Отзывы на книги автора «Андрей Платонов»

Невероятно трогательный, пронзительный рассказ, который не может оставить читателя равнодушным. История Юшки проникает в самое сердце.

Юшка - человек сорока лет, но из-за болезни выглядит старше. Он добрый, кроткий, спокойный, никогда не отвечает злом на зло. Вот и привыкли люди выливать на него всё плохое, что есть в них. Они считают Юшку бессловесным дурачком, над которым можно издеваться сколько душе угодно, а он и слова в ответ не скажет. Даже дети оскорбляют героя, бьют, не понимая, что нельзя так поступать с человеком.

В своём произведении автор показал всю злобу, всю жестокость людей. Я читала со слезами на глазах, мне было очень больно. Я не понимала, как можно относиться так к человеку лишь из-за того, что он не похож на других? Люди пользовались его добротой и любовью и просто смеялись над ним. Но даже несмотря на происходящее, сердце Юшки не ожесточилось, он по-прежнему любил людей и считал, что и они его любят, просто иначе выразить свою любовь не могут, по незнанию его обижают. И природу Юшка тоже любил, она будто исцеляла его душевные и физические раны.

Такие рассказы важно читать, чтобы учиться доброте, пониманию. Первый раз я читала "Юшку" ещё в школе. И тогда, и сейчас рассказ произвёл на меня сильное впечатление. И после прочтения понимаешь: как же хорошо, что среди нас есть такие люди, как Юшка. Всё-таки они делают нас лучше.

А без меня народ неполный.
"Старый механик" А.П.Платонов

Платонова читать ни разу не развлечение, всегда трудно. Не потому, что пишет о каких-то особенно тяжелых для восприятия вещах, хотя и этого хватает, но по той обыденной простоте, с какой отменяет противопоставление между антагонистичными вещами и понятиями. Он стирает границу, делает равнозначными жизнь и смерть, любовь и ненависть, счастье и горе, совершенную реализованность и полный крах - самой природой разнесенные по разные стороны барьера.

У Андрея Платоновича роскошный пир не только сосуществует с голодной смертью, а совершенная красота и грация - с культей и деревянным протезом, но в любую секунду одно готово перетечь, перелиться в другое, естественно заняв весь объем. Больше того, само средоточие жизненной силы, эликсир витальности он в своей картине мира помещает не в мозг или сердце, но в кишки только что умершего человека, в промежуток между непереваренной пищей и калом. Что, не очень приятно? Ну вот он такой.

Именно когнитивный диссонанс, а не особенности лексического строя его прозы, как может показаться на поверхностный взгляд, лишает читателя опоры. Привычно твердое основание становится зыбким, уплывает из-под ног, ты не можешь сориентироваться в этом мире чудовищных сказок, рассказанных не то механическим человеком, не то очеловеченным механизмом. Нескладным, детским каким-то, но при этом парадоксально поэтичным, языком

Незавершенный роман "Счастливая Москва" не о дорогой нашей столице, это история девушки, что в детстве осталась сиротой, скиталась среди беспризорников и бог знает какие тяготы довелось ей перенести до того времени, как попала в детский дом, где, не помнящей своего имени, дали ей новое - Москва Ивановна Чистова. Это квинтэссенция платоновского стиля: она несколько лет ходила и ела по родине, как в пустоте, пока не очнулась в детском доме и в школе.

За кадром могут оставаться какие угодно мерзости жизни, с девочки они скатились ртутными шариками, не замутив чистоты. Но и даром ничего не проходит, сплав жизни со смертью, особого рода безжалостно-равнодушное безразличие вошли в Москву как естественное продолжение ее личности. Природой естественной красоты, грации, непосредственности, назначенная радоваться жизни и вдохновлять творцов - а она такая, знаете, Муза, в которую невозможно не влюбиться, и всякий влюбляется - так вот, она оставляет, одного за другим, людей, которым разбила сердца.

Не ради других, которые богаче, умнее, талантливее, но за тем, чтобы пойти, например, работать в метрострой (самая тяжелая работа в невыносимых условиях, на которую нанимались преимущественно тогдашние гастарбайтеры - крестьяне из разоренных коллективизацией деревень). Где тяжелая вагонетка раздробит ей ногу, оставив ампутантом. А любившим ее механику Сарториусу (салют, "Солярис", не думаю, чтобы Лем читал, но книги порой переговариваются через головы творцов) и врачу Самбикину, остается деградировать, всякому своим способом.

Почему? Ну вот, такая философия у Платонова. Жизнь, которую не в счастье надобно проживать, не радоваться, но преодолевать ее ежечасно. Идеи русского космизма переплавляются в его творчестве в жизнь, сопредельную и почти равную смерти. Такое: "жить так, словно ты уже умер". Однако если вы только начинаете знакомство с платоновский прозой, возьмите эту небольшую по объему книгу, не "Котлован" или "Чевенгур", которыми автор знаменит больше.

