IV

Я очнулся в сумрачном помещении. Надо мной мрачно нависал темный сводчатый потолок. Преодолевая головную боль, я повернул голову на бок и осмотрелся. Моя темница представляла собой небольшой, грубо сложенный из камня карцер. В воздухе комнатушки висела неприятная сырость, неотесанные камни на стенах во многих местах покрылись плесенью, со сводчатого потолка медленно и равномерно срывались на пол капельки мутной воды. Из мебели была только жесткая деревянная скамья, на которой я лежал. Возле лавки на ребре стояло большое не разрубленное полено. На нем, словно на столе, стоял небольшой глиняный горшок, и лежала краюха хлеба.

Немного света прорывалось в темницу сквозь зарешеченное маленькое окошко у самого потолка. В противоположной стене была большая и массивная дубовая дверь с вделанным в нее маленьким окошком, открывающимся снаружи.

Я лежал в простых льняных штанах и свободной рубахе из мешковины – всю мою старую одежду и вещи, по всей видимости, забрали.

Оглядевшись по сторонам и смутно припомнив свой прием у князя, я понял, что не смог убежать и, согласно его условию, должен был теперь просидеть в этой темнице до конца своих дней, навещаемый лишь изредка придворным палачом.

Такой расклад меня абсолютно не устраивал, однако парадом здесь командовал не я. Мне лишь оставалось радоваться, что я остался жить после того, как стража избила меня чуть ли не до смерти.

Я попытался сесть на скамье, чтобы перекусить оставленной на бревне краюхой хлеба. При первом же движении меня всего перекосило от боли, и я в бессилии рухнулся обратно на скамью. Все тело буквально ныло от жуткой боли, голова болела, левая рука была сломана в предплечье, дышать было тяжело – все ребра, похоже, тоже переломали. Стражники, как оказалось, поработали со мной на славу, не оставив на моем теле ни одного живого места. Собрав всю свою волю в кулак и стиснув зубы, я решил еще раз попробовать сесть на скамье. При первом же рывке я потерял сознание…

…Когда я снова очнулся, в темнице было совсем темно и беспроглядно, лишь смутными синими очертаниями под потолком виднелось зарешеченное окошко, сквозь который пробивался холодный ночной воздух. Мне жутко хотелось пить. Я попробовал снова пошевелить членами своего тела, однако резкая острая боль тут же пронзила меня с ног до головы. Я решил пока оставить бесплодные попытки подняться со скамьи.

Рядом с моей головой на скамью монотонно капала вода с потолка. После долгих и тяжелых усилий я немного передвинулся на лавке так, что капли начали попадать мне в рот. Это немного освежило меня, полубредовые мысли начали исчезать из головы, сознание мое немного прояснилось.

Я не знал сколько времени прошло с того момента, как я сюда попал. Судя по всему, я валялся в темнице в бессознательном состоянии только пару дней, так как еще не умер от голода и недостатка воды. В моей голове медленно пронеслись все события последних дней, я вдруг осознал, что мир, в который я попал, был чужд мне, он меня не принимал, и я вынужден был все время убегать и обороняться, безуспешно пытаясь взять под контроль течение событий.

Человек из будущего, знающий намного больше средневековых дикарей, прослуживший несколько лет в спецотрядах, умеющий пользоваться всеми видами самого последнего оружия и владеющий самыми лучшими боевыми искусствами, попал в темницу и лежит сейчас в полубредовом состоянии, на грани между жизнью и смертью. Весь его опыт не смог противостоять толпе дикарей с мечами и секирами наперевес. Это было до невыносимости обидно и сильно задевало за мою гордость цивилизованного человека.

Под давлением своей беспомощности и унижающих мое сознание мыслей, я заснул.

Проснулся я уже глубоким днем. Узкий и слабый солнечный лучик пробился сквозь зарешеченное окошко, то исчезая, то появляясь вновь. Смотря на него, мне снова захотелось жить, и я вдруг понял, что если я не поем, то умру здесь с голоду. Тело все также болело, однако я заставил себя встать. Сидя на скамье, я начал быстро грызть уже черствый хлеб, запивая его водой из глиняного кувшина.

Потянулись долгие дни моего заточения. Я никого не видел и ни с кем не разговаривал. Раз в день, ближе к обеду, гремя засовами и ключами, отпирал дверь мрачный стражник, молча клал на полено краюху хлеба, ставил кувшин с водой, затем молча уходил и запирал за собой дверь. Мои попытки заговорить с ним оказались тщетны.

