Глава седьмая, матерная

– Андрей!!!

– Здесь! Что случилось?

– Шестые роды, тридцать восемь лет, схватки каждые четыре минуты, деревня Еловое, – отчеканила диспетчер.

Оооох, здесь даже не выразиться без мата. С учетом того, что первые роды длятся от семи до четырнадцати часов, а затем, при последующих, время уменьшается в геометрической прогрессии, шанс на успех (довезти до больницы, чтоб не принять роды в машине) сводится к минимуму.

Шесть лет я избегал этого, уворачивался, как Нео от пуль, довозил до больницы, учил правильно дышать, сдерживать схватки, но теперь было не суждено. Было суждено опоздать. Мы (я и моя медсестра) приняли роды, но я бы хотел объяснить вам причину страха в этом, казалось бы, природном и естественном процессе.

Самый первый и осознанный страх – риск. Риск того, что с плодом или матерью что-то пойдёт не так. Причём, фактически за любую причину летального или травматического исхода отвечаем мы, фельдшеры, или другие медработники, принявшие роды. Неважно, зависело это от нас или нет. Почему? А вот не знаю. Просто так заведено и всё: демографическая ситуация, все дела.

Второй – это природная ответственность. Для акушерок, работающих в роддомах и принимающих за день до десяти родов, это норма, для таких, как я – это стресс.

Дабы уберечь вас (обращение конкретно к беременным дамам) от подобных нервозных состояний, я хочу пояснить.

– Не существует «тренировочных схваток».

– Если появились схватки и повторяются с периодом в десять-двенадцать минут, я хочу вас поздравить – вы рожаете.

– Чем внимательнее вы слушаете своего гинеколога, тем проще пройдут роды.

– Стоит уделить время брюшному прессу (если он хорошо развит, роды пройдут куда проще, чем обычно).

– Диета. Она, безусловно, важна. Но, как говорится: всё в меру. А именно: если вы беременны, и вам хочется шоколада, съешьте его. Но не целую плитку, а четверть. Не стоит усугублять и прятаться за гормонами. Вопрос ожирения и набора веса стоит далеко не последним в процессе ведения беременности и родов. На период беременности цитата: «Если хочется, значит, требует организм и ему чего-то не хватает» – является беспочвенной и членовредительской. Если кушать всё, что хочется и в тех количествах, что хочется, вас разнесёт, что не добавит ничего хорошего ни при родоразрешении, ни при дальнейшей семейной жизни. Ссылаясь на статистические значения, скажу, что средний набор массы во время беременности составляет от десяти до четырнадцати килограммов при одном плоде. Источники могут разниться, но всё равно истина – вокруг данных цифр. Делайте выводы.

– Непосредственно во время родов слушайте человека, их принимающего. Это позволит облегчить процесс и избежать разрывов (или минимизировать их).

В моём же случае дело обстояло немного иначе: гинеколог прогнозировал роды на октябрь (определяют календарный срок родов в примерном диапазоне с погрешностью максимум в неделю), но выехали на вызов мы в сентябре. И мало того, что роды были шестыми, так и пациентка дождалась самого последнего момента, полагаясь на мнение гинеколога и напрочь забыв, что бывает такое явление, как роды преждевременные.

Вот из-за этих-то предубеждений скорая помощь была вызвана уже непосредственно во время родов, вследствие чего мы, конечно, опоздали…

– Андрей!!! – кричала мне в трубку диспетчер. – Вы где?!

– Подъезжаем, – уклончиво отвечал я, ожидая самого худшего. Оно не заставило себя ждать.

– Там сейчас фельдшер ФАПа (фельдшерско-акушерский пункт), она говорит, что пациентка уже рожает. Точнее, фактически родила, но она боится перерезать пуповину, будет ждать вас. Ты успеешь?

– Успею! – отвечал я, холодея. Если пуповина не будет перерезана, ребёнок может не сделать первый вдох. Так как именно пуповина поставляла ему кислород во время всей беременности, а, как известно, ко всему хорошему быстро привыкаешь. Это, конечно, редкость, обычно дети начинают дышать с ещё даже не перерезанной пуповиной, но на тот момент лишний риск был для меня неприемлем.

