Сэру Гисборну встреча с обозом показалась лишь досадной, но ничего не меняющей в их планах задержкой. Мак-Лауд же придерживался иного, прямо противоположного мнения. К немалому удивлению Гая, шотландец почти сразу же наткнулся на знакомых, помнивших его по временам путешествий по дорогам Италии, а к тому времени, как второй фургон одолел реку, выяснилось, что пути будущих крестоносцев и нынешних торговцев совпадают: и те, и другие направлялись в Тур. Гисборн не успел рта открыть, как его спутник жизнерадостно заявил, что дальше они поедут в отличной компании, то есть вместе с обозом. Гай попытался возразить: мол, фургоны еле плетутся, – и услышал в ответ удивленное: «Мы куда-то опаздываем? До Тура не больше шести лиг, спешить некуда».

С некоторым раздражением в душе Гай согласился. Он, в сущности, ничего не имел против торгового сословия, просто ему не понравилось соседство с крикливыми, назойливыми и суматошными выходцами из Италии. Мак-Лауд, как выяснилось, дал им совершенно верное определение – эти люди в самом деле выглядели чересчур резкими во всем, начиная от жестов и заканчивая манерой разговора. Даже их язык, некогда звучавший как благородная латынь, теперь стал грубее и намного проще. Сэр Гисборн, не выдержав, подстегнул коня и отправился на поиски более подходящего общества.

Вскоре он обнаружил, что возле фургона, замыкающего обоз, распоряжаются его соотечественники, и пристроился неподалеку, не вступая, впрочем, в долгие беседы. Дугал куда-то запропастился, повозки, как предсказывал Гисборн, катились по тракту со скоростью неспешно рысящей лошади, и к вечеру на горизонте показались сначала тускло мерцающая в наступающих сумерках серебристая полоса Луары, а затем неясные очертания городских укреплений.

Стражники на воротах отлично помнили мэтра Барди по его предыдущим визитам, а потому обычно долгая и хлопотливая церемония досмотра товаров и сбора налогов не затянулась, пройдя без особых трудностей. На господ рыцарей, пристроившихся к обозу, никто не обратил внимания, и, заплатив положенную мзду, они въехали в город, когда-то расчетливо основанный римлянами в излучине между двух рек, Луары и Шер. По молчаливому уговору они по-прежнему держались позади степенно громыхавших по улицам фургонов: торговцам наверняка известны наперечет все постоялые дворы и гостиницы Тура, и среди них они выберут наилучшую – не слишком дорогую и не схожую с клоповником.

Так и случилось, но в сгущающейся темноте никто из компаньонов не разглядел ни улицы, на которой стоял постоялый двор, ни его вывески. Вокруг царила такая суматоха и беготня, что Гай молча порадовался, когда двум путешественникам вручили ключи от комнат и обещали позаботиться о поставленных на конюшню лошадях. Шум, порой затихавший и снова усиливавшийся, продолжался почти всю ночь: кто-то громыхал вверх и вниз по лестнице, на ходу отдавая распоряжения; хлопали двери; со двора прилетали неразборчивые оклики; в завершение вспыхнула краткая, но яростная перебранка по-итальянски, оборвавшаяся также внезапно, как и началась. Причин ссоры Гай не понял, потому что заснул.

Утро же выдалось чудесным – солнечным, если верить пробивавшемуся сквозь тусклые оконные стекла свету, заполненным обычными звуками просыпающегося дома, населенного слишком большим числом людей. Горожане редко обращали внимание на этот постоянный ровный гул, похожий на жужжание пчелиного улья, как, наверное, не замечают постоянного шума прибоя жители морских побережий.

Мак-Лауд опять куда-то исчез. Его вещи, небрежно сваленные вчера в первый попавшийся угол, оставались на месте, значит, проснувшийся раньше компаньон просто-напросто спустился в общий зал, по традиции занимавшийся первый этаж гостиницы, и наверняка расправляется с завтраком.

