Садимся – все трое на заднее сиденье, в кармашке на дверце уже откупоренная бутылка «Очищенной», бумажные стаканчики… Ну, за успех, говорю я, разливая, и мы глотаем теплую водку – без удовольствия, как микстуру. Все, бутылка на полу в ногах, о, и не одна, молодец, Гера, догадался, туда же летят стаканчики, быстро приводим себя в художественный беспорядок, Гера заводит мотор, мы катимся, катимся, катимся по коллатеральному шоссе номер четыре, ага, вот и застава, нам приказывают остановиться, а Командор уже спит на коленях у Саши, а Саша припала ко мне, а у меня остекленевшие глаза и еле ворочается язык, и трезвый Гера отвечает за всех…

Дождь заливал стекла и глушил все звуки. Я не был уверен, доносится это шум боя или шуршат капли по кронам. По желтеющим кронам… Поэтому, пока капитан отсутствовал, я стал слушать радио. В «медведе» капитана Крестовикова стоял отличный приемник.

Мир был охвачен паникой. Люди бежали из городов, резервистов ставили в ряды, бомбардировщики взлетали в небо, флоты выходили в море… Всяческие канцлеры, президенты и императоры висели на телефонах «горячих линий». Какие-то военные обозреватели, люди без малейших признаков стыда и интеллекта, пытались объяснить мне, как вести себя в момент ядерного нападения и сразу после оного. Через двадцать минут меня уже трясло, и не знаю, от чего больше: от злости или от страха за родных… за все еще родных…

Звено Врангеля – он сам, Саша Балахнин и Макс Потылицын, давний друг Врангеля, – сидело в нашей машине, два других звена с хорошим ручным пулеметом «РПВТ» – во второй. Ребята тоже слушали радио…

Трудно поверить, но только сейчас до нас понемногу доходило все.

Вернулся капитан, а с ним – тот самый Выдра, на котором нынче сошелся клином свет. Они забрались в салон, сдирая с себя дождевики, и сразу запахло мокрым войлоком. Никогда до этого я Выдру, естественно, не видел, однако спутать его с кем-либо было нереально. Выдра походил на ожившую каменную, бабу, каких немало в здешних краях. Ниже меня, он весил, наверное, за сто пятьдесят. Черное в оспинах лицо, маленькие глазки, руки до колен. Голенища чудовищных сапог были надрезаны и зашнурованы сыромятными ремешками – иначе не налезали на толстенные икры.

Хозяин Медной горы…

– Ага! – сказал он, увидев меня. – Ну, здравствуй, здравствуй…

Рукопожатие его было осторожным – он сознавал свою силу. Моя рука как бы побывала под паровым молотом, направляемым умелым кузнецом.

– А пройдет машинёшка-то? – тут же обеспокоился Выдра. – Дорога там никака, а по дожжу так вовсе смерть.

– Пройдет, – сказал капитан. – Значит, Тимофеич, говоришь – не геологи?

– Не. Геологов я за версту с подветра распознаю. А в тех, понимаш, чё-то лажненькое тако вот… не объяснить. Ну все как у геологов, а не геологи.

– Так заявить надо было.

– Не. Эт не по нам. Заявлять. Не. Капитан втянул воздух уголком рта.

– Да, – сказал он. – Знакомо. Там, Тимофеич, под стенами – уже две сотни наших легло, а сколько еще ляжет – представить страшно. ~ Эттак… – сказал Выдра и замолчал.

– Так куда ехать? – капитан вздохнул, перебрался в перед, сел за руль.

– Скрозь деревню, и по леву руку просек увидишь… Мы тронулись и второй «медведь» тут же зарычал мотором.

Дорога и сквозь деревню была так себе, в выбоинах и ухабах, а по просеке, давно заросшей тонким осинником, шла и вовсе колея. «Медведь» нырял в какие-то ямы, переваливался грузно с боку на бок, но пер и пер – вверх и вперед.

