился, зачерпнул туесом заваренную в котелке чагу, отпив, крякнул: – А-а-а-ах!

– А чего они такие отморозки-то? – не отставал Вожников. – Копья, ножи, луки – что, не могли из карабина пришибить? Или эти парни из тех людей, что легких путей не ищут? Я так понимаю, вы им где-то дорожку перешли, а я – с вами за компанию, как в том тосте…

– Егорша, а братья-то рады, что ты к ним пришел, – словно не слыша, перебил напарник. – Как обозвался – так и обрадовались, все ж их поля ягода.

– Так кто они такие-то, эти братья?

Антип сдвинул брови:

– О том, Егорий, тебе и знать покуда незачем. Догадывайся сам, а меня – уволь. Как батюшка мой покойный, Чугрей Хлынов, говорил (а он сам от какого-то мудрого человека слышал): многие знания – многие печали.

– Философ твой батюшка, – хлебнув чаги, хмыкнул молодой человек. – Как, говоришь, его звали-то?

– Чугрей Хлынов. Да слыхал, поди, есть такой город.

– Все равно, странное имя – Чугрей. Старообрядец, что ли?

– Сам ты обрядец! – Антип обиженно вытряхнул остатки чаги в снег. – А батюшка мой хоть и из простых людей, да мудрый.

– Кто б спорил? – развел руками Егор. – Ты, стало быть, Антип Чугреевич, та-ак…

– Чугреевы мы… А Чугреевич это уж ты, Егорий, чересчур.

– Ну, Чугреев так Чугреев – мне какая разница? Еще чаги налей… не чай, а все ж после такого забега неплохо.

Чугреев пододвинул котелок ближе:

– Пей, пей. Чага есть, а снегу еще натопим. Ты мне вот скажи – правда ль, что одним кулаком… да обоих?

– Да что там, – Вожников даже смутился немного. – Боксер я, не ясно? Пусть бывший, но все-таки до камээса дошел, по «юношам», правда. Да, если б не бросил, может быть… Впрочем, чего уж теперь об этом?

Напарник непонимающе поморгал, а потом снова спросил про удары.

– Да, да, удары, – замахал руками Егор. – Особые такие удары… как и вообще в боксе.

– Особенные удары, говоришь? Вот-вот! – Антип неожиданно обрадовался. – Вот и я про то! Ты что же – боец кулачный?

– Говорил же уже! Ну… можно сказать и так.

– И меня можешь таким ударам обучить?

– Тебя? – молодой человек скептически оглядел напарника. – Тебя уж, пожалуй, поздно, возраст не тот. Хотя кое-что покажу, удар поставлю. Слушай, а вы меня в баньке специально, что ль, дожидались? Все-таки стремно как-то – не удивились даже.

– Да уж, ждали, – кивнул Чугреев. – Янько-весянин, охотник местный, третьего дня еще обещал проводника прислать, сам-то не захотел с нами. Борисычи думали его силком принудить, да потом старшой, Иван Тугой Лук, смекнул – а что толку? Лесища-то тут какие… заведет да сгинет, а мы потом выбирайся как хочешь. Ведь так?

– Так. Значит, этот Янка… Янько меня к вам и прислал… так вы подумали?

– А как же, мил человек?!

Антип засмеялся и тут же закашлялся, схватившись за туес с чагой. Напился, сплюнул в снег, зыркнул вокруг глазами – узкими, глубоко посаженными, непонятно какого цвета.

– А Янько нас не выдаст, не думай. Он хоть и изгой, а все ж два сына – в Хлынове. Знает, если что – достанем. Не-ет, незачем ему нам вредить, себе дороже. Не он шпыней московитских навел, сами они по наши души явилися – погоня! А к заимке по случайности вышли, воевода их, Афонька Конь, видать, человек основательный – все по пути проверяет, даже самую мелочь старается не упустить. В одном погорел – не тех людишек отправил, не думал, верно, что мы там, на заимке, на погосте нас искал Пашозерском, да еще на Харагл-озере – Янько все туда нас хотел направить… Вот, тебя дождались… Не думали, что с вожской земли проводник будет.