При мысли о завтраке Гай почувствовал себя куда бодрее, нежели прошлым вечером. Потом ему вспомнилось обещание, данное отцу Колумбану – обязательно посетить Сен-Мартен-ле-Тур, собор святого Мартина, и сэр Гисборн только сокрушенно вздохнул. Из-за неразумного животного он теперь кругом виноват перед святым, чьи чудотворные останки немилосердно расшвыряли по всему храму, находившемуся под покровительством того же святого Мартина, только расположенному в Англии. Дугал, узнав подробности этой истории (ведь рассказывать все равно придется), получит большое удовольствие и повод от души посмеяться. Шотландец вообще не испытывал особого почтения к священным реликвиям и как-то сболтнул, что во время службы в Италии стащил из разоренного монастыря склянку якобы со слезами святой Цецилии, каковую без малейшего зазрения совести продал в соседнем городе бродячему проповеднику…

Уже на лестнице сэр Гисборн приостановился и удивленно поднял бровь. Доносившееся снизу неразборчивое бормотание посетителей стихло, без труда заглушенное юношески звонким и на удивление чистым голосом, самозабвенно распевавшим под сопровождение переливов струн виолы. Пели на провансальском диалекте, как и надлежало истинному трубадуру, но с заметным итальянским акцентом, с головой выдававшим подлинную родину исполнителя.

Гай хмыкнул и в два прыжка преодолел оставшиеся ступеньки. Его разбирало любопытство: неужели столь изысканным способом развлекается кто-то из спутников мэтра Барди?

Вместительное помещение обеденного зала сейчас казалось еще больше – торговцы, судя по долетавшей со двора перекличке, бодрому ржанию лошадей и надрывному скрипу колес, готовились к отъезду. Через распахнутую дверь и подслеповатые окна падали блеклые лучи осеннего солнца, освещая до блеска натертые маслом деревянные столешницы и рассыпанную по полу свежую солому.

Своего попутчика Гисборн увидел почти сразу: длинноволосый человек в желто-черном клетчатом одеянии, постоянно вызывавшем недоуменные взгляды, расположился в самом удобном месте – поближе к стойке и недалеко от двери. Возможность в случае неурядиц беспрепятственно исчезнуть, видимо, стала у Дугала намертво въевшейся привычкой.

В другом конце залы, возле еле теплившегося очага, обосновалась почтительно стихшая компания из пяти или шести служащих мэтра Барди. Певец, остановившийся перевести дух, а заодно принять восхищенное аханье и оханье друзей, по своему основному роду занятий, несомненно, относился к их сословию.

– Это кто? – спросил сэр Гисборн, присаживаясь за стол и взглядом указывая на менестреля, снова взявшегося за инструмент. Вокруг мгновенно разгорелся спор о том, какая именно песня угодна почтенному обществу.

– Френсис, – кратко, но маловразумительно ответил Дугал, как обычно, переиначивая иноземное имя на свой манер.

– Френсис, а дальше? – Гай подозревал, что у неизвестного певца, кроме имени, имеется также фамилия, или, на худой конец, прозвище.

– Не знаю, – отмахнулся Мак-Лауд. – Не мешай, дай послушать.

Сотоварищи менестреля наконец пришли к единому мнению. Узнав пожелание своих друзей, молодой человек согласно кивнул и пробежался пальцами по натянутым на широкий гриф виолы струнам.

«Женщины наверняка без ума от такого смазливого красавчика, – с некоторым презрением к суетности и легкомыслию слабого пола подумал Гисборн. – А он, если не глуп, вовсю этим пользуется. Только полюбуйтесь – распустил хвост, как фазан по весне!»

