– Нет, это Афанасий Фет… сочинил больше ста лет тому назад… – пробормотал Голицын, не сводя горящих глаз с Кузовковой. – Но какая разница, кто их сочинил!.. Эти слова вечно молоды, они сейчас, как летний дождь в изнуряющую жару, пролились из моего пылающего сердца.

– Да? Как вы сказали: летний дождь в изнуряющую жару? Как это поэтично! Но я не понимаю, что с вами вдруг приключилось? Вы что, с ума сошли? – без всякой злобы проговорила Кузовкова. – И какой же вы все-таки кобель и развратник, Голицын! Я и не подозревала. А вы не боитесь, что вот сейчас ваша дражайшая примадонна внезапно вынырнет здесь и устроит вам головомойку? Да и мне заодно достанется на блины.

– Ну и пусть я кобель, моя милая крошка, ну и что с того?.. – возбужденно шептал Голицын, все ближе придвигаясь к Кузовковой. – Вы напрасно волнуетесь. Моей тундры сейчас дома нет, и уверен, не скоро появится. – И вдруг, нежно взяв ее руку, он отодвинул рукав халата повыше и, двигаясь губами снизу вверх, начал неистово и громко покрывать руку соседки горячими поцелуями.

– Что вы делаете… Валерьян… Владимирович?.. Я ведь… замужняя женщина…

Разомлев от приятных слов и действий Голицына, Нина Петровна закрыла глаза и перестала сопротивляться.

– Ах, Валерьян Владимирович! Ах, какой вы бессовестный кобель! – отдаваясь во власть стихии, томно шептала она. – Вы так бурно, так приятно настаиваете, что перед вашим темпераментным напором… я просто не могу устоять… Я сдаюсь… – прошептала она и, вдруг резко схватив его за руку, быстро увела к себе в комнату…

Хлопнула дверь, щелкнул замок, а мгновениями позже комнату заполнил надрывный голос Александра Серова, который пел, признаваясь кому-то в страстной любви:

 
Я люблю тебя до слез,
Каждый вздох, как первый раз,
Вместо лжи красивых фраз
Это облако из роз…
 

Наблюдавшие через неплотно прикрытую дверь за поведением отставного полковника друзья переглянулись, а затем оба прошли на кухню и заглянули в кружку Голицына.

– Вот это эффект! – взъерошив волосы на голове, тихо заговорил пораженный Кукушкин. – Всего в двух безобидных каплях такая мощь, такая сумасшедшая сила! Это же надо! Да ты гений, Виталик, никак не меньше! Я точно говорю! А твоему побочному эффекту цены нет! Представь, если это средство понемногу давать животным: свиньям, овцам или коровам, они же в несколько раз быстрей плодиться начнут. Это же будет сумасшедший прорыв в животноводстве! А если… в воду добавить, в пруд… или озеро, так в них рыбы будет в десять раз больше, чем воды! Это же величайшее открытие в мире, черт возьми! А как ты назвал свою волшебную жидкость?

– Да пока никак. Я еще об этом и не думал, – ответил Артемьев.

– Да? Ну и зря! Пойдем, покумекаем над названием. Я страсть как люблю разные новые названия придумывать! Эта парочка еще не скоро появится, – кивнул головой он в сторону двери Кузовковой.

Друзья возвратились в комнату, и Кукушкин, разливая водку, вдруг предложил:

– Виталик, а давай назовем это снадобье «Омонар». По первым буквам расшифровывается так: «Омолаживающий напиток Артемьева». Звучит, а?! Что-то среднее между ОМОНом и аммоналом. Знаешь, наверное? Есть такое взрывчатое вещество. По смыслу подходит. Это же тоже вроде взрыва гормонов в человеческом теле. Принимаешь?

– Звучит неплохо. Но я думаю, что название не подойдет.

– Это почему? – спросил Кукушкин.

– Какой же это напиток, если такие крошечные дозы так сильно действуют на человека? Напиток происходит от слова «напиться», утолить жажду, выпить что-то в большом количестве. А здесь трудно себе и представить, что произойдет, если кто-то выпьет хотя бы один глоток. Берегись все, что ходит, летает и ползает! Нет, Олег, много его не выпьешь, а потому и название не подойдет.