– Кто дорогу-то так разбил, а, Тимофеич? -пересиливая мотор, крикнул капитан.

– А лесовозы. Третье лето только как кончили деляну сводить. Ангельску рощу продали, слыш? Вот так так… Така роща была! Эх, химики…

– Это где Агафонов скит стоял?

– Точно так. А ты почем про скит знаш?

– Да кто же про него не знает… Зден Рышардович, перелезайте-ка сюда, на переднее, разговор есть.

– Слушаюсь… – я полез на переднее – и крепко приложился теменем о трапецию, на которой в бою сидит пулеметчик. Боль была адская, а в следующую секунду на лоб хлынула кровь. – Матка бозка…

Меня тут же за штаны утянули назад, с прибаутками промыли водкой дыру в скальпе и перевязали зеленым полевым бинтом; только минут через десять я выполнил приказ капитана: сел на переднее и приготовился к разговору.

– А щас во-он от того валуна направо, – показал Выдра.

Валуном Выдра назвал серую округлую скалу размером с четырехэтажный дом. Наверху синей краской кто-то написал: «Мы – колчаковцы». За скалой от разбитой лесовозной дороги по ложбине уходила зеленая тропа, по которой прежде ездили разве что на конях.

– Грибов-то! – восхитился капитан.

Тропа была красна от шляпок огромных сыроежек.

– А так грибной нынче год, – охотно отозвался Выд-ра. – Не знам, куда и девать.

Все бочата уже засолили. Вот ежли вернемся, рыжиками угощу. Со сметаной под семеновскую – ух как здорово хороши.

– Особенно после баньки, – сказал капитан.

– Эт ты верно подметил, капитан, – согласился Выдра. – Куда ж без баньки-то?

Никак нельзя.

– Зден Рышардович, вы уже поняли, что нам предстоит? – спросил капитан, не поворачивая ко мне лица. Я видел его в профиль: почти мефистофельское лицо, только коротконосое.

– Идти под землей, – сказал я. – Авось куда-нибудь придем.

– И даже не совсем авось. Я сам удивился, когда узнал, сколько здесь было вырыто всяческих шахт и штолен. Что вы хотите, золотоносный когда-то участок. Да и сейчас кое-что попадается. Слышали, как один американский сержант нашел самородок?

– Слышал.

– Но черт бы с ним, с золотом. Тимофеич, однако, говорит, что знает вход в старую шахту. И что этот вход с месяц назад разыскивали какие-то люди.

– Это я слышал.

– Так вот: старая эта шахта имеет коридоры, проходящие, видимо, неподалеку от капониров. Когда эти капониры строили, дважды натыкались на пустоты. Это мне генерал все-таки сказал. Ублюдок. Ненавижу таких. Знаете, как он вне базы оказался? А, впрочем, черт с ним. Язык марать не хочется. Должен сказать, дорогой мой Зден Рышардович, есть у меня одно ничем существенным не подкрепленное предположение, что новостройка… вернее, новокопка американцев с этой старой шахтой напрямую связана.

– Почему вы так думаете?

– Ну… например, самородок в отвале. И еще кое-что. Косвенные признаки.

Всяческие умолчания. Интуиция, в конце концов. Да вы же и сами все понимаете…

Тимоти, подумал я. Ну, конечно.

– Не все, – сказал я. – Например, не понимаю, почему вдруг именно я…

Капитан быстро посмотрел на меня, потом вновь уставился на дорогу.

– Главным образом потому, что вы единственный специалист по вычислительным системам в пределах досягаемости, – сказал он.

Так, подумал я.

– Значит, вы всерьез считаете, что мы имеем шанс попасть в командный бункер?

– А у нас просто нет другого выхода…

Он сказал это тихо и равнодушно, и я сразу понял – да, другого выхода нет.

Выдра просунулся сзади, навалился грудью на кожух мотора.

