6

– Мы с тобой хорошо понимаем друг друга, кяфир? – каракулучи спокоен, внешне спокоен, но его ус предательски дергается.

Чего они все хотят от меня? Что такое сделал тот, в чье тело забросила меня судьба и воля умирающего колдуна? Что вез? Список мятежников? Оружие? План восстания или час вторжения? Русские не высаживались в Адриатике – значит ли это, что слабость моя или неудача того, чью оболочку я занял, тому виной?

Вопросы, вопросы…

Тело ломает. Рука распухла, боль в переломанных пальцах пульсирует, глушит мысли, лишает разума…

– Мы с тобой правильно понимаем друг друга, неверный? – голос янычара доносится как через толстую подушку.

В углу Али Азик раздувает угли жаровни. В комнате и так духота, а тут – угли. Меня заливает пот. И мне все равно, чем это закончится. Утешает лишь то, что, по-видимому, сербы подготовят моим мучителям ловушку. Значит, смерть и муки будут не напрасны.

Янычар, господин Тургер-чорбаджи, ждет.

Я киваю…

Он доволен.

– Там…

Он замолкает и косит глаза на толстяка. Странно… Что же такого тайного я вез, что ты опасаешься своих же, османский ублюдок?

Каракулучи подбирает слова. Али все также ворошит угли.

Когда же я сдохну?!

– Там все, что ты должен был доставить?

Киваю.

Губы мои разбиты, осколок левого верхнего клыка, стесанного палачом, кровянит и при каждом движении распухшего языка готов взорваться. Я не ем уже третий день. Только пью – жевать невозможно.

Янычар аж светится.

– Завтра ты покажешь, где это место?

Чего же он так хочет? Выслужиться? Не важно… Завтра ты сдохнешь, сдохнешь вместе со мной, усатая тварь!

А пока я прячу глаза и киваю. Все, что он хотел услышать, я уже сказал.

7

Завтра мы не выехали.

Каракулучи рвал и метал. Мне казалось, что Бог услышал мои молитвы и я, наконец, подох в этом гребаном миру пыток и боли. Казалось…

Рана на руке воспалилась, бок горел, я потерял связь с реальностью.

Когда сознание возвращалось, около меня хлопотал старичок лекарь. Весь сухонький, в богатом тюрбане. Как потом оказалось, в беспамятстве я провел два дня.

…Потом очнулся.

Бок замотан, пульсирующая боль исчезла, рука тоже в чистых холстах, каждый палец перевязан отдельно, осколка зуба во рту нет – удалили.

На столике рядом со мной куча блестящих инструментов, баночки с мазями, плошка, ступка для растирания трав, горелка и кувшин с водой. На мне – новая чистая рубаха, да и камера, вроде, другая.

У стены спорят старичок-лекарь и толстяк Али. Палач горячится, лицо его напоминает помидор.

Я окидываю взглядом столик. Вот он – скальпель, маленький острый ножик, мое будущее, мой пропуск в другой мир.

Левая рука зафиксирована. Видимо, чтобы не поранить себя, когда мечусь. Я тянусь правой…

Руку со скальпелем перехватывают – Али или лекарь приставил сиделку, невысокого чернявого парня. Ножик забирают. Я теряю сознание…

8

Выбрались мы утром четвертого дня.

Легкая канонерка перевезла нас через Бока-Которскую бухту в Радовичи. Отсюда мы движемся растянувшимся караваном по старой дороге, проложенной вдоль побережья.

Дождутся ли нас? Не решат ли, что план сорвался? Не знаю, не хочу даже думать об этом.

Я не имею представления, куда мы едем, где то село, как мне себя вести.

Боль действительно отступила, слегка улеглась, но я все еще очень слаб. Меня стараются не дергать без дела.

Каракулучи приказал уложить меня на арбе. Повозка, влекомая парой флегматичных мулов или ишаков, трясет безбожно, но это лучше, чем седло. Со мной рядом сидит погонщик и паренек, ученик лекаря. Именно он удержал мою руку со скальпелем тогда, в камере. Зовут его Боян, он – босняк, т. е. босниец, в смысле, из Боснии… Мне все равно.

Впереди по дороге скачет десяток всадников, разведка осман. При виде их в голове всплывает их название – «топракли^[18]». Это легкая кавалерия, глаза и уши янычар.

Есть и пехота. Тругер взял с собой полсотни солдат. Они – профессиональные воины. С такими силами каракулучи нечего опасаться… По крайней мере, это он так думает.

Мы едем.

Выезжаем затемно, пока солнце еще не залило все изнуряющим зноем. И то ладно. Жара меня доконает.

Спрашиваю Бояна, как далеко до Петроваца? Говорит, что к полудню будем там. Хочется верить.

