Глава 2

На следующий день Колбина стояла у тесаных ворот усадьбы главы местной администрации. Иначе, как усадьба, назвать это было нельзя, хотя все строения, находящиеся на участке, были сделаны из уже успевшего почернеть дерева, но до сих пор выглядели дорого и богато. Срубленный из бревен лиственницы огромный дом стоял на полутораметровом фундаменте, многие элементы фасада были резные, было видно, что сил и средств было вложено немерено. Стоял бы такой дом в ближнем Подмосковье, оценивался бы в сотни миллионов, а здесь он не стоит и круглого леса, из которого был срублен. Будущие наследники скорей всего так и сделают – разберут все строения по бревнышку, пронумеруют и перевезут на участок возле областного центра. Нынешний хозяин видно никуда не собирался переезжать, готовясь помирать на родной земле.

– Мое почтение, Полина Дмитриевна, – открывая калитку, произнес Василий Кондратьевич. – По какому поводу решили меня навестить? Свидетельство о смерти Агафьи я вам еще в начале того месяца занес.

– Вы тогда что-то о вступлении в наследство говорили, когда приходили.

– Заходи в дом, я тебе все подробно расскажу.

Войдя в дом, Колбина продолжала осматриваться по сторонам. Весь интерьер был выполнен в духе девяностых годов, когда в этом доме был небывалый достаток.

– Я тебе тогда говорил, что с наследством надо поторопиться, – сказал дед Василий, приобняв гостью за талию. – Проходи в гостиную. Полгода после смерти Агафьи пройдет скоро, а потом суды всякие. Оно тебе надо? Бери свидетельство о смерти, свое свидетельство о рождении и, наверное, свидетельство о рождении матери и езжай к любому нотариусу. Пускай он открывает наследственное дело.

Молодая хранительница богини Марухи не отдернула руки старого ловеласа, а постаралась использовать прикосновение как возможность узнать его мысли.

– У вас такой богатый дом, – восхищенно произнесла Полина, сама касаясь руки Василия Кондратьевича.

– Были в девяностые годы хорошие времена. Я тогда собрал у всех ваучеры и леспромхоз выкупил. Лес тогда через Архангельск в Европу вывозили. Думал, тут вообще замок воздвигнуть, не пришлось. Сын захотел в Кирове жить, магазины стал там открывать. Я, ясное дело, помогал, а потом пришли всякие холдинги, группы, сетевые магазины. Весь мелкий и средний бизнес развалился и у меня, и у сына дела пошли никак.

Молодая женщина поглаживала старческую руку все глубже, проникая в сознание хозяина дома. Вот он мальчишкой плывет по реке, затем валит лес бензопилой, разъезжает по вырубкам и лесопилкам на «Ленд крузере», но все это было такое общее и размытое. На первом же месте всплывало желание старичка завалить молодуху на пол и задрать ей платье.

– Сопротивляться им не пробовали? – спросила Колбина, отодвигаясь от деда Василия.

– Пытались, только хуже сделали. Надо было сразу закрываться, остались бы с прибылью, но это сейчас понимаешь, а тогда дело было жалко бросать.

Хранительница взглянула в глаза главы администрации и ей стало ясно, что главная потеря дедушки – это власть над людьми. Он и сейчас пытается ее удерживать, только люди под ним – немощные пенсионеры.

– Я пойду.

– Может, останешься, скоро обед? Моя Глашка сейчас стол организует.

– Нет, в другой раз.

– Заходи в любое время. В баньке попариться приходи, знаешь, какая у меня баня, во всей округе такой нет. Раньше из Кирова важные люди приезжали.

– Хорошо, зайду.

Полина съездила в областной центр, повидалась с матерью, подала документы на наследство, но дед Василий не шел у нее из головы. Сложный он был и противоречивый человек, разгадать бы его, разложить по полочкам, тогда люди попроще будут как орешки щелкаться.

– Можно, в вашей бане знаменитой помыться? – спросила Колбина, навестив Василия Кондратьевича через неделю.

– Проходи в дом, я сейчас прикажу ее истопить. Эй, Глашка, баню топи и чаю с блинами и медом на стол!

– А кто такая Глафира? – спросила Полина, почувствовав чужую руку на своей попе.

– Так, никто.