Вместо эпиграфа:

Платонов у меня ассоциируется с повестью «Котлован», которую прочитала в школе. Запомнилась она мне мрачностью и суровостью, как погода за окном на севере России. Может, если сейчас перечитаю, то впечатление будет совсем другим. Думаю, что перечитаю, но потом…

Бежит тёмный человек с горящим факелом, ломает старую жизнь, чтобы построить новую, слышны выстрелы и грустный крик умирающего человека. Этот тёмный человек в ночи за окном будет частенько вспоминаться строительнице новой жизни – главной героине романа Москве Ивановне Честновой. Когда-то у неё были отец и мать, но умерли, когда она была ребёнком. Девочка забыла своё имя и фамилию, поэтому ей дали имя в честь Москвы, а фамилию Честнова, потому что сердце ещё не успело стать бесчестным. Москва жила в детдоме, училась в школе, иногда в ней проявлялась дикость и она сбегала, но потом возвращалась и росла новым человеком. Когда Москва закончила девять классов, много путей открылось перед её сильным телом и смелым сердцем, но хитрый случайный человек сбил её с пути строительства коммунизма. Вот как об этом человеке пишет Платонов:

Случайный человек познакомился однажды с Москвой и победил ее своим чувством и любезностью – тогда Москва Честнова вышла за него замуж, навсегда и враз испортив свое тело и молодость. Ее большие руки, годные для смелой деятельности, стали обниматься; сердце, искавшее героизма, стало любить лишь одного хитрого человека, вцепившегося в Москву, как в свое непременное достояние.

Недолго Москва обнимала и любила хитрого человека, она ушла от него бродить по улицам и познакомилась с Божко Виктором Васильевичем, который помог ей устроиться в школу воздухоплавания. Москва закончила школу и стала младшим инструктором при ней. При испытании новых парашютов она чуть не погибла и поняла, что мир может быть жестокий и больно бить. «Ты мягкий только когда тебя не трогаешь!» - подумала Москва. Она красивая и интересная девушка, которую невозможно не любить. Много поклонников было у Москвы: геометр и городской землеустроитель Божко, механик Сарториус, хирург Самбикин и другие безымянные и малознакомые. Москва любила мужчин, но ей мало было тихого семейного счастья с мужем и детьми, её ждало строительство светлого будущего.

В начале романа мы видим мощь и силу зарождающегося нового советского человека. У автора и его героев огромная вера в то, что всего можно достигнуть в своей жизни. Можно дотянуться до неба и покорить его. Пролетарская безудержная мечта будоражит молодые умы. Но постепенно от жизни-мечты герои переходят к жизни-реальности. Москва с работы в небе переходит на землю, а потом под землю – строить метро. Когда работа калечит девушку, она приходит к Комягину и они ведут бессмысленную и беспросветную жизнь. Сарториус был известным механиком, но ради любви к Москве начинает заниматься тем, что ему не очень нравится, а потом разочаровавшийся в любви и жизни отрекается от себя, своих знаний, имени. Этот роман обрывается на полуслове. Нельзя ещё поставить точку в жизни Москвы, Сарториуса, Комягина и Самбикина. История ещё не закончилась, но разочарование в идее построения светлого будущего в отдельных судьбах завершено. Книга актуальна и в настоящее время. Она о том, как мечты юности разбиваются о камни реальности. Где же твои крылья, Москва, которые так нравились Сарториусу?

- Ты что ж, существуешь?
- А что ж мне больше делать то ?

С̶а̶р̶т̶р̶ Платонов.

