И посмотрел строго, словно устыдившись собственного излишнего либерализма.

– Скажите, – Рихард доверительно приблизился к уху таможенника. – Какую работу вы имели… скажем, лет десять назад? Вы работали на таможне?

– Нет. – Таможенник извлек карту из проверочного устройства и провел по ней черным прямоугольником сканера. – Тогда я не работал на таможне.

– Вы когда-то сидели в тюрьме, да?

– Да. В тюрьме. – Таможенник протянул паспорт Рихарду. – Разрешение получено. Вы зарегистрированы. Счастливого пути, герр Шрайнер. Вы можете идти.

– Из-за какого преступления вы сидели в тюрьме?

– Убийство, – сказал таможенник. – Это было убийство. Ограбление, рэкет и все прочее. Это было давно, с тех пор все изменилось. Всего хорошего, герр Шрайнер. Вы задерживаете очередь.

– А сейчас вы могли бы убить кого-нибудь?

– Нет.

– Даже если бы вам пришлось защищать себя? Если бы на вас напали?

– Герр Шрайнер! – Таможенник выговаривал слова четко, словно имел дело со слабослышащим. – На вас никто не нападет. У нас уже давно не бывает такого. Никто ни на кого не нападает. Здесь Россия, а не Германия! Вы сами все увидите, герр Шрайнер. Своими глазами.

– А кто же тогда сидит в тюрьме в России? – пробормотал Шрайнер. – Кто-то все равно сидит в ваших тюрьмах. Те люди, кто делал преступления.

– Это чумники. – Таможенник махнул рукой. – Эти, такие… Чумники, короче. Они ненормальные были. Они убить могли, украсть. Но их уже давно нет. Не волнуйтесь, вы их не увидите. Всего хорошего! Ауфидерзейн!

Шрайнер взял свой чемодан, услужливо застегнутый таможенником, и поплелся по коридору к злополучной комнате номер пятнадцать. Он шел и хромал сильнее обычного – одной рукой опирался на тросточку, другой тащил тяжелый чемодан, забыв об услугах транспортера. Он ожидал, что увидит что-то необычное, но не думал, что это проявится именно в таком виде. Он был крайне озадачен.

– Хочу увидеть чумников, – бормотал он.

* * *

В конструкции здания аэропорта было что-то совсем непривычное. Шрайнер не видел такого ни в одном из портов мира. И только когда транспортер выплюнул его в главный зал, Шрайнер понял, что здесь особенного.

Главный зал был совсем небольшим для такого гигантского аэровокзала, и почти пустым – здесь находилось не больше десятка человек. А основная часть здания состояла из бесчисленных транспортных коридоров, подобных тому, по которому только что проехал сам Шрайнер. Таким образом, пассажиры не собирались стадами – их быстро сортировали, ставили на ленту конвейера и провозили по всем необходимым процедурам без малейшей задержки. После чего они быстро покидали здание аэропорта.

И все же Шрайнер решил сделать маленькую остановку. Он переволновался. Ему нужно было привести себя в порядок – немножко выпить.

У стены стояло несколько столиков, накрытых белоснежными скатертями. Шрайнер доковылял до столика, с облегчением поставил чемодан на пол и плюхнулся на резной деревянный стул. Закурил.

Немедленно появилась официантка, русская красавица средних лет – подрумяненные щеки, пышные формы, обтянутые по последней моде полупрозрачным кружевным пластакрилом. Некое подобие кокошника на голове – как дань традиционной московской сусальности. Официантка, в отличие от непробиваемого таможенника, одарила Рихарда улыбкой – столь ослепительной, что он едва не свалился со стула.

– Что господин пассажир желает покушать?

– Мне выпить что-нибудь, – сказал Шрайнер, размахивая сигаретой.

– Чай? Кофе? Соки? Квасу?

– Сто граммов водки «Кристалл». Нет, сто пятьдесят. И стакан спрайта.

