8
Его бросили в темницу только к утру…
Гад! Толстый гад! Улыбчивая жирная гадина!
Алекс попробовал перевернуться на живот и зашипел от боли. Спаленный бок обожгло огнем. Тут же заныли пятки, запульсировали изувеченные пальцы левой руки.
Этот жирный ублюдок раз за разом спрашивал, кто он… И не верил услышанному. Смеялся… Потом побелел… Кричал, чтобы кончал придуриваться… И пытал!!!
Стена перед глазами покрылась кровавым маревом. Это накатывала и отступала боль.
Во время пыток палач иногда обкуривал пленника странным дымом, притуплявшим чувства, но истязания не прекращал.
Теперь горело все… Кожа, мышцы, суставы…
Где он?!
Почему его истязает этот свихнувшийся азиат?!
Неужели это все – изощренная пытка хозяев Бырлова?! И за что? Почему так?
И наконец: как он понимает и говорит на совсем незнакомом еще вчера языке?
Язык во рту распух, хотелось пить.
Алекс медленно, нараспев произнес первое, что пришло в голову:
– Солнышко, солнышко жгучее, колючки, колючки колючие…
Правильный русский язык… Без акцента, хотя тембр, вроде, немного не его… Но это родная речь! Так почему же…
Его размышления прервали. Голос шел откуда-то из-за спины, из глубины камеры:
– Ты русский?
Он уже открыл рот для ответа и… замер… Опять чужая речь! И снова он все понимает! Какого черта!!!
– Ты русский?
На каком языке его спрашивают? В сознании всплыло: «Сербский». Черт! Теперь он понимает и сербский?! Вчера еще нет, а сегодня уже да?!
Послышалось шуршание. Кто-то тронул его за ногу… За сломанный палец.
– ДА!!!
Алекс перевернулся, громко матерясь от боли.
Напротив него в ошметках соломы сидел чернявый юноша его лет. Порванная рубаха и короткие синие штаны из грубой шерсти из-за дыр больше походили на макраме. Сам паренек был невысок, но жилист и… очень изможден. Глаза ввалились, разбитые губы покрыты коростой засохшей крови. Через прорехи видны кровоподтеки на теле…
Алекс слегка отодвинулся.
– Да…
Серб не сводил с его зачарованного взгляда.
– Значит, правда, что…
Потемкин прервал сокамерника:
– Где мы?
Серб запнулся и удивленно посмотрел на собеседника. Большие черные глаза. В них промелькнуло… сочувствие?
– Ты не знаешь?
Алекс взорвался. Орал он на русском.
– Чертовы бандиты! Я оставил записку у друга! Если вы не отпустите меня, все уйдет в ФСБ! В Интерпол! Вас посадят всех! За Иннокентия Макарыча вы ответите! И за Нелли!
Он набрал воздуха в легкие:
– Суки!!!
Серб молчал. Молчал коридор за дверью в камеру, молчало узкое, забранное решеткой окошко под потолком…
Он орал, не останавливаясь, еще минуты две, когда дверь в камеру, наконец, открылась.
Внутрь зашел невысокий поджарый мужичок. Черное от загара тело, короткая безрукавка на серой, давно нестиранной рубахе, странная тюбетейка, короткие галифе и смешные тапочки на босую ногу, в руке короткая палка. Войдя, он лениво окинул взглядом камеру и поинтересовался на турецком:
– Чего кричишь?
– Кто вы? Почему? – вопросы не формулировались.
Тело разламывалось от боли.
Серб пополз в дальний угол, волоча замотанную в кровавые тряпки левую ногу.
Охранник нагнулся к Алексу и… Удар пришелся в кровавое месиво сожженного бока. Животный вой разорвал камеру. Потемкин скрутился в комок, на глаза наплыл туман… туман забытья… Сквозь который послышался голос охранника:
– Будешь верещать – не доживешь до завтра…
Вибрирующий где-то на уровне ультразвука вой был его собственным… Это последнее, что Потемкин понял, когда на его сознание упала спасительная пелена беспамятства.
9
В лицо плеснули воды.
Алекс потянулся. Какой кошмар…Приснится же…
Тут же кольнуло в боку, зашлась пульсирующей болью голова. Юноша медленно открыл глаза и тихо, сквозь зубы, выругался. Вокруг была все та же камера.