Словно во сне, откроешь дверь в квартиру, а на тебя полыхнёт синевой неба и пустыней, по которой перекати-полем скучно катится луна.
Открыл книгу Платонова, словно дверь, а там - мир Кафки.
"Бледные от печали глаза, и темнеющие от счастья глаза". Бледное, и словно уже уставшее утро, словно догорающий костёр, вокруг которого дотлевают, кружась, искорки лёгких звёзд. И вот, в это холодное пространство восточной земли, входит инженер, в поисках ̶з̶а̶м̶к̶а̶ счастья и судьбы, обнимая своё одинокое, озябшее тело, переполненное такой безысходною жизнью и нерастраченной любовью, что увидев человека, он мог полюбить его сразу, целиком.
В странное, словно бы потерянное во времени и стыдящееся себя место он забрёл.
У Достоевского есть рассказ, в котором "маленький человек", затравленный службой и жизнью, умер, и не заметил этого, и ещё долгое время ходил на работу, делал что-то привычно-ненужное, и его, привычно не замечали.
Вот так и в повести есть свои призрачные, неприкаянные судьбы, называемые "невыясненными", которых, в кафкианском бюрократизме строящегося социализма, не знали куда пристроить.
В самом начале повести, задана космогоническая тональность : несущаяся в мировом и одиноком пространстве, планета, на движение которой, тайно влияет целый космос. Человек - часть этого космоса, и он тоже влияет на планету.
Смутный образ у Платонова : люди, электронами вращаются вокруг атома-планеты, порой сталкиваясь друг с другом и с планетой.
Так, в этом печальном и пустом, словно безжизненный космос, мире, герой встретил её - Надежду.
Но есть ли надежда на счастье у этого мира ? Иногда герою кажется, что мир срочно нужно переделать, ибо даже животные чувствуют нависшую над ними безысходность пространств и мировую тоску, их мышление похоже на бред, и их нужно спасти, пока они окончательно не сошли с ума. Быть может и зло в человеке и мире, есть эта почти животная, забредившая немота сердца?
Какой же зачарованный сюр создал Платонов! Люди живут ( местами) в огромных выскобленных тыквах, словно безумные золушки в мире, который бесконечно далёк от райского бала ангелов.
Чуткого Високовского, любящего животных и жизнь, назначают на скотобойню, и ему, одинокому, не на что тратить деньги, и он их заботливо тратит на обречённых и грустных животных.
Девушка кончает с собой, не вынеся и̶з̶н̶а̶с̶и̶л̶о̶в̶а̶н̶и̶я̶ ̶и̶ ̶б̶е̶з̶ы̶с̶х̶о̶д̶н̶о̶с̶т̶и̶ ̶ж̶и̶з̶н̶и̶ жаркой тяжести бесконечно приближающегося, но всё никак не сбывающегося счастья социализма.
А герой... как это невыносимо жить в мире, события которого не совпадают с мыслями об этом мире! Это похоже на самую подлую степень безумия.
От избытка нежности, захотелось обнять девушку. В мыслях обнимаешь, а в жизни? И какое же счастье, словно мир в тебе, и внешний мир, сливаются в одно, и та светло изогнутая в пространстве трещинка, которая называется телом, сладко исчезает, тает, когда герой берёт в ладони лицо Надежды, обнимает, прижимает к себе, и она ему отвечает тем же.
А при чём тут "Ювенильное море" ? В самом сердце Земли, словно в хрустальном гробу, покоится древнее, девственное, юное море, которым хотят оживить восточные пустыни, мечту о социализме. Но ведь и Земля в ночи космоса кажется голубым озерком, окружённом кристаллами звёзд, и в душе ведь есть, есть эта юная, древняя, живая вода - любовь!
И герои книги искренне верят, что можно поцелуем нежности и воли, пробудить природу от вековечного сна, и то, что манило и мучило в социализме, мечтах и религиях - сбудется, но как-то иначе, проще, светлее, и даже самая немота природы и косматых зверей, преобразится, да и самые звери, словно падшие ангелы, преобразятся, все вспомнят о чём-то самом главном, и снова на земле воцарится Эдем.

Послесловие...

Юмор Кэрролла, Достоевского, Набокова, Хармса, похож на нежные крылья бабочек, по сравнению с мощными, грозными крыльями трагического юмора абсурда Платонова, крыльями, смеющихся во всю свою исполинскую ширь, каким-то тёмным смехом, оттеняющим экзистенциальный трагизм ̶н̶а̶с̶и̶л̶у̶е̶м̶о̶й̶ планеты, словно голубого оазиса, затерявшегося в звёздных песках.
Улыбка - душа поцелуя, которой дух целует воздух мира.
"Поцелуй" Климта, мотыльковые следы от поцелуев поклонниц на могиле Сартра...
Если бы мы могли видеть души, то увидели бы, как могила Платонова овеяна поцелуями от крыльев мрачных ангелов и тихих душ животных.
Вслед за Бодлером, Платонов увидел, как

" в животном сонном, злом, вдруг ангел пробуждён"

увидел и показал вечно-юное море жизни в радужной пене цветов.

Джаннн... Как гул колокола в пустыне.. . В легендарном маркесовском Макондо во время эпидемии бессонницы на центральной площади был установлен плакат, гласивший "Бог есть". Здесь же жизнь так жалка и выморочена, что народ джан, населяющий берега Амударьи, словно существует под плакатом "Где смерть наша?"
Душа и тело слиты в одно бренное бедное единство. Палящий зной днем, звёздная стужа ночью, вода - жуй мокрый песок, еда...лучше промолчать. Спать, спать, ведь во сне легче жить." Ад всего мира" - так называют свою родину народ джан.

— Мы - джан, - ответил старик, и по его словам оказалось, что все мелкие племена, семейства и просто группы постепенно умирающих людей, живущие в нелюдимых местах пустыни, Амударьи и Усть-Урта, называют себя одинаково - джан. Это их общее прозвище, данное им когда-то богатыми баями, потому что джан есть душа, а у погибающих бедняков ничего нет, кроме души, то есть способности чувствовать и мучиться. Следовательно, слово <джан> означает насмешку богатых над бедными. Баи думали, что душа лишь отчаяние, но сами они от джана и погибли, - своего джана, своей способности чувствовать, мучиться, мыслить и бороться у них было мало, это - богатство бедных...