– Ладно, согласен, – не унимался Кукушкин. – Тогда… давай назовем его как… «Элмар». Эликсир молодости Артемьева! По-моему, звучит подходяще? «Элмар», – повторил он с выражением и сделал артистичный жест рукой. – Благозвучное название, и на слух воспринимается хорошо. А как ваше мнение, добрый гений Артемьев?

– Ну, это уже ближе к делу, – улыбнулся Виталий, – но главное не в этом…

– Я понял тебя, – перебил его Кукушкин, – ты, конечно, как ученый, желаешь продолжить начатый эксперимент и довести его до конца? Я правильно понял?

Они еще немного поболтали, временами поглядывая на часы и прислушиваясь, не хлопнет ли дверь в комнате Кузовковой, а затем Кукушкин осторожно прошмыгнул на кухню и влил в кружку Голицына еще три капли чудодейственного эликсира.

Минут через тридцать пять-сорок в двери напротив снова щелкнул замок, и парочка вновь появилась в коридоре.

Вид у обоих был сильно помятый, но и очень довольный. Кузовкова застегнула одну из пуговиц на халате, а затем, чмокнув в щеку, заботливо поправила Голицыну взлохмаченную прическу.

– Валериан Владимирович, и что вы таким старым-то все время притворялись? – игривым тоном заговорила она – Да вы же ангел небесный! Вы сладкая коврижка с повидлом! Вы живительная вода в моей постылой холодной пустыне! Да я… вас… просто так бы и съела сейчас, как банку клубничного варенья! Вы просто не представляете, как мне хочется сейчас взлететь высоко-высоко, под самые небеса! – и она замахала руками, словно бабочка крыльями, пританцовывая на месте, – и на эту скучную землю совсем не опускаться.

Нет, все, так дальше жить не могу! Завтра же пойду со своим извергом разводиться, – решительно заявила она и тут же, всхлипывая и бормоча что-то под нос, исчезла за дверью своей комнаты. А Голицын, глупо улыбаясь и тихонько напевая «Все выше, выше и выше… тамтам там тарам там парам…» – отправился на кухню.

Хлопнула входная дверь, и в коридоре появился еще один житель квартиры, дрессировщик животных Анзор Кахеладзе с шимпанзе Чи-Чи на руках.

– Ну вот, дэтка, мы с тобой наконец-то и дома, – сказал он, опуская обезьяну на пол и поправляя ей ярко-синюю в крупный горошек юбку. – Сейчас пайдем, моя умница, и пасмотрым, что там у нас с тобой из припасов завалялось, а чего надо прикупить.

Он снял ботинки, сунул ноги в старые тапочки и, взяв шимпанзе за лапу, направился прямиком на кухню.

Войдя в помещение, Анзор увидел незнакомого человека, сидевшего за столом Голицыных и что-то отхлебывающего из кружки. Он в нерешительности остановился, присматриваясь к незнакомцу, а сидевший за столом человек, завидев Анзора, поднялся ему навстречу и заговорил голосом полковника Голицына:

– О, Анзор, дорогой! Здравствуй! Тамар джоба, генацвале! С приездом! Редкий гость ты в нашей квартире. Мы уж скучать по тебе стали.

– Валериан Владымиравич? – изумленно рассматривая соседа, проговорил Анзор. – Так это, оказывается, вы? А я-то сматрю, сматрю и нэ панымаю, кто там за ващим сталом сидит?

– А кто же еще, как не я, – удовлетворенно отозвался Голицын и, подойдя к Анзору, энергично потряс его свободную руку.

– Мама дарагая, что с вами случилось? – рассматривая во все глаза Голицына, проговорил Анзор. – Да вы, Валериан

Владымиравич, памаладэли сразу лет… на пятнадцать! Где ваши драгацэнные борода и усы?

– А… сбрил к чертовой матери! Такие драгоценности мне ни к чему. Ты же сам сказал, что я без них стал моложе.

– О чем гаварить, дарагой! Да я бы вас на улице точно нэ узнал, – расцвел во все лицо улыбкой Анзор. – Паразительная пэрэмена! Нэт, это так оставить нэльзя! Валериан Владымиравич, пять минут пасыдите с Чи-Чи, она сегодня паслушная, как ныкогда, а я мигом до магазинчика далечу. За вашу молодость па чуть-чуть прапустить, это харощий повод! – И он тут же, что-то радостно мурлыкая себе под нос, выпорхнул за дверь.