Рихард Шрайнер хорошо помнил, как делали заказы на выпивку в России десять лет назад. Нужно было непременно сказать, какое количество водки вам налить, и чем вы будете ее запивать. Первую порцию выпиваемой водки, насколько он помнил, не закусывали.

– Извините. – Улыбка женщины стала еще ярче. – Водки у нас нет. Шереметьево не входит в алкогольную зону. Могу порекомендовать вам сбитень, это великолепный напиток. Там много натуральных витаминов, и если вы устали, он очень взбодрит вас…

– Тогда кофе, – удрученно сказал Шрайнер. Не понравилось ему это словосочетание: «алкогольная зона». Новая жизнь, странная терминология… – Двойной кофе, капуччино. Сделаете?

– Конечно!

– Сколько это стоит?

– Бесплатно. – Барышня уже переместилась за стойку и готовила кофе – в маленькой турке, безо всяких там аппаратов. – Для пассажиров у нас все бесплатно.

– Для пассажиров «Аэрофлота»?

– Для любых пассажиров.

– А если к вам придет какой-нибудь человек, не являющийся пассажиром? Скажем, бездомный? Вы тоже обслужите его бесплатно?

– Бездомный? – Женщина, кажется, вспоминала, что это за слово такое – «бездомный». – А, в смысле, кому жить негде? У нас таких не бывает.

– Не бывает? – переспросил Рихард. – Что, у всех есть жилье?

– Конечно. Ели нет денег на покупку квартиры, то можно получить госжилье – сразу, очереди нет. Вы знаете, в Москве очень много пустых государственных квартир. Все сейчас едут на север. Многие уехали из Москвы. Я их понимаю… Там лучше, конечно, на севере, там интереснее. А человек, знаете ли, стремится туда, где лучше.

Она вздохнула, и сразу стало ясно, что ей надоело в комфортной, но скучноватой Москве, что хочется ей за туманом и за запахом тайги, или, к примеру, лесотундры. Шрайнер уже слышал, что русское правительство проводит спецпрограмму по освоению севера и денег на это не жалеет. Но север сейчас мало интересовал Шрайнера.

– Нет, я говорю о других бездомных, – сказал он настойчиво. – Я говорю о тех, кто принципиально не работает, пьет водку, морально опустился…

– А, это вы про диких чумников говорите, – облегченно вспомнив, сказала дама. – Нет, дикий чумник сюда, в аэропорт, попасть не может,. Да и просто чумник, даже не дикий. Чумники живут в других местах. В специальных местах. Они же заразные.

– В тюрьме?

– Ну что вы? – Тетка укоризненно тряхнула головой. – В тюрьме сидят преступники! Они, конечно, тоже чумники, но только совсем уж плохие. Дикие. А обычные чумники, ну, знаете, такие, не очень опасные, они живут в обычных поселках. Только специальных. Там у них все есть. Я видела, их по телевизору показывали. Они замечательно живут. Я слышала даже, что некоторых удается вылечить.

– От чего вылечить?

– Как от чего? От этого… От их болезни. От якутской лихорадки. А у вас, что, чумников нету?

– У нас чумников нет, – твердо сказал Шрайнер. – Я из Германии. У нас, например, много больных СПИДОМ – каждый шестой. Это наша большая проблема. А чумников нет.

– Ой, простите! – Буфетчица осеклась. – Я не знала что вы это… такой иностранец. Я думала, вы откуда-нибудь с Украины. Говорят, чума и туда добралась. Вы так хорошо говорите по-русски…

– Кто такие чумники? Почему я никогда не слышал о них в Германии?

– Так вы не знаете про чумников? Ой, тогда я вам не буду рассказывать, – глаза буфетчицы сузились в смущенные щелочки. – Я что-нибудь не то вам наплету. Вы телевизор смотрите, там все расскажут. Надо больше смотреть телевизор, там все рассказывают. Только вчера была передача про этих… про чумников. А я вас только запутаю.

– Хорошо. Спасибо. Так я и сделаю.