Чтобы не сбиться со счета дней, я разбил один кувшин на мелкие кусочки, сгреб их под лавку, и каждый день выкладывал в угол темницы по одному черепку.

Медленно тянулись дни. Однако от слабого питания тело не могло никак начать выздоравливать, боль все время оставалась сильной и острой, переломы почти не заживали. Тело постоянно ныло, больше нескольких шагов по темнице я сделать не мог. От начинавшихся приступами жутких болей мне начало казаться, что я постепенно схожу с ума.

Когда в углу накопилось уже двадцать четыре глиняных черепка, засовы двери задвигались, и в замочной скважине заскрежетал ключ. Тяжелая дверь со скрипом открылась, и стражник впустил вовнутрь темницы большую горбатую фигуру в черной накидке с капюшоном. В руках у человека был небольшой сундук, обшитый красиво выделанной кожей.

Черная горбатая фигура шагнула вовнутрь и дверь за ней захлопнулась. Человек деловито убрал с полена кувшин на пол, поставил бревно в центре темницы и сел на него, бережно опустив сундук рядом с собой. Из-за постоянного одиночества я был рад даже этому странному типу и сразу же попытался завязать с ним разговор.

– Здорово! – оживившись, сказал я фигуре. – Что ж ты так молчаливо вошел и сидишь тут. Представился хотя бы.

– Пилогарт, – представилась горбатая фигура мрачным могильным голосом. – Головной и самый жестокий палач нашего великого князя Пересвета. Слава о моих мучительных пытках и изощренных опытах распространилась далеко за пределы княжества.

Оживленность моя тут же куда-то пропала. Пилогарт откинул капюшон плаща и передо мной предстала уродливая лысая голова. Глаз в его черных глубоких глазницах почти не было видно, одного уха не было. Увидев мою растерянность, палач улыбнулся своей кривой беззубой улыбкой.

– Ты чего это побледнел? – удивленно спросил он глухим голосом. – Это ты зря, братец. Тебе надо радоваться, что я буду вносить теперь в твою скучную жизнь хоть какое-то разнообразие.

– Спасибо, конечно, за заботу, приятель, но ты ошибся, мне тут совсем не скучно, – ответил я.

– А я тебя не спрашиваю, скучно тебе здесь, или нет. Главное мое дело – это следить за состоянием твоего здоровья, как велел великий князь. И делать я это буду с великой тщательностью и усердием из-за любви к своему ремеслу.

– Да ладно, Пилогарт, зачем людей-то мучить, – пытаясь обратиться к его совести, сказал я. – Если ты вдруг окажешься на моем месте, тебе будет приятно, если тебя будут жестоко пытать?

– Конечно, – заявил горбатый Пилогарт, мечтательно улыбнувшись. – И пускай тогда это будут только самые лютые пытки, каких я даже и не знаю! Я сумею по достоинству оценить настоящего мастера! И ты тоже должен будешь по достоинству оценить мое мастерство. Тогда пытки пойдут тебе в радость, и ты получишь от них истинное наслаждение!

Я понял, что этот фанатик – ненормальный маньяк и совесть свою он замучил до смерти еще в детстве, так что все мои попытки договориться с ним будут пустыми.

– Ну а теперь давай я тебя осмотрю, – заявил он и склонился надо мной.

Он начал осматривать мое изувеченное тело и до сих пор не зажившие раны. Потом достал из своего сундука маленький чугунный молоточек и стукнул им меня несильно по левому сломанному предплечью. Я скривился от боли. Он стукнул меня туда же, но уже посильней. Я заорал. На его лице появилась довольная улыбка, и он начал было выстукивать на моем сломанном предплечье какую-то мелодию типа Спартак-чемпион. От боли я покраснел, но, собрав все силы, вывернулся из-под его молотка и со всей злости выложил ему из лежачего положения прямой удар в глаз второй рукой. Палач, отлетел назад, а я, обессилев после удара, потерял сознание. Тело мое было слишком слабым.

…Огромный столп холодной воды, обрушившийся мне на голову, привел меня в сознание. Я лежал мокрый на скамье, а надо мной стоял палач с пустым ведром из-под воды. Глаз с левой стороны у него начал опухать, молча напоминая о моем метком ударе.

– Ну что ж ты сделал! – разочаровано и зло заявил он. – Вместо того чтобы лежать и внимать мукам, ты остатки своих сил бездарно потратил не по назначению.

При этих словах палач осторожно дотронулся до подбитого глаза. Его глаза вдруг загорелись ненавистью ко мне.

Конец ознакомительного фрагмента.