Назар Чагатаев сын своего народа джан, ушедший от ослабевшей матери к горизонту,  где поднимается багровое солнце социализма. Он получил в Москве силу и знания и теперь его миссия- вывести иссохший свой народ из ада всего мира. Он справится, хотя и не получил подробных инструкций . В этих еле ходячих мертвецов вернётся жизнь. Такой вот среднеазиатский Моисей. И что интересно-у него есть оппонент, Нур Мухаммед, который собирает остатки народа джан и ведёт в уютные объятья смерти. И это тоже своего рода милосердие. Так в жизнь или в смерть?
Необычное ощущение от книги. Вполне реалистичная историческая ситуация (да, советская власть выводила Среднюю Азию из средневековья) перетекает в своеобразный "пограничный" реализм благодаря предельному истончению естественных физических потребностей людей-персонажей Платонова. ( Кстати, Андрей Платонов написал "Джан"после поездки в Туркмению в 1934 г.) И можно воспринимать " Джан" как романтическую легенду о победе социализма на  отдельно взятой территории, но... нет. Для меня это скорее "Сто лет одиночества", но со счастливым концом.
И эту ассоциацию очень ёмко отражает фраза, которую можно считать в повести ключевой :

Ты тоже скоро уйдешь, кто тогда меня помнить будет?

Что есть самое страшное для живой души? Когда ты не существуешь ни в чьих - то мыслях, ни в чьей-либо памяти. Это смерть смертей, квинтэссенция одиночества... И это интуитивно понимает Айдым, маленькая полудикая девочка народа джан.
Поэтому единственно верное решение- жить, и жить вместе. А смерть - она и так придёт, к каждому в свой срок.

Никакой народ, даже джан, не может жить врозь: люди питаются друг от друга не только хлебом, но и душой, чувствуя и воображая один другого; иначе, что им думать, где истратить нежную, доверчивую силу жизни, где узнать рассеяние своей грусти и утешиться, где незаметно умереть... Питаясь лишь воображением самого себя, всякий человек скоро поедает свою душу, истощается в худшей бедности и погибает в безумном унынии.

Письма [1920-1950 гг.]
Об Андрее Платонове как писателе всегда очень неловко говорить в быту. Это явление, взятое исключительно в литературном аспекте, прошло по касательной ко всему, что происходило до него и после него. Конечно, были подражания, особенно после открытия для массового читателя. Но проза Платонова так и не встала в какие-то определенные ряды – то ли гений, то ли юродивый. Документальное наследие писателя и вовсе отодвигает едва намеченные ориентиры.

Уцелевшие за 30 лет письма Платонова как в флипбуке приводят в движение его биографию – от молодого инженера, входящего в литературу, до профессионального писателя, смертельно больного и раздавленного отсутствием публикаций. Благодаря обширному комментарию перед читателями развертывается суровая панорама общественной жизни 1920-1950-х годов. Письма много могут прояснить в Платонове как литераторе и его месте в той жизни. Но каким же удивительным человеком перед лицом реальности он предстает!

Человек, так эксцентрично выворачивавший слова и смыслы, оказывается, ученый-изобретатель и педант. Он шлет бесконечные, полные механистических шифров телеграммы о своей воронежской оросительной деятельности. Он упорно добивается материальной и идеологической поддержки от властей, сталкиваясь с дремучестью местных жителей. Он сам в себе воплощает того нового человека, о котором грезила советская власть, да и он сам выражал в своих рассказах. Только Платонов не был одержим блеском выдвигаемых лозунгов и честно видел неопрятное нутро человека. И этим уже не вписывался в наводимый пропагандистский глянец.

Платонов не бунтовал, он строил свою семейную жизнь. Ревнивец, какие откровенные и сладострастные письма сочинял своей условной жене Марии. Для этого времени такие эротические тропы не были чем-то экстравагантными, они наводняли бульварную литературу. Но в применении к живому человеку, право, вгоняют в краску. И это то немногое, что в письмах Платонова действительно от художественного слова.

Платонов – проситель. Он пишет своим литературным оппонентам у власти, от которых зависят публикации так, будто нет никаких конфликтов, разгромных рецензий, гласных и негласных запретов на публикации. По давней традиции писательской среды он берет жену в секретари, давая ей наставления, куда отнести рукописи и как поговорить с нужными людьми. Эти долгие и многочисленные записки и обращения вызывают ощущение морока, кошмарного двусмысленного положения, в котором находился Платонов. Вроде бы он получал заказы, командировки, каялся. Но никак не мог заработать заветную индульгенцию. Ему не отказывали в материальной помощи. Платонов хоть и бедствовал временами, предаваясь пороку пьянства, но всё же имел и квартиру (со всеми коммунальными неурядицами), и санаторное лечение. Но не было того, ради чего он существовал – книг.

Платонов – отец. Это самые разрывные, болевые страницы его биографии. Арест и ссылка сына Платона, патетические прошения освободить ребенка с патологиями, страх за его жизнь. И глухое молчание со стороны «органов». Семья Платоновых попала в жернова политической жестокости, которой нет разумного объяснения. Платон пережил лагерь, женился, у него появилась дочь. И тем больнее читать строки, будто написанные умирающим стариком, когда Платонов размышляет даже не о смерти сына, а спустя годы вспоминает совместные прогулки и осознает конечность счастья. Он идеализирует образ Платона как отец и писатель, чем загоняет свою травму глубже в собственную болезнь. Лишь в самом конце своей жизни писатель переключается на дочь Машу. И ненадолго воскресает в нем юмор поучений, трогательная забота о любимых людях, которые вновь вынужденно находятся далеко.

