– Смотри, Настя, что со страной творится. Довели, сволочи, до ручки всех довели. Вешать и вешать!

Настя смотрела. Мама брала ее за руку, гладила, садясь рядом. Рот ее болезненно изгибался. Но от телевизора она тоже не отрывалась. Правда, интерес ее состоял не в том, чтобы, как отец, наливаться бессильной злостью.

– Какое пальто хорошее, – говорила она, глядя на труп вывалившегося из машины человека, – Тебе бы, Коль, очень подошло.

– Ты представь, – сокрушалась она в другой раз, – этих бы денег хватило к нашему садику отопление подвести!

Настя же думала о том, за кого бы вышла замуж, а за кого нет. Однажды увидела красивого мальчишку лет восемнадцати, выбросившегося из окна (или выброшенного – тут не ясно), и почти влюбилась. Он лежал головой на асфальте, но крови не было, лицо его с закрытыми глазами казалось настолько отстраненным, возвышенным, презревшим все земное, что Настя вечер потом ревела в подушку – так ей хотелось быть с ним рядом.

Но стоп, стоп, мы же о другом!

Те времена, казалось, уже прошли. Но вот Юрчик, он из тех времен или уже из этих? Криминал разве делся куда-то? Может, как раз отсиживаются, голубчики, по деревням. Ах, страшно, страшно! Перед кем – обязательства? Он это или не он там, в доме из репортажа? Мало ли рыжих людей на свете, не в каждом же видеть свою планиду. Он. Не он.

Настю трясло весь вечер. Забылась она лишь глубокой ночью, решив для себя, что это не Юрчик, не мог он, кто-то другой, но не Юрчик. Если уж необходимо, чтобы кто-то… То пусть кто-нибудь другой!

Странно, но во сне она оказалась у того самого зеленого штакетника из репортажа. Дышала и не могла отдышаться, потому что вроде бы долго шла по грязи, по жидкому глинистому месиву, обессиленно выдергивая ноги на каждом шаге. Под ладонью чувствовался неровный, царапающий кожу спил.

Было сумеречно, подступал вечер, но дом светил окнами. Над почти пустившимся в свободное плавание крыльцом помаргивала маломощная лампочка. То ли приглашала войти, то ли, наоборот, посылала сигнал бедствия, предупреждала об опасности.

Едва Настя, скрепя сердце, подумала, что, наверное, нужно подняться, как очутилась перед распахнутой в сени дверью. Здесь валялась обувь, кто-то ворохом сшиб с вешалки на пол пальто, куртки и ватники, они лежали, разбросав рукава. Подпирал бревенчатую стену ухват. Откуда-то тонко посвистывал ветер.

Настя шагнула вперед. Половицы скрипнули, высокий порог подбил пятку. Жилая комната встретила знакомым, покинутым застольем. Висел ковер. Стыдливо прикрывал самую большую щель в полу половичок.

Правда, труп, накрытый покрывалом, исчез. Есть ли второй, рыжеволосый труп за табуретом, проверять никак не хотелось, но Настю словно толкнули в комнату, иди, мол, любуйся, твой или не твой лежит. Носком сапога она неосторожно задела ножку стола, и водочные и пивные бутылки задребезжали, зазвенели, соприкасаясь друг с другом, лежавшая на краю вилка канула вниз, окурки посыпались из пепельницы.

В невидимом Насте пространстве за столом, словно разбуженный звоном, кто-то, вздыхая, зашевелился, и она обмерла. Невысокая фигура в фуфайке проросла над столешницей, установила табурет и уселась на нем. Пальцы брезгливо растолкали кружки засохшей колбасы, выловили ломаную сигаретину.

Лампочка при этом никак не могла осветить лицо поднявшегося. То рука встречалась ей на пути, то ухо, то вздыбленная рыжая челка.

– Что? – прохрипела фигура, прикурив и выдохнув табачный дым. – Упустила свое счастье?

– Вы не Юрчик, – прошептала Настя.

Глаза сверкнули сквозь дым.

– А если он?

– Нет, вы кто-то другой.

– Дура, – сказала фигура и отвернулась к окну.

Лицо ее так и не удалось разглядеть. А затылок… Что затылок? Обычный. И лампочка на него светит.

– Юрчик жив, – сказала Настя и проснулась.