– Значит, не сон… – Он ущипнул себя за руку и ойкнул.
Покрывшийся коростой ожог взорвался в руке пламенем.
– Мля-я-я!!!
– Тебе плохо, русский?
Это серб с перебитой ногой. На его лице свежий синяк. Видимо, Потемкин что-то пропустил, пока валялся без сознания.
Боль стала обыденной, тупой, выматывающей. Но нельзя давать ей полной власти над телом – иначе захлестнет всего, растворит, превратит в скулящего зверя… Алекс подтянулся и присел.
– Да, мне плохо… – Он осмотрелся. Ни графина, ни другой емкости. Как же хочется пить… – Ты кто?
Серб выкопал из соломы кувшин с отбитой ручкой и протянул его Потемкину.
Теплая, с каким-то привкусом вода заструилась по глотке. Даже боль на мгновения отступила.
– Спасибо…
Серб кивнул.
– Я – Зоран. Зоран Митич.
Алекс протянул руку. Они обменялись рукопожатиями. Появился хоть кто-то, кого можно отнести к друзьям.
Зоран хотел бы продолжить расспросы, но и у Потемкина накопились свои темы для разговора.
– Где мы? Что это за бандюганы?
Оказалось, что он довольно свободно может изъясняться на сербском. Только со словом «бандиты» вышла легкая заминка.
Митича вопрос застал врасплох.
– Это – Херцег-Нови. Кровавая башня. А ты думал, ты где, русский?
Алекс облегченно выдохнул.
– Херцег-Нови… Слава Богу! И от Кровавой башни недалеко… Тут же сплошь туристы… – он указал на окошко. – Почему не кричишь? Даже если мы на отшибе – крик услышат… И позовут полицию, жандармерию. Кто там у вас?
Зоран удивленно уставился на русича.
– Это в Неаполе – жандармы… А в санджаке ничего такого нет. Здесь закон – Салы-ага, дахий. А в Которе и Херцег-Нови – его рука каракулучи Хасан Тургер, Кровавый Хасан…Ты же в его темнице…
– Где? – не понял Алекс.
– Здесь…
Потемкин отмахнулся и тут же скривился от боли. Левую руку жгло.
– Ты сказал «в санжаке»? Это где? Разве Херцег-Нови не в Черногории?
Серб усмехнулся.
– Не был он под владыкой никогда… – он удивленно посмотрел на собеседника. – А ты думал, ты где? В пашалыке?[11]
Алекс завелся.
– Санжак? Пашалык? Почему я должен думать, что я не в каком-то… санжаке, а в пашалыке? Ты нормально можешь говорить?!
Зоран ответил с легким раздражением.
– Ну если ты не Белградском пашалыке, то значит в Скутарийском санжаке[12]…Неужели русские не могли подготовить тебя получше, если уж послали сюда?
Потемкин схватился за голову. Кругом психи… Он в психушке или лечебнице… Бырлов – тварь!!! Сюда запрятал, следы запутать хочет!
Он уже собрался опять заорать, требуя себе санитара, но… кровавое пятно на ноге серба не вязалось с лечебным заведением… Никак не вязалось… Да и его совсем даже не лечили… Если это и психушка, то очень частная и с прилично чокнутым персоналом…
Серб молчал. Молчал и Алекс.
– Слушай, а тебя то сюда за что? – Потемкин первым нарушил тишину.
Зоран пожал плечами.
– Янычары совсем с ума сошли. Хватают всех… Меня взяли за то, что рыбачил…
Сказано это было странным тоном… Будто собеседнику все сразу должно стать понятно. Впрочем, одно слово было явно знакомым.
– Какие янычары?
Митич указал рукой на дверь.
– Теперь здесь всё их…
Янычары, санжак, пашалык… Турецкий язык…Какие-то нехорошие ассоциации.
– Так ты говоришь, мы в Херцег-Нови? – еще раз уточнил Потемкин.
Серб кивнул. Нехорошие ассоциации начали формироваться в дурное предчувствие.
– А год сейчас какой?
Зоран посмотрел в глаза собеседника и медленно ответил:
– Второй…
– Чего?!
– Уже второй год, как ваши с османами сдружились…А от сотворения мира…
Алекс заорал:
– От Рождества! От Рождества Христова год говори, бля!