Судьба Платонова, его незлобивый, дипломатичный, местами инфантильный характер как многие другие. Но он часть того лицемерного общества производства, которая тоже составное целой эпохи. Трудно себе представить, в каком зыбком и опасном положении находился каждый, кто проявлял талант – литературный, организаторский, просветительский. Нет, это не какая-то безликая и кровожадная система. Это сами люди, которые ухватились за политический режим, чтобы вести войну друг против друга. И то, что время не поглотило эти письма, оставив по себе укоряющее свидетельство, несомненно, крепкий кирпич в фундаменте человечества.

«Однажды любившие»
Повесть в письмах – всего лишь эскиз, трепещущий штрих неслучившегося произведения. Это совсем не тот Андрей Платонов, что стал явлением литературы. Этот фрагмент прочно привязан к обширному наследию, в котором слышны романтические традиции и бьется дерзкая жилка той степени откровенности, которую позволил XX век. В тексте чувствуется предвкушение эротического всплеска, когда молодой человек вдали от предмета своего обожания готов не скупиться на образы и желания. Особую силу тексту придает то, что это подлинная натура Платонова, его тревоги, укоры, пестуемая страсть к Марии и нежность к сыну Тотику. Классический образец превращения биографической документальности в пронзительную поэзию. Фактура жизни автора ретушируется слогом, предощущением характера героя, с которым писатель хочет сохранить дистанцию. Наверняка, если бы Платонов реализовал этот замысел, в его библиографии появилось бы самое нетипичное сочинение, незамутненное страшным опытом, со всей пламенностью свободы 1920-х годов.

На этом экзистенциальном рассказе Платонова, в котором слышится тёмное эхо " Сна смешного человека" Достоевского и "Стены" Сартра, хотелось бы остановиться более подробно.
Где-то у Набокова говорится о самоубийстве в жизнь : что видели и пережили души "там", что порою в отчаянии бросаются в земную жизнь ?
Но если неба не стало, и ад войны, словно ночь жизни сошёл на землю ?
В " 7-м человеке" особенно заметно увлечение Платонова идеями русского философа-космиста Фёдорова, ( которым увлекался и Достоевский), с его идеей "воскрешения". 7 человек - отсылка к семи дням творения. Человек был сотворён в 6 день, и по иронии, именно 6-й человек и погибал в этом рассказе : главного героя, лишившегося жены и детей, приговаривают к изощрённому расстрелу : одной пулей убивают 7 человек, прижавшихся друг к другу головами, и главный герой сам выбирает где ему быть, более того, он сам наводит фашистов на эту идею.
Но в конце рассказа появляется мистический образ 8 -го человека: творение мира вовсе не закончилось, просто, некий ангел придремал вместе с богом на 7-й день, и ему приснился ужас нашего мира, со всем его сладострастием зла, которому люди потому предаются с таким удовлетворением ( гениальная мысль Платонова), чтобы не умереть от ужаса : наслаждением стремятся обнять неизвестность, смерть и ничто, прижаться к ним, дабы не видеть их лиц...
Человека можно довести до такой грани жизни, где горизонт жизни сливается со смертью : из пор жизни, словно из пор звёзд, тепло проступает алый, молитвенный пот и душа.

Да, Сартр волшебно передал ощущение мреяния вещей, сливающихся с существованием, обнимающее душу хладное ощущение "ничто" (комната с умершим человеком наполняется как бы отрицательным ощущением тишины и пустоты, а тут это переживает живой..)
У Платонова же, всё обстоит иначе : мир обращается в стену, которая, словно во сне, отталкивает тебя. Платонов - изумительный и тонкий абсурдист, но он, в отличии от Сартра, не описывает абсурд, наклонившись над бездной, он не украшает абсурд, не кричит о нём, он делает абсурд частью языка, пейзажа повествования и вводит своего героя в его ( абсурда) мрак, оставляя нам лишь содрогающийся словно верёвка ( единственная связь нас и творчества, героя..) язык повествования, передающий малейшее движение души и "пейзажа абсурда".
По существу, герой - это фактически нечто мытарственное, существующее там, где жизнь и смерть, добро и зло смешались. Они стали неким чистилищем - абсурдом, сама жизнь стала стеной. Ибо что есть абсурд и смерть, как не тупики истин, жизни и мысли ? И вот герой творит эти тупики, и переходит границы жизни и смерти так же, как переходил бы границы некой страны. Или перелетал бы часовые пояса иных миров, где живы дети и жена : пленные сидят в тёмном ужасе комнаты, и не знают о времени, спорят о том, день или ночь за окном.. входит человек со знанием этой истины, но эта истина, крошится словно мел в руке, исчерчивая тьму красками ночи и дня.. Он - лишь живое отражение тех, кто несёт смерть ( а в данном случае, война и фашизм- есть овеществление абсурда и отрицание жизни)
И если в "Стене" , главный герой сознавая свою смерть, желает усмехнуться смерти ( тем же фашистам) что оборачивается ответным тёмным и зеркальным смешком , то в "Седьмом человеке", трагедия и "усмешка" мерцают во всём , и желая в очередной раз обмануть смерть и усмехнуться ей, она обманывает его, но..( словно отражение отражения) в этом "зеркальце" на заднем плане, был ещё кто то, кто не только обманул обман смерти, но и продолжил жизнь "седьмого человека" - т.е. данные рассказы закольцовываются. Из тьмы, держась за верёвочку, за которую держимся и мы, выходит совсем другой человек. Но, как пауза в воздухе повисает вопрос : так под каким номером каждый из нас в этом театре абсурда ?

