Глава 5

Повезло – снимая кандалы, гетманы не обыскали меня. Когда они закончили, стоявшая в дверях Лада спросила:

– Что там за рана, покажи?

Как можно более равнодушно я качнул головой.

– Кровь уже не идет. Она неглубокая, так, царапина.

– На трапе крови было слишком много для простой царапины, – возразила девушка.

– Ну так что? – Я насмешливо глянул на нее и сделал приглашающий жест. – Ты сама затянешь, снимать штаны?

– Я пришлю лекаря. – Лада шагнула в сторону, пропуская охранников, и вышла.

Лязгнул засов, проскрежетал ключ в замке. Наступила тишина, лишь тихо гудели пропеллеры.

Комната, куда меня посадили, находилась у самой кормы. Когда дирижабль поднялся над Редутом, я прижался щекой к стене возле забранного решеткой окна и разглядел башни, медленно уползающие назад. Они быстро исчезли в темноте. Расселина расширялась, склоны росли и все дальше отступали друг от друга.

В отличие от камеры Редута, здесь на полу вместо гнилой соломы лежал ковер – хотя и совсем старый, облезлый. На койке драное одеяло, в углу пустой железный кувшин, в двери – закрытое крышкой квадратное окно. Осмотрев место заключения, я заглянул под койку, потом в окно. Недалеко от дирижабля летела стая белушей, их гладкие спины поблескивали в лунном свете. Вытащив нож, я просунул руку между прутьями и вонзил черный клинок в обшивку гондолы немного ниже окна.

И только успел присесть на койку, как в сопровождении охранников явился лекарь. Он осмотрел рану и ссадины, смазал ногу с запястьями пахучей густой мазью и ушел.

– Дайте мне пить! – крикнул я вслед гетманам.

Вскоре крышка на дверном окошке откинулась наружу, в камеру просунулась рука с кувшином, я взял его, крышка сразу закрылась. В кувшине оказалась теплая вода.

Вверху монотонно рокотал дизель, дирижабль летел быстро, почти не качаясь. Дверь и решетка в ней из железа, а с ним не справится даже плавник катрана. Зато оконная рама из дерева. Выждав недолго, я стал кромсать ее, то и дело оглядываясь и прислушиваясь.

Вскоре мне удалось проделать углубление и добраться до нижнего конца погруженного в древесину прута. Выпив воды, я засучил рукава и снова принялся за дело. Дирижабль летел в темноте. Стало холоднее, ветер порывами задувал в камеру. Сквозь переборки изредка доносились приглушенные команды или шаги по коридору, тогда я втыкал нож в обшивку за окном и быстро садился на койку.

Наконец получилось вырезать узкий прямоугольный брусок. Кинув его за борт, я оглянулся – за дверью было тихо, – положил нож на пол, вцепился в прут и дернул. Дерево хрустнуло, по раме пробежала трещина, и я отшатнулся, взмахнув выломанной железкой.

Спрятав ее под койкой, снова подступил к окну. Там осталось три прута, между двумя появилась прореха, куда пролезла голова.

Лицо и уши тут же замерзли на ледяном ветру. Я посмотрел вдоль борта. «Триптих» летел не слишком высоко, на небе ярко светила луна. Внизу было все то же ущелье, но теперь оно стало куда глубже, и дна я разглядеть не мог. Склоны густо поросли деревьями и кустарником, по левому шла широкая земляная дорога.

Обшитый досками борт гондолы покато тянулся во все стороны от окна и нависал надо мной, как гладкая светлая скала, расчерченная горизонтальными щелями. Далеко над головой вдоль ограждения горели тусклые огни ламп, немного ниже виднелись оружейные люки.

Едва не ободрав уши, я втянул голову обратно и присел под стеной, размышляя. Над Инкерманским ущельем дирижаблю ничего не угрожает, вряд ли капитан небоходов прикажет своей команде нести боевое дежурство. Раз так, ночью на палубе будет всего трое или четверо: рулевой и один-два подручных матроса, остальные лягут спать. В темноте я смогу убить или оглушить дежурных, а рулевого заставлю опустить дирижабль к склону ущелья, после чего просто-напросто спрыгну.

Я перехватил нож поудобнее, собираясь вонзить его в раму, и тут от двери донесся скрежет. С тихим лязгом откинулась крышка на окошке, уперлась в железные треугольники, торчащие из двери ниже. На пол камеры легла полоса блеклого света.