Серб запнулся.
– Одна тысяча семьсот девяносто девятый.
Боль, притупившаяся немного, от волнений нахлынула с новой силой. Тело затрясло. Почему-то своему избитому собеседнику русич поверил сразу. Только потрескавшиеся губы тихо констатировали:
– Жопа…
10
Вечером его опять повели на допрос. Но теперь ситуация вокруг не казалось такой фантасмагорической, как накануне. Кое-что он уже понимал.
Первое, он – в прошлом. Возможно, это все только происки умирающего мозга, схлопотавшего пулю киллера. Возможно, бред впавшего в кому. Но пока не доказано, что все вокруг – мираж, для Потемкина это была реальность.
Мастер мог многое, видимо, кое-что он приберег на черный день. Теперь помощник ведуна сполна оценил величие своего недавнего патрона.
Из 2006 года он перенесся в далекий 1799…
Ужас…
Второе. Тело было чужим. Только то, что с самого начала пребывания тут его сразу подвергли пыткам, не дало осознать сей простой факт. Руки были чужими, ноги, пальцы более тонкие, рост пониже… Он нащупал на губе небольшие усы, которые поначалу принял за небритость.
Поняв, что тело, в которое прихоть умирающего колдуна забросила его душу, является посторонним, русич потребовал соседа по камере описать его новую внешность.
По словам серба, телу было лет двадцать пять – двадцать восемь, среднего роста, волосы черные, глаза – голубые.
Бред! Дурное наваждение…
Все это заставило Алекса почти на полчаса уйти в себя, так что даже слова раненого серба проносились мимо сознания, не задевая… И только когда уха коснулось знакомое слово, он очнулся.
– Россия? Что ты сказал?
Зоран, перебитый на полуслове, удивленно всмотрелся в собеседника.
– Я говорю, что я рад, потому как умру не напрасно… Если русские высадят здесь свои войска…
– Подожди! Я потерял нить разговора… Ты слишком быстро говоришь… Да и после удара у меня… небольшие проблемы с памятью…
Алекс тщательно вспоминал, что ему известно об этом времени… Мало, слишком мало. Наполеон, Франция, Австрия, гибнущая Османская империя, но ничего конкретного, ничего примечательного… Разве что он был уверен, что русских войск тут в ближайшие времена не будет.
– Расскажи-ка, друг, мне основные события последних… пяти лет. А то я сдавать стал…
Митич сочувственно посмотрел на товарища по несчастью, подвинулся поближе и скривился от боли – нога.
– Извини, я тебя напрягаю, а ты ранен. Может, сделаем перерыв? – Алекс смотрел на свежие пятна крови, проступавшие через грязные холсты повязки на ноге собеседника.
Тот мельком проследил за его взглядом и криво усмехнулся.
– Бывало хуже… Да только что толку беречься, когда через день повесят?
– Меня? – не понял Потемкин.
– И меня… – еще раз усмехнулся серб. – Тургер не зря носит кличку «кровавый». Меня берегут к пазару, а тебя… могут и не со мной… Возможно, попробуют выкачать все, что знаешь, и тогда…
– Что я должен им сказать?
Серб пожал плечами.
– Тебе видней… Все побережье шумит, что турки взяли русского эмиссара. Я рад, что это – правда… Значит, наше дело не безразлично кому-то еще.
Алекс схватился за голову.
Блин! Попасть в прошлое в тело смертника!
Может, стоит рассказать туркам? Но что? Как убедить их в том, что он… Не виноват? Не русский?
Потемкин покачал головой.
Он жив, пока полезен им или они думают, что он может оказаться полезен. И только при этом условии. Значит… Надо постараться убедить их в этом… Поддержать уверенность, предложить что-то…
Голову ломило. Если бы только голову…
Серб опять что-то говорил.
Алекс напрягся. Теперь сокамерник – его единственный источник информации об окружающем мире. Кто предупрежден, тот вооружен? Пока нет, но, может быть, он сумеет уловить то, что даст ему возможность выжить… пока хотя бы выжить и не сойти с ума.
