ГЕНРИ УИТНИ

Я так и знал, что этой икебане из безответственных дураков и лодырей, именуемой моим семейством и прислугой, нельзя доверить присмотр за какой-нибудь черепахой в аквариуме, а уж что говорить про надзор над семилетним, гормонально-возбужденным котом! Они мне напоминают вентиляторы, – крутятся весь день, а толку – один ветер.

Да, я специально отказался кастрировать Патрика, – в конце концов, это надругательство над природой. Да, к ночи он лбом вышибал входную дверь и орал как ошпаренный, стремясь к свободе и к неведомым подругам, но ведь поутру всегда приходил обратно – благостный и смиренный, пускай порою ободранный конкурентами и изгвазданный, как пехотинец после полевых учений. Всего-то дел: помыть кота и обработать его царапины. Согласен: Патрик благодаря своим сиамским кровям обладает нравом решительным, бескомпромиссным, и ближние мои его всерьез опасаются, ибо, что не по нему – он превращается в монстра, способного сигануть на высоту человеческого роста и разорвать все, что попадется под его мощные клыки и бритвенной остроты когти. При этом его не устрашит никто и ничто: помню, как он загнал в угол пнувшего его телемастера, и тот, обливаясь кровью, визжал от ужаса, покуда не пришел я и не утихомирил своего паршивца. Но дело не в этом. Можно, в конце концов, надеть перчатки и втроем его удержать. Один – голову, второй и третий – лапы; четвертый, шофер, к примеру, в это время вполне способен дезинфицировать рану, от которой и пошло заражение.

Нет! Едва я отлучился из дома, эти болваны напрочь забыли про моего кота! И всю неделю, покуда я находился в Англии, Патрик был предоставлен сам себе. Лишь когда дело дошло до предсмертных конвульсий, они вызвали врача, сказавшего, что надежд практически нет. Я побросал все и вылетел в Вашингтон. Перед глазами же стоял мой красавец кот. Он красив и огромен. Палевый, с голубыми глазами, черно-коричневой мордахой и такими же чулками на мощных приземистых лапах.

Мы живем за городом, в замкнутом поселке с большими участками, и здесь, под сенью вековых дубов, на солнечных лужайках, Патрику раздолье. Если бы еще не соседские коты и собаки. Собак, впрочем, Патрик не боится. Напротив, все псы в округе, поджав хвосты, убираются восвояси, только завидев его, забияку. Соседскому ротвейлеру он задал такую трепку, что дело едва не кончилось судом, хорошо, хозяин собаки мне прекрасно знаком – мы с ним когда-то служили в ЦРУ и теперь захаживаем друг к другу в гости.

Мой бедный кот! Он лежал на подстилке, застеленной простыней, редко и тяжело дыша, но, заслышав мой голос, открыл глаза и посмотрел на меня с такой тоской и отчаянием, что сердце мое оборвалось.

Я не отходил от него, поглаживая бедовую головенку, – крутолобую, с многочисленными шрамами от былых стычек и с содроганием смотрел на свежую повязку, наложенную врачом. И во взоре Патрика отчетливо читалась и благодарность, и радость встречи со мной, и надежда.

По-моему, старея, я становлюсь все более сентиментальным и придаю главенствующее значение тем вещам, мимо которых раньше бестрепетно проходил мимо. Хорошо это или плохо – не знаю.

Я позаботился о том, чтобы толстая Клэр, в чьи обязанности входила стряпня, отныне стала сиделкой; далее договорился с ветеринаром о его следующем визите и об услугах медицинской сестры, должной делать регулярные уколы и чистки раны. Отдавать Патрика в госпиталь я не пожелал – он должен находиться в своем доме, с близкими, а не в какой-то ужасной клетке, рядом со страдающими животными.

Затем я устроил большой разнос. Досталось всем. И жене, и дочери, и сыночку, не говоря о прислуге. Досталось даже охраннику, хотя парень был со мной в Лондоне и повлиять на случившееся не мог. С другой стороны, профилактика не повредит. Пусть бездельники знают свое место!

Жена Барбара лепетала, что не различила в поведении Патрика ничего настораживающего, а рану просто не разглядела. Естественно! Тщательно она разглядывает только свою физиономию, бриллианты и платья, которых у нее хватило бы на десяток бутиков!

Уткнувшиеся в свои компьютеры дочь Нина и сын Марвин вообще продемонстрировали вопиющую отстраненность от произошедшего, – дескать, кот признает только меня, их не воспринимает вовсе, к тому же существует прислуга, а они заняты куда более весомыми проблемами.