– С какой-какой земли?

– А с такой.

Антип вдруг подсел ближе и, положив руку Егору на плечо, сочувственно покачал головой:

– Чую, Егорша, были когда-то и твои предки с землицею… может, даже и своеземцы, не смерды, не закупы. Увы, увы… А теперь что ж? Землицу похватали, поделили, род почти что под корень извели, ты вон сам, почитай, как изгой, скитаешься, никому не нужный… Ведь так? Молчишь? Вижу, что так… Да не переживай, паря! Есть, есть на Руси-матушке местечко, где тебя завсегда примут, завсегда рады будут… Такому-то бойцу! Туда со мной и пойдешь… опосля, как Борисычей, куда им надобно, доведем… Ну, как? Согласен?

Неопределенно пожав плечами, Вожников подкинул в костер дров. Сейчас как раз настало самое время спокойненько, никуда не спеша, определиться – как, собственно, дальше быть? Что делать? Все эти люди – Антип, Борисычи – вызывали подозрений не меньше, а может, даже и больше, нежели убитые ими «шпыни». Кто ж они такие все-таки? Свои братья-реконструкторы? Судя по одежке и причиндалам, по говору – да. Однако чего ж тогда таятся, толком о себе ничего не рассказывают? Антип Чугреев молчит, как партизан на допросе, Борисычи… так с ними Егор и не говорил еще по душам. Поговорить сегодня? А смысл? Если накосячили что-то серьезное (а по всему видно, что так оно и есть!) – не расколются ни за что, да за лишние вопросы могут и язык отрезать… хотя проводник им явно нужен… пока. А потом что? Да что угодно! Эти трое, по всему видать, люди крайне серьезные, крови не боящиеся… беглые зэки? А что? Очень похоже. С зоны сдернули в леса, забрались в первую же избенку, одежку казенную сменили на ту, что нашлась. А те, что их преследовали, тоже беглые, видать, не поделили что-то. Правда, стрелы эти, копье, говор… Как-то странно все это! Странно и непонятно.

И что делать? А ничего – спокойно вывести всю троицу поближе к жилым местам… скажем, к тому же Пашозеру – вполне себе людный поселок, со связью, с дорогой… Туда их и привести! Если они не оттуда пришли – а то ведь увидят телефонную вышку, дома, озеро – догадаются. А с другой стороны – не должны! Они ж тут чужие, а он, Егор – местный… ну, почти. К тому же – боксер, хоть и бывший.

Вожников улыбнулся: что ж, так и следовало поступить – к Пашозеру, так к Пашозеру, а дальше видно будет. Не по лесам же, в конце-то концов, с этой подозрительной троицей бегать. В Пашозеро, да… Знать бы еще теперь, в какую это сторону? Понятно, что на запад, а если по реке? Река-то петляет! Ладно, справимся как-нибудь.

Борисычи, как и обещали, явились до темноты, оба раскрасневшиеся, довольные, с дичью:

– Держи, Егор, рябчиков! Готовьте с Антипкой. Что тут у вас в котелке-то? Чага? Ах, хорошо испить – употели. Налей-ко туес… Ох, добре…

С добычей Чугреев расправился быстро – обжег да сунул на угли, никакого вмешательства Вожникова и не понадобилось. Братья – видно было – притомились да, напившись чаги, подремывали на лапнике в ожидании ужина, вскоре и воспоследовавшего – чудесные оказались рябчики, упитанные, жирные, да и приготовил их Антип умело – в собственном соку.

Все четверо уплетали дичь за милую душу, жаль вот только соль экономили, и все ж и почти без соли – вкуснотища! И, главное, много – три дня запросто можно было есть. Подкрепившись, повалились спать, сунув в костер сушину. Тихо было кругом, благостно, правда, где-то вдалеке, за крутым, поросшим хвойным лесом холмом, выли на луну волки – вот тоже опасность еще та, хорошо хоть не напали в ночи. Слава Богу, похоже, не чуяли, далековато выли.