Если до этого момента мы просто мчались по скользкой от дождя дороге, то после звонка уже летели с риском для жизни.

В дом мы с Олей (это моя медсестра на ту смену) влетели невзирая на побочные преграды вроде попадающихся по дороге людей. Но на деле всё оказалось куда прозаичней: фельдшер ФАПа успешно приняла роды, а мы успешно перехватили у неё инициативу: провели полную обработку младенца фурацилином, перерезали пуповину, запеленали ребёнка (пеленала Оля, я бы, наверное, не смог, к своему стыду). И да, ребенок превосходно раздышался и дал всем об этом знать громким плачем, даже имея при себе целую пуповину.

Родилась девочка. Каролина. Два килограмма семьсот граммов. Что, конечно, маловато для новорожденного ребенка. Тем не менее, мы довезли и мать, и Каролину до больницы мегаполиса (за сорок километров) и сдали на руки врачам.

После передачи, сев в машину, мы долго не трогались. За сигаретой вскрылся факт, что у нас с Олей это первый принятый на дому ребёнок, и нам нашлось о чём помолчать.

Не знаю, как объяснить, но я чувствовал ответственность за Каролину. Наверное, потому что это была первая жизнь, которую я не отобрал, не продолжил, а именно подарил миру, и даже не я, а мы – без помощи Оли я бы сел на задницу, и мне не стыдно сейчас в этом признаться.

Но, как вы понимаете, книга не пишется за один день. На это уходит время, месяцы. И сейчас я стучу пальцами по клавиатуре и не знаю, как написать о том, что Каролина умерла, прожив всего два месяца.

Синдром внезапной детской смерти, он же СВДС. Явление непонятное, неизученное, не поддающееся логике.

Я поясню: до года абсолютно любой ребёнок рискует попасть под эти страшные четыре буквы. Почему? Никто не знает: все анализы в норме, предварительно никаких проблем, но во сне останавливается сердце. Без какой-либо патологии. Без каких-либо предварительных диагнозов, потому что даже на вскрытии организм абсолютно здоров и причин для остановки сердца нет. Просто так совпало. Судьба? Рок? Мы не знаем.

Признаюсь, я долгое время искал виноватых: фельдшера, наблюдающего ребёнка, мать, которая из-за своей многодетности была вынуждена спать вместе с Каролиной и могла случайно прижать её во сне, да кого угодно! Но так и не нашёл. Невозможно найти виновного там, где его нет.

А если нет виновного, то вроде бы всё должно быть хорошо, но нет. Боюсь, что эта смерть – моё бремя на всё отмеренное мне время, потому как если некого винить, то по инерции винишь себя. И вроде как не за что, но так как это было что-то из ряда вон выходящее, то и ожидаешь чего-то хорошего, но не тут-то было. Это цепляет. Будь это десятый принятый мной ребёнок, я бы и бровью не повёл. Но она была первой, и это оставило след в душе. Навсегда.

И нет, я не боюсь ни суда, ни следствия по этому делу. Я знаю, что мы сделали всё правильно, просто так распорядилась судьба. Хоть я в неё и не верю.

Глава восьмая, судебная

Что касается суда, то я не в первый раз на нём бы присутствовал. Стоять возле трибуны и отвечать на вопросы прокурора для меня не в новинку: даже работая в тихом месте, порой приходится его посещать. Например, когда во время пьяной горячки один человек считает, что самый адекватный выход из положения – это пырнуть обидчика ножом. – Куршин Андрей Александрович, фельдшер выездной бригады, верно?

– Верно.

– Суд оповещает Вас, что в случае дачи ложных показаний по данному делу Вы будете привлечены к уголовной ответственности. Вы согласны?

– Согласен.

– Тогда приступим. Прокурор?

– Итак, двадцать второго июля на станцию скорой помощи поступил вызов, в котором сообщалось, что мужчина ударил ножом своего товарища, верно? – спросил меня прокурор, видимо, сознательно искажая ту информацию, которой на тот момент располагал.

– Не совсем так, – ответил я, подбирая слова для ответа на следующий, очевидный для нас обоих вопрос.

– Поясните, пожалуйста.

