Цитаты из книги «Развитие личности. Психология и психотерапия»

Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Евангелие от Иоанна. Глава XII, 24)

он может повстречаться с каким-то третьим человеком (Алеша встречается с Грушенькой), который «воспользуется» возможностью (обеспеченной «душевным смятением») и войдет в транзиторные индивидуальные отношения с прежде (только что) «влюбленным» (глава «Луковка»), тогда последний может вернуться к прежде (только что) «возлюбленному» (глава «Кана Галилейская») и, преодолев свою «минутную слабость», продолжит любить, однако в этом случае ему «придется» любить уже человека, а не его Образ, Другого (с большой буквы), а не другого (с маленькой). Впрочем, это будет уже не любовь – это будет реальность индивидуальных отношений.

И далее все зависит от множества обстоятельств, если этот дискурс не был достаточно силен, не был генерализирован, то есть не вовлек в свою орбиту все пространство внутреннего говорения, все мировоззрение «влюбленного», то возможно, что он просто отступит, повесив на прежде «возлюбленного» некий ярлык отрицательного характе

Такова ирония судьбы – первый раз предстать Другому Другим (с большой буквы) нам суждено в «дурном свете» (конечно, фактически этот «свет» не дурен, но он дурен для носителя «любовного дискурса», поскольку означает смерть его благочестивого Образа нас). Кризис «влюбленного», разумеется, неизбежен.

другой (а не мой другой), кто-то чужой (безумец?). […] Любовная речь обычно является гладкой оболочкой, приклеенной к Образу, очень мягкой перчаткой, облегающей любимого человека. Эта речь благочестива, благонамеренна. Когда Образ искажается, оболочка благочестия рвется; от сотрясения оказывается низвергнут мой собственный язык. […] Ужасный отлив Образа».[35

На совершенном, – продолжает Р. Барт цитировать свой дискурс, отталкиваясь от этого сюжета, – и словно бы забальзамированном (до того оно меня завораживает) лице другого я вдруг замечаю очаг порчи. Точка эта микроскопична: какой-нибудь жест, слово, предмет, деталь одежды, нечто необычное, что вдруг возникает (пробивается) из области, которая не вызывала у меня никаких подозрений, и внезапно связывает любимый объект с пошлым светом. Неужели этот человек вульгарен – тот самый, чье изящество и оригинальность я с благоговением восхвалял? И вот на тебе: он совершает жест, которым разоблачает в себе совсем иную природу. Я ошеломлен: мне слышен сбой ритма, что-то вроде синкопы в прекрасной фразе любимого, звук разрываемой гладкой оболочки Образа. […] Можно сказать, что искажение Образа происходит, когда мне стыдно за другого. […] Весьма часто другой оказывается искажен благодаря языку; он говорит какое-то не то слово, и мне становится слышно, как угрожающе шумит совсем другой мир – мир другого. […] Образ испорчен, поскольку внезапно увиденный мною человек – просто какой-то

Другой не может быть Другим с большой буквы, пока он соответствует ожиданиям «влюбленного»,

Нельзя выйти за пределы языка – вот что демонстрирует Р. Барт, вот что – замкнутый в самом себе язык (речь) – является тем, что почему-то называется «переносом». И это речь о другом человеке, если же речь остановится, прекратится, исчезнет, разрушится, другой человек («возлюбленный») станет для говорящего Другим (с большой буквы). Потому задача психотерапевта, желающего дать пациенту «опыт Другого», состоит в том, чтобы заставить его замолчать, прекратить его внутреннее говорение.

Я не есмъ другой – вот что с ужасом констатирую я. (Дзэнская история: старый монах сушит в жару грибы. „Почему вы не скажете, чтобы этим занялись другие?“ – „Другой не я, и я не другой. Другому не пережить опыта моих поступков. Я должен сам пережить опыт сушки грибов“.) Я нерушимо являюсь сам собой, и в этом-то я и безумен: я безумен, поскольку я самодостаточен».[350] Таким образом новое осознание – это замкнутость в самом себе, но именно эта замкнутость и есть свидетельство, пусть лишь косвенное, собственной – «влюбленного» – инаковости.

отвечает особенностям моего желания. Это изображение истины; он не может подпасть ни под какой стереотип (каковой есть истина других)».