В мире тихий ветхий вечер
Бесконечность замерла.
Пела песни в поле речка,
И звездой земля цвела.
Странник умер очарованный,
На дорогах тишина.
Сердце жалостью разорвано,
И звезда взошла одна.

А. Платонов

Помните, как в стихотворении Есенина "красногривый жеребёнок" скакал за поездом, "тонкие ноги закидывая к голове"?

Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?

В этом маленьком и грустном рассказе Платонова о первой встрече жизни мальчика со смертью, о двух любовях мальчика, одна из которых, мучительно вытесняет, убивает другую, и чёрной птицей кричит ночь, пролетая над рогом месяца, уткнувшегося в облако, месяца, по которому прозрачно и бледно стекает звезда...
Этот с виду простенький и во многом провокационный рассказ любопытен проникновением в тёмный, мучительный ум животного, коровы, тоскующей по своему ребёнку, который заболел и его разлучили с матерью ( символика человечества и природы).
Известно, что Платонов любил животных, относился к ним как к каким-то падшим, маленьким, юродивым ангелам, с подозрительными рожками ушек, ну, и просто рожек, одичавших и почти забывших о небе..
Так, как Платонов проникает в тёмную душу животных и царства природы, словно бы подняв над ало освещённым лицом мигающий фонарь сердца, ( апокрифический и утраченный круг Дантова Ада), проникал лишь Достоевский, сходивший в тёмные бездны человеческих душ.
Вы думаете, что у животных нет своих трагических бездн в их кротких, мерцательных душах? Мерцательных, ибо их души нестабильны, призрачны, словно бы они стыдятся и себя и мира, и потому не могут полноценно опереться на мир и себя, сбыться.

Маленький мальчик приходит вечером в сарайчик, в котором, рядом с отслужившим свой век и срок, осунувшимися и грустными вещами, грустно дремлет и жуёт "замученную смертью былинку", корова, почти не отзываясь на ласку мальчика, думая о своём теленке, которого у неё отняли.
Рядом, тяжело проходят вагоны, из одного из них доносится голос чужого телёнка... корова в сарае, откликается на этот слепой голос во тьме своим плачущим голосом.
Мальчик живёт возле железной дороге. Любит поезда и жизнь. Живой киноплёнкой, словно в немых фильмах, перед ним проносятся кадры окон несущегося поезда. Вот, поезд замедлил ход. Стало видно человека, который сказал мальчику, помахав рукой : "до свиданья, человек!". Мальчик ему ответил - про себя : "до свиданья! Вырасту, увидимся!!
Ты подожди меня, живи, не умирай!.."
Весь мир открыт перед мальчиком. Смотря в школе на карту мира, ему кажется, что его ждут, открывая свои голубые, тёплые объятия дней, Испания, Восток, Амазонка...Почти райские луга и прерии, на которых свободно пасутся коровы, лошади...
Сердце мальчика жадно поглощает всю цветущую красоту мира, и кажется, что это не сердце бьётся, а словно телёнок, в тёплой темноте тела, жуёт траву солнечных лучей, и колкое, сладкое сено звёзд.
Только бы не спешить, не подавиться счастьем, красотой мира, как телёнок, подавившийся чем-то, словно бы забывший о том, что ест, что существует, и в мыслях, словно в стихотворении Есенина "Корова", радостно несущегося по " белой роще и травянистым лугам".
Как и в любом произведении Платонова, пейзаж повествования, словно тёмным холодком, схвачен, то тут, то там, Эль-Грековыми тенями смерти.
То былинка " замучена смертью", то мальчик боится заходить в свой палисадничек, ибо он похож осенью на "кладбище растений".
Карим, синим, живым блеском, цветут сердца и планеты... словно в ночи, острым, призрачным блеском сияют рельсы орбит.. Жизнь несётся к своей мечте, иногда, пробуксовывает, вязнет на подъёме, и тогда, звёздами, словно песком, для сцепления, устилается путь, млечный путь..
Словно в жуткой русской сказке, мальчик помогает машинисту, посыпает рельсы песком, ещё не зная, что именно этот поезд принесёт ему несчастье.
С удивительной, пронзительной силой Платонов исследует мерцающие бездны души животного, охваченного горем.
Падшее звездою горе, в тёмной душе животного, не может остановиться, погаснуть, словно поезд с уклона, оно набирает фатальную безысходность оборотов, ибо ни сознанием, ни чужим участием, ни переключением на другое счастье ли, горе ли, душа не может его остановить.
Душа животного в печали - ввергается в обнажающую искренность и честность -перед самой собой и жизнью - экзистенциального ужаса, отвергая туманы обмана, могущего облегчить горе.
Если что-то заронилось в душу животного, то останется там на века, со всей оглушающей, бледной скоростью постоянства, словно в чистилище, невыносимо предстоящего перед взорами, уплотняясь до отчаяния и бреда тоски, от которой невозможно заслонить глаза и сердце, ибо веки и даже руки - предательски прозрачны.