– Щас налево будет – вот там сторожно надо… Пейзаж вдруг переменился рывком – будто при склейке киноленты. Только что были березы, папоротники по горло – и вдруг ковер жесткого стелющегося кустарника, из которого высовываются темные камни. Дорога пропала совсем, «медведь» закачался и запрыгал резче. Во-во-во! – ткнул куда-то в сторону толстым пальцем Выдра. Мы резко свернули и вкатились в лощину, уходящую круто вниз. Еще полсотни метров – и справа открылось вполне тянь-шанского вида ущелье: серые осыпи и черные скалы-жандармы, редкие сосенки… Видно было, как дорога уходит на самое дно, в буро-зеленую пену, сквозь которую проступает черный извилистый пунктир речки.

Дорога была страшная. Мокрая глина, мокрый красноватый щебень, мокрые черные, изъеденные сверху бревна, укрепляющие край. Пешком в хорошую погоду – было бы жутковато идти…

– Проедем ли? – усомнился капитан.

– А чё нам? В гору влезли, под гору скатим. Позапрошлый год на старом «косаре» проезжали…

– Ну, если на «косаре»…

«Омь-1000», по-простому «косарь», была на редкость неудачной машиной, все это признавали, однако почему-то в свое время их наштамповали более чем достаточно.

Не имея спроса в городах, для которых вроде бы и создавался, «косарь» неимоверно упал в цене (как раз до косаря -. одной тысячи рублей) и потихоньку был раскуплен крестьянами. Они-то, бедные, с ним потом и мучались.

И все равно – спуск был кошмарный. Вездеходик наш царапал левым крылом о каменистую стенку, а правые колеса, по моим ощущениям, временами шли по воздуху.

Видит Бог – я бы охотно вернулся под огонь…

– Вот, значится, здесь… – Выдра поводил лучом фонаря. – Было б чё другое – предложил бы, а так – нет.

М-да… И капитан, и егеря за моей спиной, и сам я, разумеется, – глазели молча на эту полураздавленную бревенчатую стену, в которой косо застряла такая же полураздавленная дверь. Пахло гнилью, грибами, еще какой-то тревожащей непонятной дрянью… Все было черное, и казалось: только тронь, и посыплется.

Над головой был дощатый настил, на три четверти состоящий из дыр. Завал из ржавого железа доходил мне до плеча. Здесь были свалены какие-то колеса, бочки, кузова вагонеток, обрезки труб, бухты троса…

– Канатна дорога была, – сказал Выдра, проследив мой взгляд. – Вниз по речке запруда стояла, дробилка… Ещо наши мужики на ей молоть пытались, да ничё не намололи.

– А что вы отсюда вывозили-то, Тимофеич? – спросил капитан. – В позапрошлом году?

– А насос тут паровой хороший оставался, – с готовностью отозвался Выдра. – Такой насос, сто лет ему в субботу, а качат и качат. Ещо немецкий, ещо с до позатой войны. Вешчь. И хош дровами, хош углем, хош мазутой – йму по барабану.

– Значит, могло шахту и залить? – спросил капитан. – Без насоса?

– Не. Пересохло там все. Не зальет, нечем. ~ И что же, ведет она под самую базу?

– Выходит, так. Скрозь гору проходит, там вглубь сворачиват – и аккурат под американами разветвляется. Вправо широка штольня идет, а потом вниз штук шесть Малых – местами лёжкой кайлали. – Как же ее так интересно вели…

– Вели как-то. До меня было. Куды! Табличку медну отодрал: одна тысяча восемьсот девяносто первый год, купец Бородин. А чё диву даваться – за живой жилой шли, за кварцем. Богата, видать, жила попала…

– Тимофеич, а когда ты последний раз туда спускался?