Шрайнер получил свой кофе – превосходный, как и следовало ожидать. Сидел, прихлебывал горячий ароматный напиток, и смотрел телевизор. С этим проблем не было: весь шикарный аэропорт был сплошным телевизором. Половина каждой стены беззвучно мерцала огромным экраном, и каждый экран показывал свою собственную программу – российскую, разумеется. Звук можно было включить в наушниках личного коммутатора при помощи обычного универсального пульта, который каждый обладатель «Телероса» всегда имел с собой – на руке, наподобие часов. Шрайнер не стал включать звук. Программы «Телероса» нравились ему, но про чумников сейчас ничего не показывали. Да и сомневался он, что покажут. Врала, наверно, эта краснощекая тетка. Шрайнер имел систему «Телерос» у себя дома, в Германии. И там никогда не говорилось ни о каких чумниках.

Если первые же два человека, встретившиеся ему в России, сами заговорили о загадочных «чумниках», то у него есть неплохой шанс найти кого-нибудь, кто расскажет о них все. Ну да, конечно!

Эта мысль привела Шрайнера в хорошее настроение.

* * *

Шрайнер собирался ловить такси, но оказалось, что не так-то просто вырваться из цепких объятий компании «Аэрофлот». Едва он выволок свой чемодан из здания терминала, как к нему залихватски подрулила тележка на больших колесах с мягкими шинами. На тележке было установлено два кресла, имелась площадка для багажа. И не было никаких признаков того, что управлять данным средством передвижения можно самостоятельно.

– Здравствуйте, господин пассажир, – пропищал синтетический голос тележки. – Сервис аэропорта «Шереметьево-2» к вашим услугам! Располагайтесь в кресле, пожалуйста. Назовите адрес вашего назначения, пожалуйста. Мы доставим вас к соответствующей платформе монорельса.

Шрайнер опешил. Хотел было объяснить тележке, что хочет проехать по городу в такси, и знать не желает никакого монорельса. И вдруг увидел, что вокруг него десятки пассажиров деловито садятся на такие же тележки и уносятся по разноцветным дорожкам куда-то за угол. Подумал, что самостоятельно можно блуждать до бесконечности, разбираясь в квадратных километрах шереметьевских механических джунглей. И даже испытал чувство благодарности, забираясь в удобное черное кресло.

– Гостиница «Ярославская», – сказал он. – Знаешь, где это, глупая тележка?

– Платформа пять, маршрут монорельса номер семьдесят, остановка «Ярославская», – без запинки отбарабанил дребезжащий голос. Тележка помчалась по дорожке, ловко лавируя и избегая столкновения с себе подобными. Шрайнеру стало очень весело. Пожалуй, стоило прилететь в Москву уже для того, чтобы поучаствовать в такой вот детской гонке. Пассажиры вокруг радовались не меньше: смеялись, махали руками, кричали что-то на разных языках – наверное, подгоняли своих механических лошадок.

– Это не Россия, – пробормотал Шрайнер. – Это черт-те-что! Диснейленд какой-то.

Он улыбался как ребенок. Ветер трепал его мягкие седеющие волосы.

* * *

Лето. Солнечная погода. Одиннадцать часов утра. Двадцать пять градусов тепла. Пятнадцать метров высоты. Сто семьдесят километров в час. Московская монорельсовая дорога.

Рихард Шрайнер смотрел вниз. Стены вагона монорельса были почти сплошь прозрачными – для лучшего обзора. Состав бесшумно мчался над автострадой кольцевой дороги. Машины внизу сверкали в лучах солнца как россыпь драгоценных камней. Шрайнер не верил своим глазам – по шоссе ехали сплошь эмобили. Никогда он не видел их в таком количестве.