Шагнув к койке, я быстро присел, снизу вогнал в нее клинок и выпрямился. В окошке возникла рука с толстой свечой на блюдце, а следом и лицо. Сердце заколотилось в груди, я замер, мгновенно покрывшись холодным потом. Кто бы ты ни был – как же не вовремя ты приперся!

В окошко заглянула Лада. Я шагнул поближе к ней, чтобы закрыть решетку с недостающим прутом. Блюдце звякнуло об откинутую крышку, гостья поправила свечу, глубже воткнула основание в лужицу воска, поставила рядом деревянную миску и сказала:

– Не подходи, пока не разрешу. Я принесла ужин. Здесь хлеб, мясо и овощи.

Я молчал. Взяв свечу, она отступила на шаг.

– Теперь можешь подойти. Но помни: у меня гарпунер. Держи правую руку опущенной, левой возьми миску и сразу отступи назад.

– Зачем пришла одна, если боишься? – проворчал я и, шагнув к двери, взял тарелку. Стало видно, что на Ладе длинное темное платье, плечи закутаны легким шарфом. Тюрбана не было, густые каштановые волосы лежали на плечах. Из маленького колчана на поясе торчали концы дротиков.

– Я не боюсь тебя, Марк, – сказала она, скривив губы. – Ненавижу, но не боюсь.

Марк? Это что, мое настоящее имя? Помнится, Мира сказала, что моего отца звали Август Сид… выходит, я – Марк Сид?

Я пошевелил губами, повторяя имя про себя. Странно – оно не пробудило во мне никаких воспоминаний.

– За что же? – спросил я, беря миску.

– За что?! – выдохнула она, подавшись вперед. – Ты еще спрашиваешь?! Ты… ты самый жестокий человек на Крыме, Альб! Худший из худших!

– И это говорит та, кто живет среди рабовладельцев?

– Лицемер, мразь! Ты… – Она подняла гарпунер. – Тебя ждет такая смерть, о которой еще долго будут рассказывать по всему Крыму! Но сначала ты скажешь, что нашел под склоном!

– Откуда ты знаешь, что я что-то нашел там?

– Карлик рассказал нам. – Она повела стволом сверху вниз, будто прикидывая, куда лучше выстрелить, чтобы причинить мне боль посильнее. – Потому мы и полетели в Редут так быстро. Другие Дома испугались, что Якуб первым все узнает о твоей находке. Теперь выложишь нам все, Альбинос, даже не думай, что сможешь скрыть правду. В Инкермане умеют пытать!

– Значит, Чак появился у вас?

Пламя свечи дрожало на сквозняке, и лицо Лады будто плыло, покачивалось в квадратном проеме, тени быстро скользили по нему.

– Знаешь, что было, после того как ты сбежал из ущелья? – спросила она.

Я молча смотрел на нее.

– Гантары объединились с другими Домами и почти уничтожили нас. И в этом виноват ты! Ты повернул дело так, что дом Приоров обвинили в заговоре против Рады. Ты… змея! Ядовитая змея, ползучий гад с равнин! Ты ходил вокруг меня кругами и потом… Уже назначили день свадьбы. Великое объединение херсонцев с гетманами – как же, все так шумели об этом! И отец поверил, решил, что с твоей помощью сможет упрочить свое положение в Инкермане. Мать убили сразу, уничтожили всех Приоров! Брат до сих пор в плену в твоем городе!

– Мать и брат, – повторил я. – А твой отец?

– А что – отец? Он забрал меня к себе. Защитил. Теперь я его помощница вместо брата.

– Неплохая карьера для девицы.

Мне показалось, что она оскалилась, но, возможно, это была лишь игра теней. Лада подалась вперед, впилась в меня взглядом. Глаза мерцали, будто звезды ясной ночью.

– Марк, – громко и почти торжественно произнесла она. – Марк Сид, я ненавижу тебя. Когда мы летели сюда, я думала, что как только тебя увижу, сразу убью. Я держалась за кинжал, чтобы вонзить в твою лживую глотку. Из-за тебя погибли сотни людей. Если бы отца не было рядом… Я слишком многим ему обязана. Благодари его, понял? Жаль, что ты нужен нам, пока не расскажешь, что нашел под Крымом и где оно спрятано. Ты…

– Кто твой отец? – спросил я.

Она недоуменно уставилась на меня, приоткрыв рот, потом что-то прошептала.

– Послушай, мне не интересны твои чувства, – сказал я сухо. – Хватит этой болтовни о том, как ты меня ненавидишь, лучше ответь: когда мы прибудем на место?