Голицын, оставшись на время с Чи-Чи, пробормотал, приглядываясь к симпатичной обезьянке:

– Посидеть, конечно же, Анзорушка, посижу. Мы с Чи-Чи старые знакомые. Не правда ли, цирковая любимица? – На что шимпанзе внимательно посмотрела на Голицына и, открыв радостно рот, закивала головой. – А вот чай сегодня просто великолепен, что-то прямо особенное. Такая бодрость исходит от него, такая энергия! Просто снова жить хочется! – погладил он руками себя по груди и с наслаждением отпил из кружки еще глоток.

Обезьяна доковыляла до Голицына и, опираясь руками на его колени и вытянув губы, начала что-то по-своему лопотать.

– Ты хочешь ко мне на ручки, баловница? Ну, иди, иди, красавица моя, – проговорил Голицын, помогая шимпанзе забраться на колени…

Через некоторое время дверь комнаты Кузовковых потихоньку открылась, и в коридоре появилась Нина Петровна. Она облачилась в шелковый светлый халат с крупными красивыми цветами. Волосы ее были уложены в новую прическу, глаза горели, как зажженные свечи, а лицо светилось какой-то загадочной романтической улыбкой. В руках она держала большую банку клубничного варенья.

Нина Петровна готовила Голицыну приятный сюрприз. Она бесшумно преодолела расстояние и осторожно заглянула на кухню. То, что она увидела и услышала, привело ее в полное смятение.

Отставной полковник с налитым кровью лицом, гладя рукой обезьяну по голове, страстно прижимался к ней и говорил уж совсем нелепые слова:

– О, Чи-Чи, моя милая крошка, как прелестно и музыкально твое имя! Чи-Чи, Чи-Чи, Чи-Чи! – произнес он три раза эмоционально на разные лады. – Как нежны и приятны твои дивные пушистые ручки! А как красивы твои длинные шаловливые пальчики! – говорил он, играя мышцами лица и оскаливая зубы, а сам все теснее прижимался головой к шимпанзе. – О, если б ты только знала, красавица, как тревожно бьется мое чувственное сердце! Я, как сухая лучина, весь так и сгораю от охвативших меня пламенных чувств. Уу-ххх! – Голицын зажмурил глаза и, оскалив зубы, громко ими застучал.

– Старик, кажется, наступает кульминация, – азартно прошептал Кукушкин, подсматривая сквозь щель в двери и видя окаменевшую Нину Петровну с банкой варенья в руках и полковника, ласкающего обезьянку Чи-чи…

Сильное смятение и растерянность проступили на лице Нины Петровны. Рот ее приоткрылся, а глаза буквально округлились. Когда же она уловила последние слова Голицына: «О, Чи-Чи, моя милая крошка, как нежны и обворожительны твои чувственные губки», после чего обезьяна завизжала и радостно захлопала в ладоши, лицо Кузовковой исказила сильная злость. Она решительно подлетела к Голицыну.

– Это что такое?! Что вы мелете этой чертовой мохнатой кукле?! – воскликнула она, испепеляя гневными глазами отставного полковника. – Ну ты совсем закобелел, старый мухомор, – переходя вдруг на ты, как бомба, взорвалась Кузовкова. – Баб ему нормальных уж мало, так он за обезьян принялся! Ты забыл, как полчаса назад мне клялся в любви?

Ты забыл, что насчет женитьбы мне напевал? Какие делал заманчивые предложения? Забыл, подлый кобель? – задыхаясь от злости, как из пулемета, выстреливала она слова и поставила банку с вареньем на свой стол.

– Нина Петровна, родная, да мы… по-дружески беседуем, как старые друзья, – тяжело дыша, попробовал отбиться Голицын.

– Ага! Вот, значит, как! – уткнув руки в бока, иронично потрясла головой Кузовкова. – Я пока еще не оглохла и слышала, какие сладкие словечки этой образине ты ворковал.

Лицо Голицына исказила внезапная судорога:

– Прошу не оскорблять это дивное существо! Я… женюсь… на вас обеих! – судорожно выдохнул он.

– Что?! Женишься?! На мне и на этом чудовище? – сорвалась на визг Кузовкова. – Да ты совсем ополоумел, сексуальный маньяк! Что ты несешь?! А ну-ка немедленно отпусти эту образину!