Электрический автомобиль Эмобиль ВАЗ-ЭМ-7012 был дорогим удовольствием. Намного дороже, чем машина с бензиновым двигателем. В последние годы на Западе стало предметом особого престижа выкладывать огромные деньги за российские эмобили и гордиться тем, что не засоряешь окружающую среду, донельзя уже загаженную бензиновым смогом. Правительство Германии даже направило средства для развития программы электромобилизации. И все равно эта роскошь – эмобиль – был не по карману большинству немцев. А надменным русским было плевать на экологические проблемы западного мира. Не хотели они снижать цены на свои технологические чудеса, и все тут. Твердо лелеяли свой внешнеэкономический принцип: хотите – покупайте лучшее, российское, обеспечиваем льготный сервис. Не хотите – пользуйтесь своим, паршивеньким и устарелым. Нет денег? Ваши проблемы.

У русских проблем не было. Российские эмобили покупали во всех странах мира, несмотря на дороговизну. Эмобили практически не требовали ремонта, и их не нужно было заправлять ядовитым бензином, дорожающим с каждым днем.

Шрайнер вглядывался в машины на дороге. Невероятно – почти ни одного бензинового! Что это? Инвестиции московской администрации в программу «Чистый воздух»? Экономическое чудо России, когда любой русский получает достаточно, чтобы купить себе драгоценную электрическую игрушку? Показушное процветание на фоне больной экономики стран Запада? Или все это, вместе взятое?

Монорельс свернул в сторону, несколько сбавил скорость. Шрайнер обратил внимание, что большое количество кварталов снаружи от Кольцевой – нежилые. Их окружали заборы, кое-где работали бульдозеры, ломая и руша стены панельных домов. Шрайнер читал в газетах, что на треть опустевшая Москва наконец-то получила возможность решить проблемы домов-уродцев хрущевской эпохи. Он даже знал, что предполагалось создать на месте снесенных кварталов. Там высадят лес. Никаких новых заводов: запаса старых производственных площадей, осиротевших и заброшенных во времена кризиса и Большой Смуты, России хватит на десятки лет. Производство в стране росло. Россия не публиковала никаких цифр на этот счет – не желала пугать мир темпами своего экономического роста. Российские товары захватывали мировой рынок, давя конкурентов, как тараканов. Русские автомобили, русские самолеты и корабли, русская мода, русская косметика… Все страшно дорогое и великолепное по качеству. Престижное.

Монорельс двигался к центру, и Шрайнер совершенно не узнавал город. Сталинские небоскребы все так же подпирали небо острыми шпилями, и проспекты были так же широки. Но куда делись пошлые кубики коммерческих киосков, лепившиеся друг к другу десять лет назад? Куда исчезли крикливые параллелепипеды рекламных щитов? Дома – что случилось с ними? Они напоминали сказочные сады Семирамиды. Единообразие каменных стен разрезали выступы-террасы, засаженные экзотическими растениями – кустарниками, подстриженными в виде скульптур, причудливо вьющимися лианами и невиданными яркими цветами. Кисть гигантского художника набросала по панораме столицы мазки разного оттенка – зеленые, розовые, голубые – яркие и размытые, сливающиеся в картину, достойную самого изысканного импрессиониста. Чистая синева неба отражалась в воде Москвы-реки. Спокойствие и радость наполняли атмосферу города – помолодевшего, посвежевшего, умытого ночным дождем.

Раньше этот город не был добрым. Никогда не был – насколько помнил его Шрайнер. А теперь Москва стала уютной и доброй. Вот что, пожалуй, изменилось в ней больше всего. Агрессия, присущая любой большой столице, была выметена с улиц.

Шрайнер почувствовал, что напряжение, не оставлявшее его всю последнюю неделю, тает, уступает место созерцательному спокойствию. Россия, из которой он уехал восемь лет назад, была бедной, озлобленной, опасной. Но она была и щедрой, и задумчивой, и душевной, и по-человечески несчастной. Шрайнер любил ту Россию такой, какой она была – не мог не любить. Российская Сверхдержава две тысячи восьмого года была совершенно другой страной. Она еще не завоевала сердца Рихарда, но уже метнула стрелу Амура, поразив его своей красотой – экзотической, и все же гармоничной. Шрайнер чувствовал, что в душе его может найтись место и для этой страны – новой России.