Какими еще проблемами?! Сидеть день и ночь, упершись носами в бездушные мониторы? Впрочем, тут я не совсем прав. Нина – целеустремленная девочка, ей двадцать пять, она искусствовед, окончила университет и ныне учится на режиссера, желая голливудской карьеры. Что же, я не против и помочь ей, связи с серьезными продюсерами у меня есть. Она очень красивая, с великолепной фигурой, ясными голубыми глазами, обожает теннис и плавание; единственное, что всерьез заботит меня – стаи настырных женихов, крутящихся вокруг нее, как осы у банки с медом. И еще – ее бесконечные путешествия по миру в компании разного рода балбесов. Что делать там – в этих серых странах Третьего мира? Все есть в Америке…

Я люблю свою страну. Она дала мне все, чем я горжусь. Образование, семью, положение в обществе. Я – глава крупнейших корпораций, член Большого Совета и являю собой часть того организма, отделение от которого сродни ампутации. А таковая вероятна лишь в том случае, если я буду являть собой опасную для организма патологию. Что едва ли возможно, хотя в нашей среде бывали огорчительные прецеденты. Достаточно вспомнить Кеннеди. Но в данном случае проблема заключалась в неспособности вознесшегося на вершину власти человека проявить добрую волю к компромиссу. Хотя – о какой такой вершине власти я говорю? Да и кто такие наши президенты? Эти ребята – чемпионы, выигравшие помпезное соревнование. Это – символы, олицетворения империи, глашатаи власти. Они ничего не решают, и любого из них безболезненно меняет другой, подобно афише очередной премьеры на фасаде кинотеатра. А настоящая власть, наши кланы, не нуждаются в рекламе. Они, как деньги, любят тишину. И, как монархии, а не временщики, обладают преемственностью и не ограничены в полномочиях согласно сроку избрания и волеизъявления тупых масс. Вот оно – главнейшее достижение нашей Системы! Системы, стабильно живущей в каркасе идеологии и экономики, нерушимом и прочном, как гранитная скала! Хотя…

Я прошел в комнату к сыну, потрепал парня, раздраженно отмахнувшегося, по упрямой голове в знак примирения – я вообще-то отходчив в отличие, кстати, от своих домашних; затем прошел в спальню, где у трюмо застал наводящую косметический лоск супругу.

Ее лиловое вечернее платье лежало на покрывале постели. На платье – колье из отборных розовых жемчужин. Судя по всей этой шелухе, она намерилась выбраться в свет.

– Куда-то собираешься?

– Сегодня нас приглашают Джексоны…

О, Боже! Переться к этому отставному сенатору, тупому болвану, выслушивать его излияния о необходимости своего политического воскрешения и о кознях врагов, не дающих ему развернуться… Наши жены, впрочем, дружат и, зацепившись языками, щебечут часами о всяческой муре, не в силах оторваться друг от друга.

– Сегодня я вызван к Большому Боссу, – сказал я веско. – Кроме того, у меня совещание в Вашингтоне и визит в Нью-Йорк.

– Летишь вертолетом? Как я боюсь этих вертолетов…

– На машине мне не угнаться за моим графиком.

– Нет проблем, – отозвалась она, тщательно подводя карандашом края губ. – Я съезжу одна, не привыкать. – В тоне ее сквозило холодное разочарование.

Я помялся, не зная, что сказать. Наконец произнес:

– Думаю, Патрик выкарабкается.

– О, наш бедняжка! – произнесла она с искренним вздохом.

Я подумал, что бы сказать еще. Спросить, будет ли ее сопровождать Майк? Этот красивый тридцатилетний организм с недавней поры – ее неразлучный охранник. Большая молекула.

– Майк едет с тобой? – Мой голос звучал нейтрально.

– Да, а что?! – Барбара повернулась ко мне. В тоне и взгляде ее сквозил явный вызов.

– Ничего… – Недоуменно передернув плечами, я вышел из спальни.

Диалог мог развиваться и по иному сценарию. К примеру, я мог заметить, что мне не очень понятна ее привязанность к этому биороботу с идеальной прической, мужественным лицом и парой извилиной в мозгах, если таковые вообще имеются. Однако мой намек на адюльтер получил бы достойный отпор, ибо я, увы, был пару раз по собственной оплошности уличен в похождениях на стороне, и эта «пара раз» вспоминается при каждом удобном случае. В свою очередь, я никакими свидетельствованиями в отношении неверности Барбары не располагаю, да и располагать не стремлюсь – к чему? Нам обоим под пятьдесят, мы явно охладели друг к другу, близость с ней подчас означает для меня выполнение необходимой обязанности, и это угнетает. Так что ревность в моем положении это всего лишь подозрение в том, что изменяешь не только ты, но и тебе. Да и сколько нашего брата мечтают о женщине, которую могли бы любить, уважать и… обманывать. Почему? Видимо, большинство женщин хотят многого от одного мужчины, а большинство мужчин одного, но от многих женщин.

Чего греха таить, я люблю позабавиться с девочками, а, кроме того, у меня есть любовница и пара устойчивых связей с женщинами, давно и искренне мне симпатизирующими. Одна живет во Флориде, другая – в Нью-Йорке. Эти связи уже практически родственные, и никакими взаимными обязательствами нас не обременяют. Секс в данном случае скучен (по крайней мере для меня) и напоминает естественное приглашение на чашку кофе, когда заходишь к знакомым или в какой-нибудь офис.