Девять. Если бы не выходной, опоздание на работу, пожалуй, следовало признать фатальным. Это когда же она уснула, болезная? Часа в два? Или в три? В голове будто кто-то водил напильником. Ш-ших, ш-ших – стесывал мысли или, может, неровности черепа. Настя слабо пошевелилась в постели, чувствуя себя раздавленной букашкой. О чем не подумаешь, все болит. Непривычное состояние. Давайте-ка мы, Анастасия Сергеевна, на спину, решила она и с трудом перевалилась набок. Действительно, будто кто-то наступил. Ф-фух! В девять утра – подвиг!

– Юрчик! – само по себе исторгло горло.

Видимо, слова в нем застряли с вечера. Как и тишина в квартире.

Настя встала. Перед глазами все плыло, работник с напильником взялся за другую сторону головы. Ш-ших. Ш-ших. Ну, правильно, симметрия должна быть. Куда ж без симметрии? Настя кое-как добрела до кухни, мимоходом проверив, нет ли Юрчика на диване в гостиной, открыла холодильник и нащупала бутылку молока.

Крышку долой. О-о!

Это была просто живительная влага. Неугомонного работника с напильником смыло. Всякая боль отступила. Настя закашлялась, сделав чересчур большой глоток.

– Юрчик!

Оставив молоко на столе, она прошаркала в ванную, но мимоходом прошлась ладонью по висящей в прихожей одежде. Кожаной куртки, в которой Юрчик ушел на встречу, нет как нет. В ванной сунула голову под кран. Холодная. Горячая. Теплая. Вынырнула, посмотрела на себя в круглое зеркало. Свет мой, зеркальце, скажи… Впрочем, не надо, и так все видно. Настя оттянула веки, потом долго смотрела в черные дыры своих зрачков. Глубже, глубже. Где ты, Юрчик?

Вода с волос капала, капала, капала.

Минут пять затем с полотенцем на голове Настя бесцельно бродила по квартире, пристраивая на новые места газеты, книги, посуду, телефон, плечики для одежды, выглядывала в кухонное и комнатные окна во двор, где среди зеленеющих деревьев и кустов темнели обходные тропинки – все пыталась найти взглядом невысокую фигуру Юрчика. Вдруг подходит к подъезду?

Устав, завернулась в кофту, включила телевизор. Хоть отвлечет. Хоть выест собой время ожидания.

– Только сегодня вы имеете возможность приобрести…

Ну, нет. Настя перещелкнула канал. Американский боевик через секунду пропустила тоже. Что хорошего в стрельбе со зверской рожей по несчастным разбегающимся азиатам? Наконец осветилась простенькая студия, и женщина-диктор в кремовом костюме, тронув бумаги перед собой, сказала:

– Сегодня утром на перекрестке улиц Ленина и Горной владелец автомобиля марки «ауди» не справился с управлением и, сбив ограждение, вылетел на тротуар и протаранил угол дома номер восемнадцать. По счастливой случайности, жертв среди пешеходов удалось избежать. Водитель выбрался из автомобиля самостоятельно. Сейчас он госпитализирован в третью городскую больницу. Экспертиза покажет, находился ли он в состоянии алкогольного или наркотического опьянения.

На экране один за другим сменились несколько снимков, иллюстрирующих новость.

Погнутая секция ограждения. Автомобиль, передним правым крылом, бампером, смятым капотом, присосавшийся к желтой, чуть потрескавшейся стене. Осколки стекла и пластика вокруг.

Водитель…

На последнем кадре было запечатлено существо с порезанной щекой, окровавленным, красным лбом, совершенно пустыми, расфокусированными глазами и ртом, разошедшимся в идиотской улыбке. Существу было едва за двадцать. Не человек. Человекоподобное. Настю даже передернуло.

Вот его, решила она. Он вместо Юрчика. Он пусть умрет, а Юрчик вернется. Немногого же прошу. Идиота жалко, да?

От неожиданной трели дверного звонка Настя едва не подпрыгнула. Легонько кольнуло сердце. Юрчик? Или не Юрчик? Кто бы еще мог быть? Бывает ли такое, что загадаешь, а уже исполнилось? Из гостиной до двери – восемь быстрых шагов. Их можно считать, можно лететь над ними, можно совсем не замечать.

– Кто?

За дверью промолчали. Нехороший знак. Хотя нет, нехороший знак, если бы представились, мол, из полиции. И спросили, знает ли она Юрия… Юрия Дмитриевича Гуляева. А так… Настя заглянула в «глазок». «Глазок» был темен. Закрыли? Прижали пальцем?

