Куда он пропал? Связан ли его уход с болезнью? Почему говорил, уходит навсегда? Сам ли ушёл? Если сам, тогда что могло послужить такому решению? Надо в дальнейшем попробовать всё это выяснить.

А сестрёнка у меня ничего такая. Боевая.

Э-э, Саша, местный приём тебя, конечно, слегка огорошил, но ребёнка следует успокоить.

– Маш, – я потрепал сестрёнку по вихрам, – поверь, теперь я никуда не уйду.

Она подняла голову. Глазищи блестят чёрными угольками.

– Правда?

– Правда. Если и пойду куда-нибудь надолго, то тебя с собой возьму.

Заплаканное личико осветилось улыбкой.

– Ой, Мишка, я так рада, так рада! Ты не представляшш, как я вся извелась…

Машка продолжала тараторить, а я с удивлением прислушивался к своим новым ощущениям. Кажется, я начинаю воспринимать, по сути, незнакомого мне человека именно как сестру. Странно, она ведь намного младше моих детей из той жизни, а я вроде бы уже люблю эту шебутную малявку.

Вот и ещё один плюсик попадалова. Такого у тебя, Саша, точно не было. Что ж, надеюсь, если всё же вернётся парень Мишка, мы с ним из-за этого воробушка не подерёмся.

К нам подошла лекарка:

– Вижу, благодать пришла, Мишка и Машка снова вместе. Ты, стрекоза, чем стрекотать, лучше покорми братку и мясца ему дать не забудь.

Сестрёнка сразу рванула к печке и загремела посудой. Тётка посмотрела на неё с усмешкой и перевела взгляд на меня.

– А я в лес пойду, травок посбираю… для памяти. С тобой же пока другая знахарка побудет. Поспрошай её, может, вспомнишь чего. А ты, Машка, картошки отвари и хлеб к ужину испеки.

Как-то подозрительно она насчёт травок для памяти высказалась. Неужели ты, Саша, прокололся? Ай, да хрен с ним! После разбираться станем, сначала нужно пообедать. Я решил перебраться за стол, мне так удобнее. Никогда не любил есть в постели и тем более не хочу, чтоб кормили с ложечки.

Сестрёнка поставила передо мной полную плошку всё того же супа из зайчатины, но уже с мясом, и положила сухарь, а затем уселась напротив, сложив руки, словно прилежная ученица. Мне показалось неправильным лопать одному.

– А почему себе не налила?

Она смутилась:

– Я дома поела.

Да уж, так я и поверил, особенно видя её голодный взгляд.

– Маш, я один не могу. Налей и себе, иначе мне еда в горло не полезет.

Сестрёнка удивлённо на меня посмотрела. Это я что, глупость сморозил? Начинает сказываться незнание местных правил поведения? Но бульона она себе налила… несколько ложек на донышко. А потом, бросив взгляд в мою сторону, и кусочек мяса в тарелку плюхнула.

– Мишка, ты говоришь очень странно. Неужто ничего не помнишь?

– Ничего.

– Ничего-ничего?

– Помню, как охотился.

– Это хорошо. – Она с серьёзной мордочкой мотнула головой. – Ты в лесу так вкусно мясо жарил.

Ха, кто о чём, а голодный о съестном. Ладно, пора браться за познание мира, в который попал. Начнём с малого.

– Маша, а как мы дома ели?

– Хи-хи. Ты меня так никогда не называл. Так к суженым обращаются.

– Буду знать. И… как же мы едим дома?

О-о, как бровки-то нахмурились.

– Сперва надо Боженьке помолиться за еду, нам ниспосланную. Ты начать должен, ты старшой. Ой, – она приложила ладошку ко рту, – ты ж беспамятный!

– А ты начни, вдруг вспомню.

Проколоться я особо не боялся: в Бога всегда верил, хоть и не был шибко религиозным. В церковь периодически заходил и распространённые молитвы знал. Правда, если здесь живут староверы, могут быть проблемы. Но к счастью, мои опасения не оправдались, всё прошло без эксцессов: молитва знакомая, крестятся тремя перстами.

Приступая к обеду, сломал сухарь и половину отдал сестре. Под моим строгим взглядом отказаться она не решилась. Оказалось, за едой в нынешние времена разговаривать не принято, и я усмехнулся про себя, вспомнив девиз советских столовых: «Когда я ем, я глух и нем!» В конце Машка, подняв плошку, допила через край остатки бульона. Последовал её примеру. Ну, теперь можно и поговорить.