– Да… лет уж вроде пять…

– Понятно. Надо идти. Итак, боевая группа, слушай команду…

Как ни странно, сама шахта не производила такого руинного впечатления, как вход в постройку, прикрывающую ее сверху. Там действительно было очень сухо, а в сравнении с открытым воздухом и тепло: градусов восемь. Мы начали спускаться – первым Выдра, потом капитан, потом я-по крепкой деревянной лестнице, отгороженной решеткой от бесконечной цепи с помятыми ржавыми ковшами. Не знаю, как все это правильно называется.

– Командир! – крикнули вдруг сверху. – Господин капитан, тут…

– Разберитесь, – коротко велел мне капитан. Сам он стоял перед входом в темную штольню. Вход обрамляла арка, сложенная из отесанных каменных глыб. В этом чувствовалась какая-то особая основательность давних шахтеров.

В штольню уходили рельсы – похожие на трамвайные, но еще с продольным желобом поверху. Колея была узенькая – сантиметров сорок. Шахтеры подкатывали сюда вагонетки, опрокидывали в бункер, а из бункера руда ковшами выгребалась наверх, на-гора…

Выдра светил на потолок – здесь достаточно высокий – и что-то там рассматривал.

Я снова полез по лестнице – теперь вверх. Порогов посторонился, пропуская меня.

– Что там? – спросил я.

– Да вот… бывает, командир. Нервы…

Нервы оказались у Врангеля. Я только взглянул на него – и понял, что уговаривать и приказывать бесполезно. Такие белые глаза…

Клаустрофобия. Он рассказывал, а я забыл. А он, наверное, думал, что пересилит…

– Сережа. Ты меня слышишь? Судорожный кивок.

– Под землю не пойдешь. Ты и… – поискал глазами, – курсант Потылицын. Возьмите пулемет. Гранаты. Прикрывайте нас отсюда. Но – чтоб железно.

– Есть.

– Есть, командир… – и тихо: – Спасибо, Зден…

– Проблемы? – спросил капитан, когда я вернулся вниз.

– Никак нет. Оставил прикрытие.

– Разумно… Вперед. Бегом. Марш. И сам побежал первым.

Крепко строили пращуры. Лишь в двух местах крепь просела, и там пришлось пробираться ползком. После второго завала Выдра велел всем сесть, а сам ушел вперед и скоро вернулся верхом на дрезине.

– Жива старуха, – сказал он весело. Я подумал вдруг, что шахта вовсе не так уж заброшена.

– Хичники лазиют, – сказал он, будто отвечая на незаданный вопрос. – Всё львину голову ищут, не найдут…

Хищниками, я знал, называли блуждающих старателей, не имеющих участков, а урывающих там, где удастся. На них приходилась немалая часть преступлений в тайге и горах; их же чаще всего находили на дальних тропах с зарядом картечи в груди или спине…

Как-то это не совмещалось: наличие множественного числа «хичников» и безуспешный розыск шахты ненастоящими геологами. Но думать я не мог, мысли отбило, и четко ощущалась какая-то крепкая перегородка, опущенная поперек мозгов… Впрочем, я слышал о подобных вещах: местные знали о явлении или объекте все, приезжие – ничего. Видимо, в данном случае что-то подобное нами и наблюдается…

– Что за львиная голова? – насторожился вдруг капитан. – Тот знаменитый самородок?

– Ага, – отозвался Выдра. – На который Бородину наворожили… – и он рассказал любопытную историю о том, как купцу Бородину наворожил какой-то старик: найдут на Бородинском прииске знатный самородок с голову рыси размером, но после этого перемрут один за другим сыновья купца, а жена решится умом, а чтобы поверил купец, то вот… – и старик выдал какое-то бытовое предсказание, исполнившееся буквально в тот же день. На следующий месяц доносят купцу: в глыбе кварца самородок найден, поболе кошачьей головы и на голову льва похожий. Тогда распорядился как-то секретно купец – и не вынесли из шахты тот самородок, с почестью где-то похоронили… С тех пор истощилась шахта начисто, кварц и тот не попадается, а все же вот находятся люди, желающие поискать пропажу…