– Я сейчас полицию вызову! – напрягая горло, крикнула Настя.

Она прижалась ухом к двери, пытаясь уловить, что происходит на лестничной площадке. Слышно было плохо. Там, кажется, пофыркивали и чем-то шуршали.

Снова заверещал звонок.

– Кто?

– Ну, Насть, – вдруг прорезался через обивку, через стальное полотно знакомый, веселый голос, – от кого ты там прячешься? От меня что ли? Я здесь, я живой. Ничего со мной не случилось.

– Юрчик!

Радость была похожа на салют, взорвавшийся в голове. Бомм! И все поплыло. И совершенно не отложилось, что произошло с дверью. Она то ли опрокинулась, то ли слетела с петель, то ли попросту растворилась. Свет из прихожей прыснул наружу, и невысокий Юрчик застыл перед Настей на приквартирном коврике с коробкой пирожных и букетиком тюльпанов. Живой. Улыбающийся. Рыжий.

– Юрчи-ик!

Ах, пирожные! Ах, тюльпаны! Чтобы спасти их, Юрчику пришлось расставить руки в стороны. Ну а Настя, Настя с визгом повисла у него на шее.

– Ну, вышло примерно, как я и полагал.

Принявший душ, смывший грязь и пахнущий шампунем Юрчик рассказывал не торопясь, одновременно кромсая пирожное чайной ложкой и перемещая куски по блюдцу.

– Ну-ну, – нетерпеливо сказала Настя.

– А чего? Желудь – мужик тертый. Часа два по городу кружили, там в магазинчик, там на рынок, не привязался ли кто.

Юрчик положил пирожное в рот, запил крепким чаем.

– Думали, за вами следят? – спросила Настя.

Юрчик пожал плечами.

– Может, на меня что думали. Я ж с этой темы соскочил совсем. Попросили – приехал. А у Желудя с поддержкой совсем худо, я четвертым был.

– А тех?

– Ну, два джипа, человек десять.

– Ого!

– Да это так, скорее, для форсу. Для имиджа. С одним парнишкой я вообще вместе в охране стоял. Помоложе меня, но так, головастый. Из соседнего города родом. Хотя один раз, честно скажу, ссыкотно стало.

Юрчик качнул головой, закусил воспоминание пирожным.

– Что, могли убить? – обмирая, спросила Настя.

– Да Желудь там вспылил, – усмехнулся Юрчик. – Представь, вчера, уже к выезду, стоим мы с этим парнем, трем за жизнь. Я, в основном, за свое боевое прошлое, он – за баб. То есть, в консенсусе и приятности. А темно уже. Забор, рябинки. Столик круглый. Весной пахнет. Нам еще шашлыков в одноразовых тарелках принесли. С огурчиками, с помидорчиками. Кайф нереальный. Подлей-ка еще чайку.

Он протянул чашку.

– Чайником бы тебя огреть! – сердито сказала Настя.

– За что? – захлопал глазами Юрчик.

Настя встала.

– За то, что нервы треплешь!

– Так для рассказчика это первое дело, – улыбнулся Юрчик. – чтобы слушатели, значит, места себе не находили.

Настя сняла чайник с подставки.

– Хочешь, покажу, как ты рассказываешь? Вот так, – она буквально капнула из чайника в чашку. – А потом так.

Еще несколько капель разбавили чай.

– Эй-эй!

– И так.

Настя наклонила чайник, но лишь дала Юрчику посмотреть, как вода подходит к самому краю носика.

– Все, я понял, – сказал Юрчик. – Я понял. Ты хочешь без удовольствия. Без проблем. Только долей, пожалуйста.

Он показал глазами на чашку.

– Точно? – спросила Настя.

– Я сразу все расскажу! – пообещал Юрчик.

– Смотри!

Настя подлила кипятка и поставила чайник на место. Села, сложила руки под столом, на коленях.

– Спасибо, – сказал Юрчик.

Он отхлебнул из чашки, покатал чай во рту, проглотил.

– Юра!

– Ну сладкое же пирожное! Сейчас, – Юрчик выпрямился на стуле, – кажется, провалилось. На чем я остановился?

– На шашлыках.

– Да, Насть, шашлыки были – пальчики оближешь. Потому что домашние, и мясо, я думаю, не магазинное, а, скорее, прямо с фермы.

– Я сейчас встану и уйду, – сказала Настя.