Каменистая узкая дорожка, серпантином петляющая по местным горам, осталась сербам еще со времен Рима и с тех пор, по-видимому, так и не ремонтировалась. Раз за разом мы останавливаемся перед очередным завалом или размытой дождями трещиной. Каждую остановку солдаты настораживаются, обшаривают кусты на склонах, изготавливают и перепроверяют ружья. Только каракулучи верхом на своем берберском жеребце остается невозмутимым.

Волнуются все. Каждый чего-то ждет.

Топракли проверяют каждый поворот дороги. Они все время на скаку. Видимо, рассчитывают унестись на своих лошадках от пуль местных партизан.

Про балканское сопротивление османам я читал, но более полную картину окружающего получил от Бояна. Ученик лекаря мандражирует и за неимением другого слушателя засыпает меня потоком информации.

Турки держат под контролем только побережье. Вглубь гор они соваться не любят. Там – Черногория, леса и долины, свободные от потурченцев, анклав православия среди мусульманского мира.

В Цетине, столице, находится владыка, глава местной церкви и правитель края. Взять с горцев нечего. От сборщиков налогов они легко скрываются, уходя вместе с семьями и немудреным скарбом за облака. Зато в случае вторжения способны превратить каждый склон родных гор в ловушку. Османская пехота не может тягаться с местными в выносливости, кавалерия здесь бесполезна. Турки пробовали прислать сюда курдов, таких же горцев, но мусульман. Но местные на то и местные, что прекрасно ориентируются у себя дома. Пришлых вырезали на раз-два, и даже костей потом не нашли.

Потеряв в этих ущельях десяток паш, победоносных генералов Великой Порты, султан разочаровался в идее ассимиляции местного населения. Империя, перемалывающая любые народы и не терпящая никакой государственности, кроме своей, отступила перед упрямым карликом. Два года назад Цетин получил формальный суверенитет, признав вассальные обязательства.

Османы старались контролировать дороги.

С годами Черногория превратилась в балканское Запорожье. Сюда бежали те, кто был недоволен новым порядком. В основном, сербы, но были и хорваты, католики-албанцы, греки.

Здесь формировались и уходили на промысел на мусульманские территории империи отряды православных партизан-разбойников, гайдуков. Как некогда запорожские чайки наводили ужас на побережье Крыма и Трапезунда, так мобильные выносливые четы «юнаков», молодцев, как себя называли гайдуки, заставляли трепетать владельцев тимаров и их сборщиков налогов на Балканах. Молниеносные, удачливые, неуловимые.

– Робин Гуды, блин, – я сплюнул сгустком пыли.

Боян отказывался выдать остатки болеутоляющего отвара, а без этого напитка мое настроение резко шло вниз.

Наверное, это наркотик, возможно, я – уже законченный нарик. Но лучше так, чем пульсирующая боль по всему телу, скручивающая в жгуты каждую мышцу, каждую косточку, и разламывающаяся голова.

Чего он такого желает, этот лейтенант янычарских войск, сосланный из столицы глубоко на периферию? Я вгляделся в лицо Тургера…

Кровавый Хасан. Ему нет и тридцати, усы длинные и пышные, но хорошо видно, что турок еще молод. Хотя какой из него турок? Морда – славянская, взят, наверное, еще мальчонкой. Возможно даже, что он серб…

Каракулучи закрутился в седле. Нервничает. Если тут так неспокойно, почему взял только полусотню?

Спрашиваю Бояна. Ученик лекаря словоохотлив. Хорошо.

– Юнаки редко собираются отрядами больше, чем тридцать человек. Тяжело прокормиться, да и приметно больно. Кроме того, их вожди слишком любят власть и независимость. Как крупный улей всегда начинает делиться на два, так и бандиты отпочковывают новую шайку от ставшей слишком большой.

Я скептически смотрю на полусотню пехоты. Два удачных залпа и…

Мысли прерывает босняк:

– Янычары – отменные воины и отличные стрелки. Гайдуки не будут лезть в бой, когда не знают приза. Чтобы напасть на такой отряд, надо много золота, – он усмехнулся. – А на такой арбе казну не перевозят.

Я не перечу… Увидим… Осталось недолго.

9

Я прикорнул под навесом повозки. Боян сдался и дал мне допить отвар, так что боль отступила, и я отключился.

Спал долго.

Когда крик янычара выдернул меня из объятий Морфея, солнце уже клонилось к закату. Мы двигались с опозданием.

Ученик лекаря радостно ткнул рукой в сторону десятка мазанок на склоне следующей горы – Петровац. Значит, уже рядом.

К возку подскакал Тургер.