Случилось все это в начале семнадцатого года, а уже в двадцатом не осталось у купца ни одного сына, а жена решилась умом. Сам же Бородин пережил как-то и горе, и разорение, в сорок втором вернул все имущество, но к шахте с тех пор не подходил, не подъезжал. Не продавал ее и сам не пользовал. Умер он совсем недавно, лет шесть-семь назад…

Потом, передохнув, мы кое-как облепили дрезину, приспособили фонари, Выдра и Самосенок, егерь из звена Поротова, крепкий квадратный парень, на гражданке путевой рабочий, сели на рычаги, – и мы скрежеща, медленно, все быстрее, быстрее покатились по глухо отдающим звук рельсам.

Все это было до.жути нереально. Казалось, я опять смотрю кино.

Уговоров они слушать не хотели, и потому пришлось употребить власть: скомандовать отбой. Быть по местам, уточнил Панин, или?.. Или! – рявкнул я. Всем разойтись по бабам! И вести к себе! Чем больше, тем лучше! Пить водку! Ничем не выделяться! Кру-угом! Шагом – марш! Они ушли, остался один Командор. Он потыкался в углы, потом включил телевизор.

– Выруби, – попросил я. – Ну его на хер.

– Хорошо, – сказал он, но вместо этого стал переключать каналы. По шестому показывали какой-то рисованный фильм. – Может, оставим? – попросил он.

– Оставь.

Несколько минут мы тупо смотрели кино. Краснозадая макака-сержант в фуражке со звездой обходила строй зверей-ополченцев: кому-то поправляла ремень, кому-то картуз, пыталась медведю поставить ноги по-строевому: пятки вместе… Пузатому пеликану ткнула кулаком в живот: подбери брюхо!

Пеликан втянул живот, но выпятил зоб. Невидимая аудитория заржала. Макака зашипела и пошла дальше…

– Что там Яков? – спросил я, хотя можно было и не спрашивать.

Командор молча пожал плечом.

– Ты заходил к нему?

– Он меня послал.

– Но он сможет это сделать?

– Яков, видишь ли, все может. Дело только в сроке.

– Об этом я и спрашиваю.

– Не знаю. Думаю, успеет.

– Слушай, старый. Давай напьемся.

– А есть?

– Как в Греции.

– Доставай. Что там у тебя?

– «Тифлис», десятилетний.

– Издеваешься?

– Отнюдь. Великолепный коньяк.

– Так, а стаканы?.. А, вот они. – Мыл? – Плевать.

– Ладно, поехали.

– Да здравствует Грузия!

– Виват!

– Правда, хороший.

– Ты же меня знаешь.

– Надеюсь…

– На что?

– Что знаю.

– А-а…

– Давай дальше.

– Подставляй.

– За удачу.

– Будем жить.

– Чудесная штука.

– Мне тоже нравится.

– У меня еще есть.

– Ну и выпьем тогда весь.

– М-м…

На экране теперь была река. Львенок, опоясанный пулеметными лентами, держал в руках черепашку и что-то ей втолковывал. Черепашка истово кивала. Потом он размахнулся и пустил черепашку блинчиками по воде. На другом берегу ее поймал бегемотик. Черепашка, тыча ручкой вверх, объяснила бегемотику, что надо делать.

Бегемотик кивнул и тем же манером отправил ее обратно…

– А молодцы наши девчонки, правда? – сказал Командор.

– Все молодцы, – сказал я.

– Но девчонки – особо.

– Особо.

– А Панин – слюнтяй.

– Панин – хороший мужик.

– А тебя ребята не любят, ты знаешь?

– Знаю.

– А знаешь, почему?

– Знаю.

– Ну, и?

– А я не девочка, чтобы меня любить.

– Я тебя тоже не люблю. Это чтоб ты знал.

– Буду знать. Давай-ка еще по пять капель…

– Сейчас. Сосед! – крикнул Командор в приоткрытую дверь. Он там увидел кого-то, а я нет. – Выпить хотите?