Сестрёнка сумела удивить: после предыдущей скоростной болтовни никак не ожидал услышать от неё серьёзный и обстоятельный рассказ о жизни. Окружающая действительность была описана ею с лекторской неторопливостью. Примерно за два часа беседы многое узнал о местных реалиях, но самое главное – куда же всё-таки занесло моё сознание. Малявка не только текущие месяц и год назвала, а даже сегодняшнее число, чем меня просто поразила. Кто бы мог подумать, что девчушка десяти лет от роду, из глухой сибирской деревни царской России, знает точную календарную дату. Например, в две тысячи двадцатом году, из которого я провалился, её не всякая десятилетняя назовёт, а уж про этот одна тысяча восемьсот шестьдесят седьмой вообще молчу. Тут крестьяне, бывает, и о столетии понятия не имеют.

Да-а… попал ты, Саша. Конкретно попал. Хотя не стоит Бога гневить, могло быть и хуже. Сложись линии судеб иначе – и отмахивался бы ты сейчас дубиной в «гламурном» облике неандертальца от какого-нибудь саблезубого кошака или вприпрыжку от орков по долинам и по взгорьям улепётывал. Ну… если с такого ракурса на проблему взглянуть, то она уже и не слишком страшной смотрится. Но всё равно это первое августа запомнится надолго.

Вот что судьба, или кто там поспособствовал моему попаданию, хочет сказать? Давай, Сашок, выпрямляй загибы истории, гони Россию пинками в светлое будущее? Ха-ха два раза! Щас порву жопу на три части и рвану в Питер императора уму-разуму учить. Не, ну засунули бы меня сразу в Александра II или Александра III, я бы сбацал путёвый квест. А так… Что прикажете делать крестьянскому пацану из таёжной деревушки на двенадцатом году его жизни?

Или вы намекаете на пятидесятишестилетнего вселенца? Так он не семи пядей во лбу, тщательнее следовало кандидата выбирать. А я? А что я? Да, инженер, но высоких должностей никогда не занимал и уже лет девятнадцать на крупных заводах не работал. Да, в армии снайпером в спецчасти служил, но простым сержантом. Да, люблю оружие и отлично стреляю из любого. Постоянно палил в своё удовольствие из всего, что имелось, а у меня много чего имелось. Но у простого стрелка, пусть даже самого лучшего, мало шансов изменить будущее. Окончив институт, я работал в оборонке, на производстве артиллерийских орудий; эти знания, конечно, пригодятся, но кардинально на ход развития государства вряд ли повлияют.

А в последнее время я в основном огранкой драгоценных камней занимался, пять лет назад организовал заводик по выпуску ювелирных украшений. Постепенно и сам кое в чём поднаторел, некоторые говорили, талант к ювелирному делу пробуждается. Льстили, наверно. И как с этаким жизненным багажом, чёрт возьми, историю менять? Мне хотя бы до той же долбаной революции дожить, уже рад буду.

Разумеется, я в состоянии организовать кучу всяких разных интересных производств, но для этого нужны деньги, гроши, тугрики. Где их взять? Стать алмазным королём? Застолбить кимберлитовые трубочки в Якутии? А я не помню, где они находятся, хоть и летал туда несколько раз. И в Архангельской области побывал, и по уральской земле вдоволь побродил. Не-е, на карте-то я ткну пальцем в примерный район расположения рудников и приисков, только вот на вопрос об их точных координатах память услужливо посылает меня на три буквы. Даже инженером мне никуда не пойти, и дело тут не в возрасте: переучиваться надо, в девятнадцатом веке технологии другие.

Пока, развалившись на шкурах, я предавался горестным раздумьям, а после немного подремал, Машка успела испечь хлеб и картошку отварить. Потом и ведьма пришла. Правда, зря я её так называю. Сестрёнка сказала, она очень хороший человек и знахарка прекрасная, меня больше недели словно родного выхаживала. При этом единственная хозяйка землянки и всей поляны, а зовут её баба Софа.

Начались сборы на стол – как говорится, что Бог послал. Из пояснений Машки я понял, что с едой у нас дома дела обстоят хреново. Мой новый папаня устроил для семьи раздельное питание: он со старшими сыновьями ест из одного горшка, а мать и мы с сестрой – из другого. Догадайтесь, в чьём горшке есть мясо, а в чьём – нет. И ладно б одно мясо, так мы обычно капусту с водичкой лопаем, закусывая куском хлеба. При этом маманя сложившийся порядок во всём поддерживает: как же, мужики работают, устают, а мы фигнёй страдаем. Братья, кстати, порядком старше: Гнату восемнадцать лет, Фёдору недавно пятнадцать исполнилось.

Отец, ко всему прочему, бывает, напившись, бьёт меня. Хотя чего это тельце бить, дал щелбан и пинка – всё, можно хоронить. Братьям и матери тоже достаётся, но меньше. Машку, слава богу, не трогает. Надеюсь, и дальше так будет, иначе я… нэ увэрэн, что правильно отрэагирую. Не, я понимаю, домострой и прочая хрень, но не припомню, чтоб детей в крестьянских семьях голодом морили. Естественно, когда голод у всех в округе – взять, например, девяностые годы этого столетия или тридцатые следующего, – происходили и страшные вещи, даже ели детей. Но здесь, насколько я смог оценить, живут довольно сытно; во всяком случае, никто не голодает. А наша семья зажиточной считается. Зачем тогда, спрашивается, нас гнобить?