Свою жену я люблю и очень к ней привязан. Она хороший и добрый человек. В ней сразу чувствуется порода: предки ее – английские и германские аристократы. Высокая, с прекрасной фигурой, я с гордостью показываюсь с ней на людях. В юности она была просто красоткой, и когда я впервые увидел ее, мое лицо просто жаром обдало. Я сразу же понял: это – моя судьба! Она казалась мне воплощением мечты – сладостным, невероятным чудом. Сам я из довольно простой семьи, выходец из Флориды, где и до сей поры проживают все мои родственники, а Барбара – дочь магната, и в семью его я попал через многие тернии. Меня вообще воспринимали там, как надоедливое насекомое, и, кто знает, отчего ее папаша не прихлопнул меня как комара? Думаю, все решила наша отчаянная любовь. Я, как мой бедолага-кот, стремящийся к своим подругам, вышиб бы лбом все стоящие на пути к ней двери. И, как понимаю, ее покойный отец решил – пускай девчонка поразвлечется с этим дурно одетым провинциалом, которого, увы, придется устроить на приличную должностенку в одной из компаний. А потом бросит его, получив хороший урок. Я, в свою очередь, очень тепло относился и к тестю, и к теще, никогда не зарился на их капиталы и вкалывал без продыха на государственной службе, самостоятельно устраивая свою жизнь. Мало-помалу внимание старика переключилось на меня, и я не подвел его. Постепенно бразды правления его корпорациями перешли ко мне, и мощь их я увеличил на десятки порядков! Уже на склоне лет мой тесть, питавший ко мне безусловные отцовские чувства, ввел меня и в Большой Совет, о существовании которого я лишь неотчетливо подозревал. Точнее, слухи о Совете витали в обществе постоянно, подобно россказням об инопланетянах, но кто и когда этих инопланетян доподлинно видел? На прошлой неделе, кстати, один тип из телевизора утверждал, что наш президент имел сексуальный контакт с инопланетянкой, и в доказательство ссылался на то, что президент не выступил с официальным опровержением.

Мы с женой просто обхохотались. У нее редко бывает такое веселое настроение, обычно она замкнута, хотя и приветлива. Думаю, тут дело во мне. Она подозревает, что близость с ней для меня в тягость. И это правда, но пересилить себя не могу. Увы, пожилые женщины мне неинтересны.

Мы давно спим с женой в разных комнатах. Так удобнее и мне, и ей. Нас связывает привычка, дети и наше общее состояние. Мы оба подумываем о разводе, и оба знаем, что каждый подумывает о нем, но никогда не заводим об этом речи, даже когда крупно ругаемся. Впрочем, что за праздные мысли о разводах и разделах? Мы вполне ладим друг с другом, а разрываться между семьей и медициной в нашем положении не приходится. Из власть предержащих эту роскошь позволяют себе единицы, но дело, как правило, кончается плачевно. Лично мне достаточно примера британской королевской фамилии. Бедная глупышка Диана, поплатившаяся головой за свою детскую непосредственность… А вернее, за полное непонимание своей ответственности и безответственности, когда она, принцесса, была готова родить брата наследника престола от какого-то безродного, пускай и состоятельного араба. Настоящая аристократка тем и отличается от уличной шлюхи, что знает правила игры и неукоснительно придерживается их. Как человек, пришедший на работу в ЦРУ, уверен, что за нарушение установленных правил ему грозит смерть, так и дама, вышедшая замуж за принца, попадает в особую сферу юрисдикции. Но хорош и этот принц Чарльз, от которого буквально несет кретинизмом… Вот они – закат и деградация монархий, – институтов клоунад, давно утративших свое былое сакральное предназначение. Впрочем, их представители, – те же шоумены, они на виду, как павлины в зоопарке, а мы, – имею в виду Большой Совет, в публичности не нуждаемся и отсутствием популярности в массах не тяготимся.

Тут меня поразила мысль: а как же Патрик будет какать? Он же совершенно недвижим…

Я вызвал толстую Клэр.

Виноватым голосом (последствия взбучки), она поведала, что кормит Патрика с ложечки и ежечасно меняет ему простыню, ибо писает он регулярно, но никаких распоряжений относительно иных отправлений от ветеринара не поступало.

Проклятые бестолочи!

Я позвонил этому коновалу, стараясь говорить крайне корректно, ибо, увы, зависел от его услуг, но участливый спокойный баритон опытного мздоимца ответил, что пищеварительный тракт сам справится с проблемой и никакого дополнительного вмешательства не потребуется.

Меня озадачила такая легкомысленность… Впрочем, что ждать от этих докторов, кроме счетов? Черствые, циничные обезьяны.

Клэр предложила помассировать Патрику живот, но я категорически запретил ей прикасаться к бедному коту, решив выждать время, и с тяжелым сердцем отправился на совещание в Вашингтон. Ничто так не мешает радоваться жизни, как сама жизнь.