– Началось с того, – начал я, краем глаза наблюдая, как сразу три человека записывают за мной каждое слово, – что изначально, точнее, во время звонка в Службу скорой помощи, вызов звучал немного иначе. А именно: вызов был осуществлён соседями, которые пояснили, что к ним прибежала соседка в неадекватном от стресса состоянии и пояснила, что её сын ударил ножом её сожителя, что привело к обильной кровопотере последнего.

– Хорошо, далее.

– Далее диспетчером был уточнён адрес вызова и характер полученной пациентом травмы, о чём соседи по понятным причинам затруднялись ответить.

– Почему? – спросил меня прокурор. Далее я, пожалуй, не буду дополнять его вопросы излишними пояснениями, так как они по большому счёту стандартны и прописаны в протоколах.

– Потому что, как я говорил выше, соседка находилась в неадекватном состоянии, ко всему прочему от неё пахло алкоголем.

– Как скоро Вы выехали по данному вызову?

– Незамедлительно, – ответил я, не соврав.

Здесь я бы хотел опять взять паузу, чтобы немного углубить вас в тонкости работы скорой помощи. Особенно это касается любителей вопить о том, как долго к ним ехала бригада. Существует градация вызовов, а именно: неотложные (вызов принят диспетчером и должен быть передан бригаде в течение часа); срочные (то же самое, только в течение пятнадцати минут); экстренные (в течение четырёх минут).

После передачи вызова от диспетчера к бригаде последняя должна незамедлительно отправиться на указанный адрес. Время, затраченное на маршрут, в градацию вызова не входит, но, как правило, не должно превышать двадцати минут.

Теперь смоделируем ситуацию. Каким бы большим или маленьким ни был город, бывает время, когда количества работающих бригад скорой помощи категорически не хватает. Вот, допустим, Вы вызвали карету скорой помощи с поводом «температура и боль в горле». Такой повод предполагает собой градацию вызова как неотложный, соответственно, если есть свободная бригада, она выезжает сразу после вашего звонка. Но если её нет? Если Вы уже девятый, кто позвонил на заветный номер и попал в «неотложные»? Возникает дилемма: распасться на атомы и клонировать вторую группу или работать в порядке очередности. А поэтому бить себя пяткой в грудь и вопить о медицинском произволе неэтично, хотя бы по отношению к тем людям (нас-то за людей мало кто считает), которые позвонили раньше Вас и которым не менее, чем вам, необходима помощь.

Что же делать, если состояние ухудшилось? Моделируем вторую ситуацию: вот есть пациент, у него был кашель. Внезапно он посинел, захрипел и начал задыхаться. Скорая помощь уже вызвана, но никто ведь не знает о резком ухудшении состояния пациента. Первое, что нужно делать – это вновь набрать телефон скорой помощи и внятно описать возникшее ухудшение состояния, исключая крики: «Сколько они, мразоты, будут ещё ехать?!» (Нет, не преувеличиваю.)

Подобное ухудшение сразу же перенесёт градацию вызова с «неотложный» на «экстренный», а это значит, что к пациенту метнётся самая ближайшая бригада, которую или перехватят в пути на менее опасный для жизни пациента вызов, или же снимут прямо с вызова. Как бы Вы там ни фантазировали, нам не всё равно.

И последнее, конечно же, Вы можете соврать по поводу состояния и приписать себе пару-тройку-десяток несуществующих у Вас симптомов, чтобы мы, лепилы и коновалы, к Вам поторопились. Но подумайте, делая так, Вы, возможно, ставите крест на человеке, которому мы нужны аккурат в этот момент. А срывать на другой вызов бригаду, спешащую на «экстренный» или «срочный» вызов, разумеется, никто не станет.

Если кому интересен перечень симптомов и состояний пациента в градации скорой помощи, то смею вас заверить: он един, и мы его не прячем. Всё есть в интернете. Пользуйтесь на здоровье.

Кстати, раз уж мы подняли с вами отчасти негативную тему. Хочу заметить, что многие не в курсе одной немаловажной детали, которую нужно запомнить и знать так, как мы знаем свои рабочие протоколы: скорая помощь и любая другая отрасль медицины не обслуживает господ. Мы оказываем (!) медицинскую помощь. Обслуживать могут или путаны на придорожном фасаде, или рабы своего господина. Имейте это в виду, пожалуйста.