И тут на кухне появился веселый Анзор с пухлым пакетом в руках. От крика Кузовковой лицо его вопросительно вытянулось. Не понимая, что происходит, он с удивлением переводил взгляд с Кузовковой на Голицына и обратно.

– Нина Пэтровна… уважаемая… Валериан Владымиравич, дарагой… что такое? Что здесь случилось?

– Что случилось?! – обернувшись к нему, яростно закричала Кузовкова. – Да этот старый развратник желает жениться на… шимпанзе! Как вам это нравится, Анзор?! А? Вот здорово! Вот потрясающая новость! Представляете заголовки в газетах: «Внимание! Внимание! Светские новости! Сенсация! Отставной полковник Голицын на восьмом десятке лет, бросив спутницу жизни, женился на цирковой шимпанзе по кличке Чи-Чи! Ха-ха! Врачующихся в тот же день обвенчал священник Павианов! Платье невесты было взято из реквизитов цирка, а фату… подарил сам Чебурашка. Родственники невесты из джунглей Африки парализовали работу почты сотнями тысяч поздравительных телеграмм! Ха-ха-ха!»

От этих слов Анзор на какое-то время закаменел на месте, тупо соображая, о чем идет речь.

– Какженыться? На ком женыться? Что вы такое гаварите, Нина Петровна… Это же нэвазможно!

– Это у нормальных людей нэвазможно, – передразнивая Анзора, зло зашипела Кузовкова. – А этому старому кобелю все нипочем. Ты посмотри, как он вцепился в нее, как бульдог в кошку, как он приклеился к ней… к этой лохматой гамадрилле!…

– И женюсь! – рявкнул в ответ Голицын, еще более страстно обнимая шимпанзе. – Обязательно женюсь, завтра же женюсь! И попробуйте мне только помешать! Я вам тут такое… устрою! – погрозил он кулаком.

У Анзора пакет выпал из рук.

– Мама дарагая, мне плохо, – слабым голосом произнес он. – Я, кажется, только что сильна забалэл…

Через некоторое время Валерьян Владимирович Голицын стараниями Анзора и Нины Петровны был опутан бельевой веревкой по рукам и ногам и привязан накрепко к стулу. Во рту у него торчал кляп из тряпки, которой Кузовкова ежедневно стирала у себя со стола. Голицын, извиваясь всем телом и мыча, не переставал предпринимать яростные, но напрасные усилия для своего освобождения, а Нина Петровна Кузовкова, сняв трубку телефона, в это время звонила в милицию.

– Алё! Алё-ё… Это милиция? Записывайте срочнейший вызов! – начала говорить она. – Кто говорит? Я говорю Кузовкова Нина Петровна, соседка. Не Гузовкова, а Ку, Кузовкова. Первая буква «ку». От слова «кузов». Ну, наконец-то поняли! Алё, дежурный! Срочно приезжайте по адресу: улица Бу-ра-кова… Да нет, ну что вы… никакая не Дуракова, а «бэ», то есть «бу», ну от слова «бублик»… Поняли? Какой еще бублик? Да никакой не бублик… ну что вы, в самом деле… Я ж на первую букву слова вам так намекаю… Улица Буракова! Поняли? Да-да, Буракова! Дом номер шерсть!.. Ой, извините, дежурный, я от волнения оговорилась… Дом номер шесть, а квартира тринадцать. Да, именно, тринадцать – чертова дюжина, как говорится. Тут у нас полная чертовщина! В квартире завелся маньяк! Да не какой не коньяк, а маньяк! Ну, поняли?.. Что за маньяк? Старый маньяк, военный маньяк, сексуальный маньяк! Ну я тебе покажу, где раки зимуют, – погрозила Кузовкова пальцем то ли старику, то ли уж обезьяне. – Записали? Ага… Ждем вас. Все, я трубку ложу! Уфф… – шумно выдохнула она.

Виталий Артемьев прикрыл дверь комнаты и печально произнес:

– Ну, компаньон, кажется, мы с тобой доигрались…

Раскрасневшийся Кукушкин только кивал в ответ, вытирая со лба пот.

– Нет, старик, ну какая же сила в этом твоем изобретении! Ты гений, Артемьев! – пытался он успокоить искренне огорченного изобретателя.