Вы когда-нибудь видели, как животные сходят от горя с ума? Вы когда-нибудь слышали, чтобы животные, а не человек, из какого-нибудь романа Толстого или Достоевского, желало покончить с собой?
Боже! В каком же мире мы живём, что мы сделал с жизнью, природой, если даже животные в нём желают покончить с собой, ибо безысходное горе в них не может облегчиться ни словом, ни слезами - животным отказано даже в слезах!- а человек даже и не подозревает какие страсти и бездны полыхают в этих кротких глазах, которыми природа так грустно смотрит на него с земли, словно бы прося о чём-то, моля, о чём-то..
Ладно, люди, чёрт с ними - а чёрт, быть может, и правда с ними, - но какой грех совершили животные, что им досталась эта бессловесная, неизбывная мука?
К людям сходят боги, умирают за них... А кто сойдёт, преклонит колени над этими безмолвными падшими ангелами, не могущими даже плакать?

Однажды Горький спросил у Есенина : "читали ли вы "Рай животных" Клоделя? ( возможно, Горький ошибся, и это был не Клодель, а Франсис Жамм)
Есенин не ответил, пощупал голову обеими руками и начал читать свою "Песнь о собаке". И, когда он произнёс последние строки :

Покатились глаза собачьи
Золотыми звёздами в снег

на его глазах тоже сверкнули слёзы.

Не знаю, есть ли рай для людей... но хочется верить, что рай для животных - существует. Они его заслужили.
И в этом раю, встретятся и корова со своим телёнком, и есенинский жеребёнок пробежит рядом по тёплому блеску травы, и собака под высоким деревом будет там играть с щенятами, изредка, с тихой и смутной тоской, поглядывая на грустную, моргающую звезду,которая вот-вот заплачет, звезду, на которой люди, словно звери, продолжают мучить и жизнь и себя.

Кадр из короткометражки Александра Петрова по мотивам рассказа Платонова, выполненной в технике "живопись по стеклу".

Средняя Азия 30-х годов. В ущелье, привязанные друг к другу, идут девять девушек пленниц. Вечер молится. Свет от взошедшей луны, грустно перебирает тёмный блеск их склонённых головок, словно чётки. Одна маленькая женщина, 14-тняя персиянка Заррин-Тадж, идёт позади всех без верёвки.
Из родной Персии, ещё слышится запах цветов и песня птицы, словно бы грустно поют сами цветы, что-то оплакивая.
Посреди ущелья - чудо : камни парят меж небом и землёй. Притяжения больше нет. Они свободны... Нет, это просто река омывала корни древней чинары, и она обнимала, вбирала в себя то, что должно было её погубить, и поднимала к звёздам. Вот так и я - думает Заррин,- обнимаю и поднимаю к звёздам от бреда земли, своё сердце, своё горе, ребёнка под сердцем.
Достоевский боялся описывать насилие над детьми, но передавал живую боль их судьбы, отражённой в судьбах других героев. Платонов не боится описывать это насилие, но делает это так... чутко, словно бы вечно-юная душа, чувствует на себе живой и тёмный вес тела : они одно мучительное целое. Природа смотрит на это печальным взором лошади, тихих звёзд... Заррин лежит, склонив головку к востоку, пропускает сквозь пальцы песок... И вроде бы просто перебирает холодный песок, но сколько горячего, немого горя в этой фокусировки души на подробностях жизни!
Словно бы душа зарывается в эти подробности, забывается в них, чувствует себя песком, ветром, ночью : Заррин-Тадж уже нет. Делайте с ней что хотите : её уже нет! Она уже так далека от земли, от бледного, крестом простёртого на этой земле тела и тёмного человека, жуткой тенью навалившегося на это тело. Она смотрит на это холодным взором души, покинувшей тело.
Есть понятие "молоко скорби", когда ребёнок впитывает с молоком матери всю тёмную муку горя причинённого матери, впитывает ту самую страшную ночь, те самые страшные звёзды. Да и сам ребёнок в ребёнке, чувствовал тогда эту ночь, эти звёзды...
Такыр - это "горячая Арктика". Высохший Стикс, его горячее, в паутинках трещинок, дно, где мечутся неприкаянными душами - животные, люди. Здесь женщины ведут призрачную, поруганную жизнь.
В этом аду на земле, Заррин стала забывать себя среди рабского труда и бессмыслия судьбы. Бывало, она ложилась посреди Такыра, глядела на грустное небо, на ветер, и думала : вот и всё. И так будет всегда...
Но родилась Джумаль ( изумительный символизм имён-фамилий в рассказе), словно бы душа, покинула умирающее тело. В аду, мотыльком засверкало нечто живое, что впитало с молоком матери не только скорбь, но и память о цветах Хорасана и птицах, как о рае земном.
Девочка-душа росла, грустно повторяя судьбу многих рабынь, не замечая того, что превращалась в прекрасную девушку. Без ласки и воды в этом аду, желая чистоты и тепла, она поднималась на возвышенность, сбрасывала, словно ветхую листву, свою одежду, поднимала к небу веточки рук, и тихо стояла, подставляя свою обнажённую душу и тело, солнцу и ветру.
Жизнь её убивала. И как часто это бывает у Платонова, новую жизнь ей подарила смерть, которую она обняла.
Был некий странник, австриец, работавший когда-то оптиком, но бежавший во время войны, в эту пустыню, где его мучили миражи одиночеств и ада.
Платонову однажды сказали, что на его произведения нужно писать не рецензии, а исследования ( в этом смысле, в закоулочках текста и сомволизма Платонова, так же интересно блуждать, и даже заблудиться, как и в тихих закоулочках текста Набокова). Посему, умолкаю, оставляя дочку Заррин на заре её жизни, с раем в горячем сердце, который она желала бережно пересадить на пустынное место, возделав ад и смерть, дабы и из них проросла жизнь, и на земле не было бы больше насилия, рабства и безумия одиночества.