В этот момент хранительнице удалось проникнуть в мысли деда Василия. Глашкой оказалась его вторая жена, которая была младше его на двадцать лет. Двадцать пять лет она хотела, чтобы он на ней женился и вот два года назад он соизволил, написав перед этим завещание на сына. Глашка же была существом, которое должно было его обслуживать на старости лет. Когда Глафира была двадцатипятилетней, недавно разведенной молодухой, Василий Кондратьевич, на тот момент сорокапятилетний хозяин леспромхоза, обратил на нее внимание.

– Зайди ко мне в управление, работа для тебя есть, – сказал он и ухмыльнулся.

Василий молча подошел к ней и грубо рванул блузку так, что пуговки поотлетали. Его руки сорвали с Глаши одежду, порвали трусы, а потом повалили на стол. Она не сопротивлялась, ей даже понравился напор желавшего ее мужчины. Сам же хозяин кабинета не обнажался, а лишь спустил брюки. Женские ноги оказались у него на плечах, набухший член, раздвинув половые губы, вошел во влагалище, он схватил Глафиру за груди и до боли сжали соски. Фаллос Василия ходил в лоне быстрыми сильными толчками, пока не излился.

– Оправься, если нужны булавки, возьми на полочке, – сказал Василий ей после соития. – Будешь у меня в кабинете прибираться, чтобы была на работе всегда опрятная и готовая ко всему, если я захочу.

Хотел он ее не так часто, у него постоянно бывали молодые потаскухи и настоящие проститутки, которых владелец единственного в Пайбухе предприятия привозил из города. Дома его ждала жена, которую Василий Кондратьевич сильно бил, если она раскрывала рот. Лет через пять он таки отбил старой жене почки, и она умерла. Тогда Василий перевел Глафиру в статус сожительницы и по совместительству боксерской грушей. Нужно же было на ком-то срывать свою злобу. Глашка была покладистой, все загулы Кондратьевича воспринимала как само собой разумеющееся. Бил он ее порой жестоко, от того, что дела лесного бизнеса шли все хуже, а он старел, на молодых потаскух требовалось все больше денег. Цеплялся бывало за любую мелочь: плохо вымытый пол, недосоленный борщ, за грустный взгляд, в общем, за все, что угодно.

– Вы директором леспромхоза были и при советской власти? – спросила Колбина, усаживаясь за стол в гостиной.

– Нет, всего лишь бригадиром. Смысла тогда в начальство лезть не было. Тогда, если план перевыполняли, я тысячу получал, а директор – всего триста пятьдесят, и он не хозяин производства, а так. Сегодня один директор, завтра другой, я же всегда тут был и всю кухню лучше всех знал. Глашка-стерва, липового меда принеси, гостью таким медом не потчуют.

– Как же вы во главе производства встали? – произнесла Полина и ее рука легла на старческую руку, чтобы контакт был ближе.

Перед глазами хранительницы появилась видение, как прямо у правления Леспромхоза, подогнав грузовик, груженный ящиками с водкой, Василий Кондратьевич меняет ее на приватизационные ваучеры.

– Так на то ум нужен, девонька моя, – сказал дед Василий и видение ушло в туман. – Выкупил я тогда леспромхоз и преобразовал в ЗАО «Дружба».

После получаса разговора Колбина знала про главу местной администрации многое и начала собираться уходить.

– Пойду я, а то поздно уже.

– Как так пойду, ты же в баню пришла? Там все уже готово. Глашка тебя сейчас так распарит, всю жизнь вспоминать будешь.

Баня действительно была роскошная, в духе 90-х годов, с большим и маленьким бассейном. Большой, правда, теперь стоял пустым, чистить его двадцатиметровую длину у Глафиры не хватало сил.

– Смотри, какой предбанник, – все хвастался бывший хозяин леспромхоза. – Вот этого лося я сам лично добыл, – указал он на голову животного на стене. – Мы же тогда охотниками были, все местные ребята, которые крепко стояли на ногах, ко мне съезжались. Весело то как было, как мы тогда в девяностые куролесили.

Взгляд Полины снова затуманился, и она увидела визжащих молодых девчат, плескающихся в бассейне, с разудалыми крепкими мужиками с толстыми золотыми цепями на шеях. Менялись похожие картинки, вдруг хранительницу зацепила одна девчушка в школьном платье с алой лентой «выпускница».

– Привез, Василий Кондратьевич, – сказал вошедший в баню водитель. – Возле школы подобрал, обещал до дома подвезти.

– Молодец, Генка, получишь три отгула, – изрек пьяный хозяин леспромхоза, который сидел за столом с двумя своими товарищами.

Гости были пятидесятилетние нужные люди – начальник районной милиции и начальник лесоохраны. Уже распаренные в бане, они, завернутые в простыни, пили водку и закусывали шашлыком.