Получить ответ я не надеялся, но хотел окончательно вывести ее из себя. И своего добился. Я приготовился броситься к двери, если Лада всунет руку с оружием в окошко, чтобы всадить в меня дротик с пороховым зарядом, – и тогда мне не понадобилось бы взбираться по борту гондолы. Обезоружу и оглушу ее… Через окно отодвину засов. Свяжу Ладу обрывками платья и проникну на палубу более легким путем, получив к тому же гарпунер с колчаном, полным дротиков.

Но Лада Приор не выстрелила, лишь ударила ложем самострела по решетке. Казалось, взгляд ее способен прожечь во мне дымящуюся дыру. Схватив блюдце со свечой, девушка захлопнула крышку на окне. Несколько мгновений доносился звук шагов, наконец стукнула дверь, после чего воцарилась тишина, лишь пропеллеры гудели за окном.

Жаль, что она не попыталась сунуться внутрь, но меня устраивал и такой исход нашей встречи. По крайней мере, я вывел ее из себя, заставил уйти и не мешать мне. Я потер лоб, переступив с ноги на ногу. Если все, что она говорит, правда… девчонке можно только посочувствовать. Наверное, когда-то она любила меня? Если так, то каким чудовищным должно было показаться ей то предательство. Неужели я и правда способен на такое: втереться в доверие, обмануть всех, назначить свадьбу с девушкой, а после предать, став причиной смерти ее матери?

Я наскоро перекусил, разрывая зубами мясо, прожевал хлеб и запил остатками вина. Еда придала сил… и злости. Вырваться отсюда – или умереть. Нет причин не верить Ладе – Чак, как и предупреждала моя сестра, предатель. Он как-то отделался от отряда Миры, улетел от кочевников на «Каботажнике» и прибыл в ущелье, чтобы доложить гетманам о нашем разговоре в кормовом отсеке термоплана, который каким-то образом подслушал. Теперь гетманы, как и кочевники, хотят узнать все о моей находке.

Что же такое я нашел под Крымом? Никаких воспоминаний – мое прошлое было пропастью без дна, и лишь редкие, смутные проблески оживляли ее мертвую тьму.

Я достал из-под койки нож, подступил к окну и взялся за второй прут.

* * *

Подъем вдоль борта летящего дирижабля оказался тяжелым делом. Приходилось вонзать нож в щель между деревянными планками обшивки, протискивать между ними пальцы, цепляться тупыми носками сандалий… Хорошо, что клинок из плавника легко резал древесину. Без этого ножа я бы точно не добрался до высокой ограды, закрывающей палубу дирижабля от ветра, да и с ним дважды едва не упал.

Хорошо, что ветер дул не порывами, а ровно и сильно, из-за этого легче было противостоять боковому давлению воздушного потока. Звезды светили ярко, в небе висела большая луна, похожая на перезревшую тыкву. Не знаю, сколько длился подъем, я потерял ход времени. Сверху доносилось только тарахтение дизеля, иногда луч носового прожектора шарил по склонам ущелья впереди. Кто-то из команды мог заглянуть в мою камеру сквозь дверное окошко, увидеть, что пленный пропал вместе с двумя оконными прутьями, и поднять тревогу. Но пока ничего такого не происходило, и дирижабль тихо плыл сквозь ночь.

Несмотря на холодный ветер, я добрался до палубы весь в поту. Руки тряслись, в ушах шумело. Сжав нож зубами, ухватился за верхний край ограждения и присел под ним, упираясь носками в лист брони.

Ни звука. Я осторожно выглянул. Прямо передо мной дрожал, изрыгая дым из трубы, железный горб дизельного двигателя. Ближе к носу стояли палубные надстройки, в окнах одной горел свет, на крыше ее у штурвала маячила фигура рулевого. Раздутая туша газовой емкости вверху напоминала огромную рыбу без плавников, два боковых баллона – как мягкие, немного сплюснутые снизу шары.

Я перелез через ограду и плашмя растянулся на палубе. В ушах звенело от напряжения, темные волны накатывали на меня, каждая следующая – больше предыдущей, из-за них путались мысли. Только не сейчас! Если накроет очередное воспоминание и я вырублюсь на краю палубы, кто-то из команды может наткнуться на меня. Я перевернулся на бок, потом лег на спину и с силой потер уши. Еще сильнее. Они заболели – ничего, давай, а то конец тебе! Ногтями провел по щеке, дернул себя за нос, опять помассировал уши. Стало легче. Я приподнялся, но тут, без предупреждения, нахлынуло и закрутило в темном водовороте – ночной мир исчез, растворился во тьме…