Певец в самом деле вполне заслуживал подобного определения. Хорошо (и даже не без роскоши) одетый, на вид лет восемнадцати или девятнадцати, невысокий, однако не кажущийся слабым, черноволосый и смуглый. Довершали картину несколько длинноватый узкий нос с благородной римской горбинкой и ярко блестящие из-под ровно подстриженной челки смеющиеся темные глаза. Молодой человек весьма походил на ожившее представление об «типичном уроженце Италии», и исполняемая им песня вполне соответствовала внешнему облику:

 
Когда б я был царем царей,
Владыкой суши и морей,
Я всем бы этим пренебрег,
Я все это презрел бы,
Когда проспать бы ночку мог
С прекрасной Изабеллой…
 

Раздались приглушенные смешки – очевидно, многие знали упомянутую «прекрасную Изабеллу» отнюдь не с лучшей стороны. Менестрель сдавленно хмыкнул и продолжил дальше:

 
Ах, только тайная любовь,
Да, только тайная любовь,
Бодрит и будоражит кровь,
Когда мы втихомолку…
 

На втором этаже гулко хлопнула дверь какой-то из жилых комнат и послышались торопливые шаги спускающегося вниз человека. Никто из слушателей, увлеченных течением задумчиво-вкрадчивой мелодии, не обратил на это внимания.

 
…Друг с друга не спускаем глаз,
Друг с друга глаз не сводим…
 

– Франческо!

Струны пронзительно звякнули, песня оборвалась на полуслове. Кто-то охнул и принялся лихорадочно выбираться из-за стола.

– Сколько раз повторять: перестань заниматься ерундой! Мессиры, почему вы всё еще здесь? Собираетесь выезжать завтра? Может, мы вообще никуда не поедем, а предоставим господину Франческо возможность без помех заняться музицированием? Почему никто из вас не может выполнять свою работу без окрика и это обязательно нужно делать мне? Я что, надсмотрщик за рабами или нянька для неразумных младенцев?

Гневная речь, произнесенная суховатым, наполненным тщательно сдерживаемой яростью голосом, принадлежала явившейся под шумок в общий зал молодой женщине в зеленом платье. Если Френсис (чье настоящее имя, как выяснилось, было Франческо) имел в виду под «прекрасной Изабеллой» именно ее, то он безбожно польстил этой особе. Гладко зачесанные назад и собранные в узел темно-рыжие волосы, лицо с заостренными чертами и размашистые движения отнюдь не добавляли даме привлекательности, несмотря на молодость, изящное сложение и скромный, но дорогой наряд.

– Всякий раз, стоит мне хоть на миг упустить вас из виду, вы тут же что-нибудь устраиваете! – не на шутку разошлась девица. – Мне надоело вечно бегать следом, вытаскивать вас из неприятностей, а потом оправдывать перед мессиром Барди! Хватит с меня!

– Но, мистрисс Изабелла… – кто-то отважился робко подать голос. – Мы же не сделали ничего плохого…

– Сейчас не сделали! – презрительно бросила рыжая фурия. – Благодарю покорно!

– Монна Изабелла, вы наш ангел-хранитель, – певец, здорово струхнувший, но не потерявший бодрости духа, сделал неуверенную попытку обратить все в шутку. – Только, если мне будет позволено заметить, для ангела и благовоспитанной девицы вы слишком много кричите…

– С тобой я сейчас разберусь, – многозначительно пообещала сердитая особа в зеленом, и, обернувшись к остальной компании, грозно добавила: – За постой расплатились? Тогда чтоб духу вашего здесь не было! Марш на конюшню!

Ответом стало шуршание соломы под ногами выбегающих во двор людей. Оставшийся без дружеской поддержки Франческо скорбно вздохнул в предчувствии выволочки и взял на струнах виолы долгий тоскливый аккорд.

Слегка ошарашенный зрелищем нравов и порядков торгового сословия, Гай недовольно скривился. Девчонка позволяла себе слишком много. Или, может, среди простолюдинов такие манеры считаются вполне приемлемыми?

Юная дама, оглянувшись и только теперь заметив в зале посторонних, быстро и несколько потише заговорила по-итальянски. В голосе отвечавшего ей Франческо отчетливо зазвучали оправдывающиеся нотки, вскоре сменившиеся просительными. Из тех немногих слов, что удавалось распознать сэру Гисборну, становилось ясно, что речь идет о растраченных деньгах и позоре, который непременно обрушится на мэтра Барди и на семейство молодого человека из-за его непрекращающихся выходок.