В чём тайна детства? В ребёнке множество душ - он их легко вырывает воображением, и живёт один, но как с товарищами. Взрослый же одинок. А ребёнок легко и воробьём живет, и былинкой

Андрей Платонов.

У Эдгара По есть грустная баллада "Улялюм" ( свет скорби) : человек, в какой-то печальной осени мира, блуждает по полям со своею душой, от смутного горя глядя странным, неузнавающим взором на мир.
Через 90 лет после создания этой баллады, другой мрачный гений, Андрей Платонов, и в том же возрасте что и По ( 38 лет), написал грустный и странный рассказ "Уля", странный даже среди других его странных рассказов, смутно повествующий не столько о странном ребёнке, брошенном матерью, сколько о сиротливой душе человеческой, брошенной матерью-природой; рассказ, повествующий о мрачной тайне гения и любви, смотрящих на этот безумный мир широко раскрытым сердцем, словно потерявшийся ребёнок.
В некоторой мере, этот рассказ - тайная исповедь музы и гения Платонова.
Какой-нибудь Стивен Кинг, из этого рассказа создал бы жутковатый роман. Эдвард Мунк мог написать по его мотивам кошмарную картину, с кричащими синевой глазами ребёнка среди человечества. А Сталкеру, приснился бы странный, славный сон...
Странную девочку нашли в глухой деревеньке возле почти библейского колодца. В её больших и печальных глазах, в их голубой глубине, люди видели самое главное, любимое на свете. Видели правду о себе и мире. Но девочка моргала, и люди не успевали разглядеть себя и мир.
Но были те, кто склонялся над глазами ребёнка, словно над зачарованными цветами, и зачаровывался сам, и смотрел, смотрел... пока не видел свою душу, подлинный лик своей души, похожий на лики ада. Иные сходили с ума. Иные - уходили от людей, и их больше не видел никто.
Тургенев, в одном из стихотворений в прозе, пишет о том, что Христос похож на всех людей сразу.
Глаза девочки не имели своего цвета, своей души, но были похожи на глаза всех людей, в разное время переливаясь то карим блеском, то синим, то тёмным, если она смотрела на что-то злое.
Но странно : правда человека и мира отражалась в её глазах, но сама она не видела этого, и ей казалось всё наоборот, словно в опрокинутом изображении на хрусталике глаза.
Для неё словно бы мир сошёл с ума, и даже бабочка могла преобразиться в нечто кошмарное, а другом по мечтам, мог стать крупный ворон.
Девочка забивалась в самое тёмное место, где не было видно ни мира, ни себя, и сердечко дышало, ширилось зрачком, отражая неведомый и чёрный мир.
Чёрный цвет - ослепший свет. Экзистенциальный ужас тьмы и печали может внезапно сбыться даже среди прелестного заката, голубых глаз и отражённой в них жёлтой луны, слившихся в душе заглянувшего в эти глаза в трагический чёрный кошмар.
Природа смотрит на себя нашими глазами, и не узнаёт, то пугаясь, то зачаровываясь какой-нибудь сверкнувшей мимолётностью. Что мы знаем о дисперсии света и добра ? Что мы знаем цвете вещей, о душе вещей, если их цвета- иллюзия, если тьма и зло бессознательно влекутся к свету, обнимая, поглощая его, но не насыщаясь им, если зримая красота мира - лишь неприкаянное отражение света ли, добра, любви...
Но "сказка" остаётся сказкой, и выход из этого абсурда, Платонов находит описывая его не то в русских, не то в библейский тонах. Правда, не оставляет чувство чего-то бесконечно-мрачного, страшного, что специально, словно в сказке матери на ночь, не было сказано, но что успело почувствовать сердце.

Работа Маргарет Кин