– Это я так, к слову, – заторопился Юрчик. – Слушай, слушай! В общем, мы стоим, охраняем, кушаем. Темно, а коттедж, где Желудь за дела разговаривает, прямо на нас двумя большими окнами смотрит, стеклопакеты, шторы желтые, плотные, нам, конечно, не видно ничего и не слышно. Ну, разве что тень мелькнет, если кто к окну с той стороны приблизится. Ну, человеческая тень. Судя по комплекции, Желудь там, туда-обратно…

– Я поняла, – сказала Настя.

– Ага, – кивнул Юрчик, – а тут я смотрю, тень в окне какая-то странная. Квадратная. У меня аж кусок шашлыка изо рта выпал. А тень, значит, растет и – бах! – летит на меня сквозь шторы, сквозь стекло.

– А ты?

– А у меня в голове ни хрена не совместилось. Ну, что с копыт могу навернуться. Парень, тот сразу в сторону брызнул. Просек. А я стою, как стоял. Жду чего-то.

– Дурак.

Юрчик вздохнул.

– Ну, не без этого. Только то, что летело, так до меня и не долетело. Сантиметров тридцать не хватило. Знаешь, что оказалось?

Настя мотнула головой.

– Кресло, – поделился Юрчик. – Желудю что-то не понравилось, а на него, бывает, находит, ну, он кресло, тяжелое, между прочим, в окно и выбросил. Спонтанно. На нерве. Потом, конечно, извинялся, еще выглянул и меня спросил, как я, в порядке или нет. А у меня в глазах все еще жуткая тварь о четырех ногах в ореоле осколков меня сожрать летит. Разумеется, я в порядке. Куда денусь? Так и заверил его.

Он замолчал. Настя потянулась к его руке.

– Но, знаешь, – произнес Юрчик, – когда у меня душа в пятки поднырнула? Когда я на парня посмотрел. Вроде только что вместе шашлыки ели, а теперь он на меня ствол навел и из живых почти вычеркнул.

– Почему?

– Ну, подумал, наверное, что Желудь с его боссом не договорились, и пора всех валить. Ну, того, кто рядом. Меня, в смысле.

– Ох, – выдохнула Настя.

– Ага, – сказал Юрчик, – а у меня ни волыны, ни жилета, труп, понимаешь, с гарантией. Стою, жду выстрела, вцепился во что-то, потом уже босс парня того что-то крикнул, мол, пушку опусти, парень ствол и убрал. А я знаешь во что вцепился? Вот! – он брякнул на стол брелок с кроличьей лапкой. – Снова спасла меня.

– А может это я, – сказала Настя.

– Ты?

– Я тоже за тебя вчера…

– Что?

Настя смутилась.

– Ну, почти молилась.

– Точно вы с лапкой соперничаете, – рассмеялся Юрчик.

– Тут по телевизору трупы в Овчаровке показывали, – сказала Настя. – То ли отравились, то ли еще что. – Она посмотрела на Юрчика. – Я подумала, что там можешь быть ты.

– В Овчаровке?

– Да.

– И что меня понесло в Овчаровку?

– Там тоже рыжий был.

Юрчик пятерней взъерошил волосы.

– Покраситься что ли?

– Не надо, – улыбнулась Настя. – Но я загадала, что это не ты.

– Ну и правильно! Ни ногой в Овчаровку!

– Теперь все?

– В смысле?

– С обещанием Желудю.

– А, да, все.

– И больше никаких дел?

– Ну, извини, этого я не знаю.

– Юрчик!

Настя пнула свою планиду ногой под столом.

– Блин! В косточку же! – Юрчик наклонился потереть больное место, со свистом втянул воздух. – Ты это, Насть… Что я, маленький? Сам понимаю. Сто пудов, ни в какой блудняк не полезу.

Казалось, все успокоилось, и жизнь вернулась в тихую, размеренную колею. Они съездили к Настиным родителям, и Юрчик очень понравился папе, к тому же вызвался посмотреть на его старенькую, не на ходу, хранящуюся в дачном гараже румынскую «дачию». Мама с Юрчиком тоже общалась охотно, но, улучив момент, когда мужчины вышли покурить на балкон, спросила Настю:

– Дочка, как у тебя с ним, серьезно?

– Кажется, да, – сказала Настя.

– Нет, конечно, давно пора, – обнимая ее, сказала мама, – но какой-то он… легковесный. Ну, шебутной.

Она не нашла других слов, а, может, не хотела обидеть. Все-таки синела у Юрчика на пальце выведенная наколка. Настя потрепала ее по руке.