Но пролистаем пару страниц назад и вернёмся в зал суда.

– Как долго вы находились в пути?

– Затрудняюсь ответить. Заливье – не самая близкая деревня, примерно от двенадцати до шестнадцати минут.

– Вы искали место происшествия по номеру дома? – спросил прокурор. Нет, вопрос не глупый. Даже и близко. Порой мы очень много времени тратим именно на поиск: кто-то полагает ненужным рисовать на доме большими цифрами номер, кто-то вообще считает этот момент лишней атрибутикой. Но хочу вас заверить: яркий и хорошо заметный номер дома однажды может спасти вам жизнь.

– Не в этот раз. Мы знали улицу, а далее ехали на толпу.

– Вы делаете так всегда?

– В подобных случаях да, это стопроцентный вариант, даже если и будет разниться с указанным адресом. Адрес можно перепутать, ошибиться из-за стресса или других причин. Толпа же, желающая поглазеть, снять на телефон или поучаствовать, никогда не ошибается.

– Опишите ситуацию и ваши действия на момент прибытия.

– На момент прибытия мы обнаружили толпу людей, состоящую из соседей, которые находились на территории места происшествия и за забором. А также тело мужчины без признаков жизни, его гражданскую супругу, которая пояснила, что её сын нанёс ему одно ножевое ранение на фоне личной неприязни после употребления алкогольных напитков. Здесь же находился и предполагаемый убийца, который пребывал в абсолютно невменяемом состоянии и бесцельно ходил по территории происшествия.

– Он что-нибудь говорил?

– Да, он кому-то продолжал угрожать расправой. Что касается потерпевшего – он был уже мёртв. На основании этого была констатирована биологическая смерть до прибытия бригады и вызван наряд милиции.

– Постойте, соседи утверждают, что на момент Вашего прибытия на данный адрес он был ещё жив и Вы оказывали ему помощь. Как Вы это прокомментируете?

Вот тут я замялся. Очень сложно доходчиво объяснить, что забежав в калитку и кинув мимолётный взгляд на потерпевшего, я уже понял, что он не жилец. Да, жив, но весьма относительно. Об этом я буду писать ниже, так что не стану утомлять вас лишними повторами. К тому же, крайне трудно правильно подобрать слова, чтобы донести тот факт, что в первую очередь моё внимание было приковано к убийце, а уже потом к жертве. Более того, я потратил лишние тридцать секунд, чтобы отскочить к стоявшему неподалёку от дома мангалу и вытащить оттуда увесистую кочергу. Опыт подсказывал, что подобный аргумент никогда не будет лишним в спорах с невменяемым оппонентом. А опыт у меня был достойный.

– Во-первых, я попросил удалиться всех присутствующих, помимо гражданской супруги, за территорию двора. Во-вторых, из-за забора было неважно видно, чем мы занимаемся. И, в-третьих, оказавшись плечом к плечу с убийцей, мало кто пожелал оставаться на месте происшествия, а поэтому они располагают весьма расплывчатыми данными о наших дальнейших действиях и состоянии пациента на тот момент.

– Но прежде чем констатировать смерть, вы оказывали помощь. Зачем, если с ваших слов, потерпевший был уже мертв? И зачем вы попросили всех удалиться?

– Так как рядом с нами находился предполагаемый убийца, я не мог подвергать риску свою бригаду. И только удостоверившись в относительной безопасности, мы начали работать. Что касается потерпевшего, то мы прибыли как раз на агонию. Агония представляет собой такое состояние, когда уже мертвый организм выбрасывает все остатки сил на поддержание жизнедеятельности. Как правило, она длится примерно двадцать секунд. Нередко в нашей практике случается, что человек умирает, а через две минуты делает судорожный вздох. В такое время нелегко объяснить родственникам, если они находятся рядом, что надежды нет. Все хотят верить в лучшее.

Да, мы пытались оказать помощь. Самое первое – найти вену. Однако уже здесь нас ждала неудача: ножевое ранение было нанесено так грамотно, что наружу вывалились петли кишечника, но кровотечения не было. Вся кровь ушла в брюшную полость, а так как вены занимаются тем, что дают отток крови к легким, для насыщения кислородом, то на момент нашей работы они были уже пусты: отдать – отдали, а взять нечего.