– Ты Сережки Копытова дочка? – спросил Василий жавшуюся в углу девушку. – Лопоухий такой, на пилораме работает. Я с тобой на счет отца хотел поговорить, поэтому ты здесь. Тебя как зовут?

– Маша.

– Мария, значит, а мамка твоя Нюрка, – все выспрашивал Кондратьевич. – Мамка ее подо мной уже была, – тихонько пояснил он своим собутыльникам.

– Хороша Маша, да не наша, а как будет наша, станет как Параша, – исковеркал пословицу майор милиции и рассмеялся собственной глупости. – Садись к нам, будем обмывать твой аттестат зрелости, – взяв Марию за руку, он усадил ее рядом с собой. – Сколько тебе лет?

– Восемнадцать, недавно исполнилось.

– Возраст согласия прошел, значит его спрашивать не нужно, – веселился мент, поднося девушке рюмку с водкой.

– Я никогда не пила, – застеснялась бывшая ученица.

– Сегодня можно, я разрешаю, – сказал Василий, словно скидывая шубу с барского плеча. – За твой аттестат! Наливай по второй без перерыва. Знаешь, что я хочу тебе, Маша, сказать. Папка твой совсем плохой работник стал, пьет, дебоширит. Уволю я его, наверное.

– А я посажу, – смеясь, влез в разговор мент.

– Тише, Боров, не мешай мне разъяснительную работу вести, – угомонил его владелец ЗАО «Дружба». – Мамка твоя же безработная, огородом занимается. Как вы жить будете? Пьем за жизнь!

– Мой папа тихий, если и выпьет, то спать ложится и все, – заспорила, расхрабрившись от выпитой водки, девушка.

– Это он дома тихий, а на работе он другой. Как нам быть, чтобы его не увольнять? Ты должна ему помочь.

– Как?

– Ничего сложного. Давайте выпьем за помощь! Пойдемте все вместе помогать в комнату отдыха.

– Раздевайся, Мария, – произнес смешливый майор, когда они зашли в комнату, где стояла огромная кровать.

– Зачем? – только и успела произнести бестолковая девушка, как ее повалили на кровать.

– Обожди, обожди, майор, – принялся осаживать Кондратьевич неугомонного мента. – Она сама сейчас все будет делать.

– Зачем мне сама, так интересней, – стаскивая с девушки платье, проговорил Боров. – Держите ей ноги! Вот так, вот так, моя крошка, не дергайся, – причитал он, всовывая член в тугое девичье влагалище, навалившись на нее толстым животом. – Все уже случилось.

Майор почти сразу с хрюканьем кончил. На Машу лег молчаливый начальник лесоохраны. Василий Кондратьевич, как радушный хозяин, был в очереди последним. Они оставили девушку с собой до утра встречать первый после школы рассвет. Напоили ее до одури и делили ее на троих во все дырки. Утром же владелец бывшего леспромхоза пообещал оставить ее отца на работе и даже выписать ему премию.

Видение прекратилось, хранительница вздрогнула и посмотрела на хозяина дома недобрым взглядом.

– Этого кабана тоже ты добыл? – спросила она, переходя на «ты», все уважение к хозяину дома у нее исчезло.

– Нет, его один мент по кличке Боров подстрелил, – улыбнувшись воспоминаниям, произнес Кондратьевич. – Вот хохма была! Боров кабана убил, как мы тогда все ржали. Глашка, иди Полинку попарь, а я в предбаннике посижу, медовухи выпью.

Глафира мягко обрабатывала березовым веничком Колбину, лежащую на полке, уже второй раз. После первого раза, который был намного жестче, Полина выбежала из парной голышом и прыгнула в маленький бассейн с холодной водой. Испытав перепад температур, она будто заново родилась. Теперь же хранительница млела от мягких ударов березовых листьев по груди и животу, ее молодая кожа стала юной, как у девочки-подростка. В этот момент в баню зашел глава администрации сельского поселения Пайбуха, завернутый в простыню, как римский патриций в тогу.

– Глашка, выйди отсюда, я сам гостью допарю! – приказал хозяин дома своей жене.

Глафира мышкой юркнула в предбанник.

– Что, нравлюсь? – спросила Полина и заскользила ладонью по бедру, на котором синела надпись: «Маруха».

Колбина подняла на Кондратьевича вопросительный взгляд и, приподнявшись, села на широкую полку. Ей было понятно, зачем он пришел, но она решила поиграть с ним в кошки-мышки. Сидя перед дедом Василием абсолютно голой, Полина для пущего эффекта широко развела ноги, выставив на показ половой орган.