– Я уже взрослая.

– Да-да. Я знаю. И все-таки…

– Мам, – сказала Настя, – знаешь, я очень боюсь его потерять. Он словно моя половинка, моя судьба.

Мама вздохнула.

– А сам-то он как думает?

– Он меня любит.

– Володя, помнится, тоже клялся, – сказала мама и осеклась. – Прости.

– Владимир Андреевич ко мне уже никаким боком, – отчеканила Настя. – Не вижу, не помню, счастлива.

Балконная дверь, открываясь, брызнула солнечным бликом, и раскрасневшийся папа – живот вперед – вступил в комнату со словами:

– Ну, дорогие мои, через две недели едем на дачу! Это решено, коллектив проголосовал единогласно!

– А как же политбюро? – спросила мама.

– А что политбюро? – папа лихо подкрутил седеющий ус. Глаза у него сделались молодыми, блестящими. – Неужели политбюро против?

– Ты же работаешь!

– Я говорю про выходные. И Юра нам поможет.

Юрчик кивнул.

– Обязательно!

– Вот! Вот! – качнул головой в сторону Настиного избранника папа. – Учись! Человек с правильной гражданской позицией. Или мне что, включать генерального секретаря?

Мама улыбнулась.

– Ну, включай.

Папа покосился на Юрчика.

– Кхм. Не будем травмировать молодое поколение. Еще в сумасшедшие зачислят.

– Это уж не тебе, Коля, решать, – сказала мама. – Сумасшедший ты или нет, это другие люди определят.

– Кто?

– Твое политбюро! – показала на себя мама.

Папа с удовольствием рассмеялся.

– Значит, генеральный секретарь решил: едем!

Уже на улице, из одной руки в другую перехватывая сумку, которую мама с воодушевлением набила домашними вареньями и соленьями, Юрчик сказал Насте:

– У тебя хорошие родители.

– Ага, – согласилась Настя. – Папа очень подобрел. Знаешь, я сейчас подумала: про таких обычно говорят – старорежимные.

– Ну, скорее, советские.

– Это ты намекаешь на секретаря и политбюро?

– Ну, да, намекаю.

Настя шутливо толкнула Юрчика плечом в плечо.

– Смотри у меня.

– Тоже кого-нибудь включишь?

– Увидишь!

Они шли по тротуару. Было тепло и сухо. Солнце припекало. Деревья и кусты стояли в нежном зеленом подшерстке.

– Хорошо, да? – спросил, жмурясь, Юрчик.

Народ гулял, катался на роликах и самокатах, сидел на лавочках.

– Скоро лето, – сказала Настя.

– Может, съездим куда-нибудь в июле-августе?

– Куда?

– На море, конечно.

– Это нам не по средствам, Юр.

Юрчик снова переменил руку и обошел Настю справа, чтобы сумка не вклинивалась между ними.

– Как раз по этому поводу…

– Да?

– Тут есть одно дельце. Приятель просит поучаствовать.

Подхваченная под локоть Настя почувствовала холодок под сердцем.

– В каком смысле?

– Да там, знаешь, наехали на него одни придурки. Ну, из молодых да наглых. Школьники, блин. Золотая молодежь.

– А ты причем?

– Ну, он предлагает пятьдесят штук. Как раз на море хватит. Всего-то, припугнуть, ну, может, фингал поставить.

Настя остановилась. Юрчик остановился тоже.

– Юр.

Юрчик, наклонив голову, посмотрел из-под рыжего вихра.

– Что?

– Ты же пообещал ни во что не ввязываться.

– А я ввязываюсь? Я другу помогаю. Да если бы там что-то было! Леха просто один, а тех пятеро или шестеро. Ну, его же просто запинают в одиночку, не отобьется. А так я…

– Один ты?

– Не-а, я ж тоже не дурак. Что один, что двое. Состав будет где-то равноценный.

– А по-другому это никак не решить?

– Как?

– Ну, позвать полицию, – предположила Настя.

Юрчик фыркнул.

– Знаешь, что сделает полиция? Всех разгонит, а Леху, скорее всего, посадит. И меня с ним заодно, как уже судимого.

– За что?

– А что школьники накатают, за то и посадят. Или сами придумают.

– Тогда тебе тем более надо от этого Лехи держаться подальше, – сказала Настя. – Это же, – она припомнила слово, – блудняк, как ты говоришь.

– Это взаимопомощь, – сказал Юрчик.

– Скажи, что не можешь.