– Смотри-ка, настоящая баохан ши^[4], – вполголоса сказал до того молчаливо созерцавший происходящее Мак-Лауд. – Я думал, их уже не осталось.

– Кто-кто? – насторожился Гай. – Опять какая-нибудь языческая гадость?

– Баохан ши, – с подозрительной готовностью повторил шотландец, не сказав ровным счетом ничего о смысле названия. – Язычество тут вовсе не при чем. Вон она, вполне живая. Попадешься такой темным вечером – душу вытянет и горло перегрызет. Плоска, как доска, в глазах смертная тоска…

– Дугал, она все-таки дама, – укоризненно сказал Гисборн, в душе сразу и безоговорочно соглашаясь с мнением компаньона.

– Знаю я таких дам! – с пренебрежением отмахнулся Мак-Лауд. – В голове ветер свистит, а туда же, обязательно лезет распоряжаться. Любого растопчет, и как звать, не спросит. Сейчас ведь заест парня…

– Не вмешивайся, – чуть громче, чем требовалось, произнес Гай. – Это не наше дело. Сами разберутся.

– Сами так сами, – уже приподнявшийся со скамьи Дугал с недовольным ворчанием сел обратно.

Девица, сочтя, что Франческо в достаточной мере проникся глубиной своих прегрешений, наконец смилостивилась и отошла к лестнице, чтобы раздраженно крикнуть наверх:

– Марджори! Сколько можно возиться?

– Иду, госпожа, – на верхних ступеньках показалась служанка, тщетно пытавшаяся удержать несколько объемистых кофров и туго набитых мешков. – Бегу, не беспокойтесь!

Девушка, прислуживавшая мистрисс Изабелле, внешне слегка походила на хозяйку – тоже рыжеволосая и тоже в зеленом платье, однако смотрелась куда миловиднее. Отчаянно торопясь, она, разумеется, споткнулась и уронила часть своей многочисленной поклажи, рассыпав ее по лестнице.

– Я подожду снаружи, – в голосе сварливой девицы прозвучало бесконечное смирение человека, обреченного провести жизнь среди тех, кто с детства страдает неуклюжестью и дырявыми руками. Она повернулась и в самом деле направилась к выходу из гостиницы, но, проходя мимо английских рыцарей, одарила их вместе с коротким поклоном столь уничижительным взглядом, что Гай невольно поежился. Мистрисс Изабелла, похоже, отлично расслышала все нелестные высказывания в свой адрес, но не осмелилась затеять ссору с благородными господами.

Когда она скрылась за дверью, все облегченно перевели дух. Франческо торопливо уложил свою виолу в громоздкий деревянный чехол, обтянутый кожей, и вместе с Марджори принялся собирать разлетевшиеся по полу и по лестнице вещи. Сложив все в общую кучу, они быстро распределили, что кому нести, и поспешили во двор. Франческо, однако, на миг задержался, настороженно покосился на невольных свидетелей перебранки и сдержанно-вежливым тоном вымолвил:

– Извините нас, господа. Монна Изабелла склонна иногда слишком горячо выражать свое недовольство…

Смутившись и не договорив, он быстро пересек общую залу постоялого двора и исчез.

– Его отругали – он еще и извиняется! – не то удивился, не то возмутился Мак-Лауд.

– Достойный поступок воспитанного человека, – одобрил Гай. – Почему хозяин обоза или родственники до сих пор не сделали этой крайне вздорной особе внушение и не растолковали, что ее поведение в высшей степени неприлично?

– Связываться не хотят, наверное, – предположил Дугал. – Ладно, у них своя дорога, у нас своя. Пошли на пристань? Она недалеко, рукой подать.

– Нет, – остановил попутчика сэр Гисборн. – Сначала нужно завершить одно дело, а уже потом отправляться искать корабль.

– Какое дело? – Мак-Лауд насторожился, предвкушая новую интересную сплетню.

Гай в несчетный раз пожалел о том, что Господь в мудрости своей не пожелал наградить лошадей чуть большим количеством ума, мимолетно посочувствовал самому себе и принялся рассказывать.