– Отлижи, Василий, – манящим голосом произнесла она.

– Совсем, шмара, сдурела! – крикнул дед, сбрасывая с себя простыню, обнажая хорошо стоящий фаллос. – Я тебя сейчас пороть, как последнюю суку, буду.

– Соскучился по молодому телу, Василек? Иди сюда.

Василий Кондратьевич весь затрясся от вожделения, попытался повалить молодуху на лавку, но его жестко схватили за яйца.

– Только не помирай, – обеспокоилась Колбина, почувствовав, что переборщила с отъемом энергии и постаралась вернуть деду часть сил.

– Ох, хо, хо, – застонал приходящий в себя Кондратьевич. – Как ты меня, гадина, отделала. Говорил мне мой покойный отец, чтобы я с бабами из вашего рода никогда не якшался.

– Что стонешь, в молодого, дед Васька, поиграть со мной хотел? Еще не кончилась трава, которую моя бабушка тебе давала. Лет тридцать ее попиваешь, правильно говорю?

– Все ты, прошма, знаешь.

– Еще одно такое слово и снесут тебя завтра на погост без яиц. Вставай, медовухой меня угостишь и всякие байки интересные рассказывать будешь. Ты теперь у меня за место шута будешь.

– Не буду, – оскалился Василий Кондратьевич.

– Еще как будешь, вот тебе и колпак шутовской, – хранительница надела на голову деда войлочную шапку. – Знаешь, почему ты им стал?

– Нет.

– За то, что, когда в силе был, выстебывался много, местным божком себя возомнил. Девок молодых портил. Мужиков, которые тебе не по нраву были, с работы увольнял. До сих пор на старости лет выкаблучиваешься, так продолжай, только уже шутом гороховым. Зря бабушка не вмешивалась и тебя на место не ставила. Хватит глазеть, давай развлекай меня.

После этих слов Василия Кондратьевича словно подменили. Он заговорил шутками и прибаутками, превратившись в радушного хозяина, принимавшего дорогую гостью.

– Я на днях в Москву буду возвращаться, – говорила на прощание Полина. – Достанешь свой спутниковый телефон, позвонишь в Киров, такси для меня вызовешь. Сам со мной поедешь. Очень ты в свое время местному люду навредил, за это службу для меня отслужить должен. Ты тоже виноват в том, что с Пайбухой случилось.

– Откуда ты про телефон знаешь?

– Я все про тебя знаю.

– Помилуй, матушка, не могу я ехать, старый я, – запричитал дед Василий, который после угрозы оставить его без яиц, окончательно покорился хранительнице.

– Значит, сын поедет.

– Не трогай его, прошу, он тоже больной, пьет, с женой разводится. Денег лучше возьми.

– Откупиться хочешь, старый хрыч.

– Хорошо, неси, я посмотрю, во сколько ты свою службу оцениваешь.

Василь Кондратьевич убежал, но скоро вернулся с двумя пачками денег и произнес:

– Вот последние двадцать тысяч.

– Опять врешь, – с укоризной сказала Колбина, дотронувшись до долларов. – Смотри у меня! Ты, дед Васька, показал мне сегодня, что силы и средства у тебя еще есть, только ты прибедняешься. С сегодняшнего дня будешь нормальным главой администрации. Связь деревни с внешним миром восстановишь. Машину, лучше «уазик», купи, чтобы можно было самому в район людей, если им понадобится, возить.

– Не могу я уже за рулем ездить, все их хотелки выполнять.

– А на мне ты сегодня поездить хотел и сил у тебя еще хватало! Прекращай юлить и врать, а то плохо последние годы свои проведешь. Обосранным и обоссанным в полной памяти на кровати валяться будешь, но никто к тебе помочь не подойдет. Я через несколько месяцев вернусь, проверю, как ты людям помогаешь. Мне все станет известно, как ты себя тут вел. Пора исправлять ошибки, которые ты всю жизнь делал. Глафиру, чтобы пальцем больше не трогал. А службу мне послужить, я в любое время приказать могу. Живи пока!

Полина еще несколько дней прошлась по престарелым жителям Пайбухи, отрабатывая навык распознавания мыслей и воспоминаний людей. У нее неплохо получалось, и она, решив, что этого достаточно, полная энергии, сил и здоровья, села в такси, вызванным Василием Кондратьевичем и отправилась в Москву.