День прошел без неприятностей, и предводитель янычар немного расслабился. Он уже не так зыркал по сторонам, не грыз ус и походил на нормального человека.

Я окинул взглядом окрестности. Туда! Балка и правда отлично просматривалась с дороги.

Топракли спешились. Склон слишком крут.

После короткого совещания кавалеристы, десяток янычар и арба остались на дороге, а меня подхватили подмышки и поволокли вниз. Чертовы горы!

Один из янычар задел обожженный бок. Я отпихнул турков и показал, что желаю идти сам. Тут же четверка солдат окружила меня плотным кольцом, следя за каждым движением.

Покрепче сжать зубы и вперед!

Турки вытянулись длинной узкой цепочкой на едва различимой пастушьей тропе. Хорошо, что путь идет вниз. Тут метров пятьсот. Всего-то! Но уже через двадцать шагов кровавые круги перед моим взором слились в хоровод, земля приподнялась и стукнула по губам. Я рухнул. Наверное, не будь рядом Бояна и охранников, я закончил бы жизнь в одной из узких расщелин со сломанной шеей. Меня успели подхватить. И поволокли дальше.

Тропа опускалась все ниже, фигурки солдат на дороге понемногу превращались в точки. Когда ко мне подходил каракулучи, я упрямо тыкал рукой вперед, и мы двигались дальше. Спуск был тяжелый, усталость от похода брала свое – то один, то другой из солдат закидывали ружья за спину, чтобы освободить руки.

Отряд прошел уже половину балки, когда к Тургеру подбежали разведчики. Один из них протянул командиру небольшую белую тряпочку. Янычары крутили ее в руках, передавая друг другу.

– Батист? – донеслось до меня.

Все сгрудились вокруг странной находки.

А я уже падал.

Залп окутал кусты плотными клубами дыма.

У стоявшего передо мной янычара снесло половину головы. Его мозги забрызгали мне рукав. Кровь убитого темными густыми каплями расчертила пыль у лица в причудливую паутинку. Слева заваливался второй конвоир – две пули разворотили ему грудь.

Я оглянулся.

Боян, держась за развороченный живот, пробовал отползти в кусты. Дальше в последних конвульсиях содрогались еще двое моих охранников.

Отряд проредили больше, чем наполовину. Те, кто выжил под первым залпом, срывали с плеч ружья и выцеливали кого-то в окружающих зарослях или палили наудачу по сгусткам дыма. Зажатые между склонами балки, растянувшиеся, лишенные привычного строя, янычары начали сбиваться к своему военачальнику, размахивающему саблей и дергавшему с перевязи пистолет.

Второй залп разметал даже это некое подобие строя.

Их осталось всего с десяток. Израненных и ошарашенных стрелков во главе с офицером, который спешно уводил остатки воинства из-под огня. Нападавшие все еще не показывались, в то время как сами турки были как на ладони.

Тургер подзывал тех, кто укрылся за ближайшими кустами.

Усатая тварь! Я нащупал ружье мертвого янычара. За спиной затих ученик лекаря, вторая пуля местных налетчиков вошла ему в грудь, отбросив от меня почти на метр. Жаль парнишку.

Взвел курок. Стрелять одной рукой было неудобно, лежать на горящем боку – больно. Но моя цель слишком быстро уходила из зоны поражения, чтобы я мог обращать на это внимание.

Выстрел слился с третьим залпом. Еще пятеро янычар упали бездыханными, двое закачались, зажимая новые раны.

Каракулучи схватился за бок. Мой?!

Тургер обвел затравленным взором поле боя. На мгновение наши взгляды встретились. Он застыл.

Я усмехнулся ему в харю… Ты сдохнешь здесь, тварь. Сдохнешь! Теперь я уверен в этом.

Моя рука выворачивала из-под мертвого охранника второе ружье. Каракулучи вскинул руку с пистолетом. Жерло ствола заглянуло в меня, гипнотизируя, привораживая к месту.

Ну, значит, вот и все… Бог услышал мои молитвы. Жаль только…

Выстрел!

Пуля врезалась в землю у правого плеча, брызнув в щеку осколками кремня.

Уф-ф-ф…

Моя очередь. Ствол пляшет, в глазах плывет, но я должен попасть. Должен!

Грудь турка будто выросла в размерах, стала ближе. Он пятится назад… Я не дышу…

Тяну курок… Мягко, нежно, как только умею.

Лупит по железу кремень, искры устремляются вниз, что-то пыхает… Но выстрела нет! Кровь предыдущего владельца залила полку, забила запальное отверстие! Дьявол!!!

Раненого каракулучи подхватывают, уносят. Османы бегут, но мне уже не до них. Последние силы ушли на то, чтобы попробовать сквитаться.