…В Османской империи дела шли плохо. Основная военная сила империи, янычары, давно перестали быть оплотом трона и больше занимались своими проблемами, чем делами государства. Конечно, когда задевались их интересы, то вечно склонные к бунту ага[13] вели войска и на подавление мятежей, и на войну, но… это разъедало страну еще больше. Казна империи давно была истощена, а усатые капыкулу, «рабы султана», все требовали новых привилегий и льгот, денег и земель… А когда считали, что наград недостаточно, брали сами, и некому было их остановить…
Алекс читал о этом. В Османской империи значительная часть знати формировалась из числа бывших христиан, попавших в плен в раннем возрасте, либо взятых по девширме.[14] Из новообращенных получались прекрасные слуги, не связанные с влиятельными семьями, не обремененные долгом перед ними, зависимые и благодарные только султану, его рабы… Это – в теории. Но, как воспитавший дикого хищника не может быть до конца уверен в животном, так и правители империи все чаще чувствовали себя в окружении выросших волков, сдерживать которых все труднее. У новых слуг не было многочисленной родни, но и долга перед памятью предков у них не было так же. Султаны Сиятельной Порты все чаще понимали, что уже не имеют рычагов давления на тех, кто их окружают. А почуявшие силу вчерашние слуги начинали пересматривать свою роль… и все чаще великие везиры назначались с согласия, а потом и по требованию тех, кто должен был оберегать империю, а не руководить ею.
Великую Порту лихорадило. Сановник, губернатор или военачальник – все, кто попадал внутрь этого гигантского механизма под названием государственное управление, чувствовали и видели, как слаба сейчас центральная власть, как мало значат на периферии фирманы султана. Чувство вседозволенности кружило головы. Один за другим те, кто должен был беспокоиться о могуществе страны, единстве нации, стремились урвать от ее кусок пожирней. Анархия и развал, упадок и деградация.
Султан Селим III, занявший престол в 1789 году, при поддержке группы единомышленников из среды высшей чиновничьей иерархии предпринял реформы «низам-и-джами», новый порядок. Он взялся сразу за все: экономику, администрацию, армию. Посягнул на всю систему. И среди прочего решил разогнать закостеневший янычарский корпус, давно ставший неэффективным и требовавший себе все больше привилегий.[15]
Естественно, такое решение вызвало бурное недовольство янычар как в столице, так и в провинциях, в том числе в пограничном Белградском пашалыке, населенном сербами. Совсем недавно это была арена боевых действий. Многие сербы воевали в составе добровольческих отрядов, фрайкор, на стороне Австрии против османов. После окончания войны часть из них в страхе перед расправой бежала за Дунай, в австрийские земли. Затем Белградский пашалык постиг голод, прокатилась эпидемия чумы, и это еще более увеличило поток беженцев. Но местных янычар это не волновало. Разделив страну между четырьмя военачальниками, которые назвались дахиями, они грабили и выжимали последние соки из тех, кто еще оставался. Один из дахиев, Ахмед Безумный, терроризировал и христиан и мусульман. Он убил пятнадцать сипахов, турецких землевладельцев. Новый белградский паша Бекир решил покончить с янычарами. Он созвал в Ниш сипахов, кметов, князей, предписал явиться Ахмеду Безумному и велел его убить на лестнице своего дворца. После этого паша прочел фирман от Порты, объявлявший амнистию янычарам за все прошлое, но изгонявший их из Сербии.
Кроме того, чтобы вернуть хоть часть населения стратегически важного пограничного района, султан Селим III даровал райе, то есть христианам Белградского пашалыка, определенные привилегии. Он перепоручил сербским кнезам права местного самоуправления, а для борьбы с изгнанными янычарами разрешил сформировать пятнадцатитысячный сербский корпус.
Возможно, это решило бы проблему надолго, но неистовый корсиканец, бич Европы и гордость Франции, в 1798 году решил покорить Африку. Вторжение войск Наполеона в Египет, все еще официально являющийся частью Порты, провинции, где были сильны позиции янычар, внесли свои коррективы в государственную политику Османской империи. Турция, порвав двухсотлетний союз с Францией, впервые в своей истории выступила на стороне Австрии и России.
Поначалу французы довольно успешно воевали. Наполеон занял Александрию и Каир, десанты республиканцев оккупировали средиземноморское побережье, принадлежащее немецкой Австрии. В том числе, захватили и Бока-Которскую бухту, которая после аннексии венецианской республики с 1797 года тоже принадлежала австриякам.
О проекте
О подписке