Знахарка присела ко мне на топчан и положила руку на лоб.

– Горячки нет, на поправку идёшь. Выпей настой, опосля снедать станем.

Ужин прошёл, на мой взгляд, в тёплой дружеской обстановке. Чуть погодя постарался навести мосты насчёт остаться в землянке ещё на недельку-другую: ну не хотелось идти в тот дом, о котором рассказала сестрёнка. Оказалось, не всё так просто.

Баба Софа, малость повиляв, созналась:

– Мне ваш отец дал всего седмицу. Если потом не сможешь работать, не заплатит. Осень, ваша помощь в поле нужна.

Вот что значит узок круг этих богатеев, страшно далеки они от… огорода^[8]. Сельская жизнь, однако, про сбор урожая я и забыл. Что же делать?

И тут голос подала молчавшая до сих пор Машка:

– А много он обещал заплатить?

– Мешок муки, – вздохнула знахарка.

– Мишка, а давай шкурками отдадим.

– Какими шкурками?

Сестрёнка смутилась:

– Ты просил о них не говорить. Но нынче, поди, можно?

– Говори, – разрешил я.

– У тебя в лесу спрятаны добытые прошлой зимой шкурки. Не один мешок муки будет.

Тётка помотала головой:

– Я не хочу ссориться с вашим отцом.

– Ну зачем же ссориться? – Я воспрял духом от сестричкиного известия. – Машка завтра прибежит домой с печальной вестью: мне снова плохо. И мы поживём у вас лишних две-три… э-э-э, седмицы, – мне вовремя вспомнилось, как тут неделю называют.

– Дурень! Да коли здоров, нельзя говорить, что болен. Надолго слечь можешь и вряд ли уже встанешь.

«Не-е-е, так дело не пойдёт. Нам на ваши суеверия начхать», – подумал я, но вслух сказал другое:

– Нет. Болеть больше не буду, кто бы и что ни говорил. А дома и в поле в таком состоянии, как сейчас, я уж точно долго не протяну.

Софа сначала продолжила буравить меня хмурым взглядом, но постепенно её лицо разгладилось.

– Видимо, ты прав, и неча мне у судьбы лишнее выторговывать. Зима без Снегурки тяжёлая выйдет.

Решил поинтересоваться:

– Снегурка – это кто?

– Её тоже не помнишь? А ведь вы дружили. Собака то моя, три седмицы как околела. Тебя-то лишь в память о ней выхаживать взялась, не жилец ты был.

О как! Любопытные новости. А знахарка-то, похоже, хоронит себя раньше времени. Зимой в лесу без собаки, понятно, тяжко. Но не смертельно же? Да и в деревню, случись что, уйти можно – не прогонят же знахарку.

– Почему бы другую собаку не завести?

– Задерут. Я до Снегурки двух собак держала, всех задрали, а она или сумела договориться с лесными, или просто отвадила зверьё. Как здесь появилась, так до сих пор на огород никто и не покушается. Зайцев каждую неделю приносила, уж кто кого кормил, и не сказать.

– С питанием я помогу.

– Ты себя бы прокормил, Аника-воин.

– Не буду бахвалиться, – пришлось покорно согласиться, – через пару седмиц посмотрим. Вы, если с моими встретитесь, рассказывайте о моём слабом здоровье.

– Скажу, скажу. С курицей-то что делать?

– С какой курицей?

– Так Машка сёдня, увидав, что ты на поправку пошёл, попросила у отца курицу. Суп из неё – первое дело для выздоравливающего.

– А вы говорите, что курица жива и бегает. Ждёт, когда выздоравливать начну.

– Ты очень изменился. Раньше не врал, а теперь у тебя это так легко выходит.

– Просто я понял одну важную вещь.

– Если врёшь, легче жить?

– Нет. Если хочешь выжить, приходится иногда врать. А я хочу не только выжить, но и жить. И хорошо жить. А ещё хочу, – я перевёл взгляд на сестрёнку, – чтобы хорошо жила она. – Потом снова посмотрел на знахарку и продолжил: – И вам тоже хорошей жизни желаю.

– Щедрый ты, – улыбнулась баба Софа.

– Не стоит говорить, что легко быть щедрым, ничего не имея. – Я постарался вернуть улыбку. – Не волнуйтесь, я заплачу за заботу.

– Ну-ну, поживём – увидим.

– И заплачу поболее отца.

Если судить по её задумчивому взгляду, договориться мне удалось.