Враги поджидали их по дороге на Пашозерский погост, у самого зимника, там, где рядом с дорогой сочился со скальных выступов водопад, наполовину скрытый тонким искрящимся льдом. Вожников хорошо знал эти места – здесь, неподалеку, они с друзьями частенько ловили рыбу.

Первым насторожился Антип, встал на лыжах как вкопанный, втянул носом воздух… и тут же упал, пронзенный пропевшей смертную песню стрелой.

– В лес! – махнув рукой, закричал Иван Борисович. – Скорей к лесу!

Пригнувшись, все трое побежали так быстро, как только могли, жаль, сильно мешали лыжи, да ведь не сбросишь же их на ходу, не отвяжешь – некогда. Тем более, и снег на пути не везде твердый – сугробов еще было немерено. Снова просвистела над головой Егора стрела, сбила шапку, вторая едва не поразила парня в плечо, хорошо, поскользнулся, упал, да так удачно – в кусточки, – что смог наконец-то избавиться от лыж, а уж дальше – ползком, ползком – к лесу.

Там, в густом бору, и укрылись, там уж не страшны были стрелы, там и перевели дух, осмотрелись… Осмотрелись бы, а не дали! Словно псы, выскочили из-за деревьев воины в кольчугах и шлемах: трое бросились на Борисовичей, один – ловкий такой парнишка с узким безусым лицом и серыми сверкавшим из-под шлема глазами – на Егора. Так себе соперник, если б не кольчуга, так «в весе курицы». Правда, меч при нем, ишь, размахался… маши, маши…

Егор выхватил секиру, взмахнул – враг пригнулся, и тяжелое лезвие со свистом разрезало воздух. Мимо! А вот меч – ловок, ловок парняга! – едва не пронзил Вожникову грудь, хорошо хоть успел отпрыгнуть да снова махнул секирой. Да так, что поразил бы юного супостата прямо в голову, разрубил бы шлем как нечего делать, а вместе со шлемом и череп… Увы! Враг неуловимо дернулся, отклонился и в тот же миг резким выпадом ударил клинком по древку… Выбитая из рук Егора секира упала в снег. На тонких губах врага заиграла торжествующая усмешка, а в серых, с презрительным прищуром глазах его словно бы улыбнулась смерть.

Рано радуешься!

Вожников сжал кулаки – боксер он или кто? Подпустить соперника ближе, пусть замахнется и – крюком в челюсть! Полетит в сугроб вверх тормашками, никуда не денется, меч в одну сторону, сам – в другую. Ну! Давай, давай, подходи же!

Враг подошел, замахнулся все с той же ухмылкой…

Егор ударил…

Что-то сверкнуло в воздухе… и отрубленная рука Вожникова, играя кровавыми брызгами, полетела в снег.

Не успел, не успел, бли-и-и-ин…

Один из братьев – Данило – уже лежал с пронзенной копьем грудью, второй – Иван Тугой Лук – что-то яростно крича, еще отбивался от наседавших врагов, но видно было – из последних сил. Кто-то просто зашел к нему сбоку, метнул топор, раскроив череп. Брызнула кровь пополам с мозгом; Иван Борисович, покачнувшись, тяжело осел в снег.

Впрочем, Егор все это уже воспринимал плохо, правда, и боли не чувствовал, лишь только с удивлением смотрел, как из разрубленного предплечья фонтаном бьет-плещет кровь.

А враг – совсем юный, мальчик еще, не мужик, – смеясь, снова взмахнул мечом… Ломая ребра, острый клинок, словно зубы голодного хищника, впился Егору в грудь, доставая до сердца.

И – сразу померк свет, словно кто-то выключил рубильник. И ничего уже больше не было – ни боли, ни грусти, ни сожаления, только звенящая тьма и – смерть.