Глава 1. Политика и военная стратегия: взаимодействие и взаимовлияние^[3]

Вопросы взаимовлияния и взаимодействия политики и военной стратегии продолжают оставаться чрезвычайно актуальными как с научной, так и с практической точки зрения. Они имеют, в частности, прямое отношение к стратегическому управлению (руководству) в сфере национальной обороны. Это относится и к внешней политике, которая в значительной мере должна опираться на военную мощь государства, в том числе на возможности ее использования в той или иной конфликтной или кризисной ситуации.

Очевидно, что данные вопросы не могут рассматриваться исключительно в рамках военной теории или истории военного искусства. Это, безусловно, комплексная тема, требующая работы на стыке социологии, политологии, различных исторических дисциплин и, наконец, собственно военного дела.

* * *

Наиболее известная формула Клаузевица о соотношении политики и войны гласит: «Война есть не что иное, как продолжение государственной политики иными средствами». Это едва ли не центральная часть учения Клаузевица о войне, на которой прежде всего сосредоточено внимание политиков, ученых, военных^[4].

С тех пор как был опубликован ставший каноническим труд Клаузевица «О войне», содержавший приведенную формулу, прошло уже более 160 лет, но несмотря на это практически никто не смог опровергнуть его общие положения^[5].

В то же время попытки различной интерпретации и детализации формулы Клаузевица предпринимались постоянно, предпринимаются и поныне. Ее осмысление, как правило, имеет значение, выходящее далеко за рамки интеллектуальных упражнений узкой группы посвященных. Те или иные нюансы, явно или неявно отраженные в этой формуле, играют огромную роль в стратегическом управлении (руководстве), в судьбе любой военной кампании или войны. А если речь идет о войне с крупномасштабными политическими целями (и соответствующим размахом боевых действий), – то и в судьбе страны. Строго выверенные теоретические положения помогают достичь оптимального характера взаимоотношений между политическим руководством стран и военным командованием в высшем стратегическом звене управления; они позволяют установить подобные отношения и во всех последующих звеньях. Именно формула Клаузевица дает возможность очертить сферу ответственности гражданских политических руководителей, а также военных профессионалов, призванных реализовывать политические установки в планах стратегических действий, в планах подготовки и проведения операций и даже в тактике, определить военные способы достижения конкретных политических целей.

На основе формулы Клаузевица видным советским военачальником и государственным деятелем М. В. Фрунзе было разработано отечественное учение о военной доктрине, которую Фрунзе подразделял на две основные части – политическую и «техническую». Под «технической» он подразумевал характер боевой подготовки войск, методы решения боевых задач на уровне стратегии, оперативного искусства, тактики, организационные основы строительства Красной Армии. В политической же части военной доктрины, считал Фрунзе, должен определяться «характер военных задач», «момент зависимости и связи технического строительства вооруженных сил с общим строем государственной жизни»^[6].

Формулой Клаузевица и определяется наиболее ярко и многозначно характер взаимоотношений между политической и военной стратегией.

До Клаузевица в теоретических и прикладных трудах европейских авторов по вопросам войн и военного искусства господствовали совершенно иные взгляды на войну. При этом даже у таких канонических авторов, как Т. Гоббс и Ш. Монтескье, которых сегодня назвали бы «политологами», размышления о войне («о войне и мире»), лежат совсем в другой плоскости, нежели у Клаузевица.

Примером такого рода размышлений может служить и определение войны, которое дал в своих «Записках» Р. Монтекукколи. Этот весьма авторитетный в XVII в. военный теоретик, чьи труды почитались и в XVIII в., полководец, одержавший немало побед над шведскими и турецкими войсками, писал, что «война есть действо между собой различными способами воюющих армий; а обоих намерение к получению победы клонится»^[7].

Видный российский военный теоретик и историк, профессор Николаевской академии Генерального штаба Г. А. Леер, творивший на несколько десятилетий позднее Клаузевица, в своем главном труде приводит формулу, подобную той, что дал прусский военный писатель, но с весьма существенной оговоркой, что война есть крайнее средство политики: «Война является в виде одного из средств и притом крайнего средства в руках политики для достижения государственных целей». Тут же Леер добавляет, что война «есть спор о праве между государствами, рассматриваемыми как политические силы»^[8].

Леер, в отличие от Клаузевица, не углублялся далее в соотношения между политикой и войной, но пытался доказать, что в современных для него условиях «война есть явление весьма естественное в жизни народов»; она, хотя и имеет свою «широкую злую сторону», но «в конце концов, при благоразумном орудовании этим средством является одним из самых быстрых и могущественных цивилизаторов человечества»^[9].

Такого рода взгляды на войну были весьма распространенными в Европе вплоть до Первой мировой войны, которая масштабами насилия и разрушений превзошла все предположения подавляющего большинства политиков и профессиональных военных и заставила международное сообщество поновому взглянуть на роль войны в развитии мировой цивилизации (что, увы, не предотвратило Вторую мировую войну, еще более разрушительную и жестокую).

Многие видные мыслители, политические и военные деятели рассматривали книгу «О войне» не просто как специальный трактат на военную тему, а как цельный философский труд. Таким его, в частности, видели Ф. Энгельс и В. И. Ленин^[10]. Последний самым тщательным образом в ходе Первой мировой войны проштудировал этот труд Клаузевица, оставив множество выписок из него и пометок^[11].

Заслуживают внимания и оценки Клаузевица И. В. Сталиным, сделанные после победы Советского Союза в Великой Отечественной войне. Эти оценки значительно менее известны, нежели то, что писали о Клаузевице Энгельс и Ленин. Клаузевицу посвятил Сталин свой ответ известному советскому военному историку полковнику Разину (от 23 февраля 1946 г.; он был опубликован в № 3 журнала «Большевик» за 1947 г.).

Разин в письме Сталину спрашивал, не устарели ли положения Ленина в оценке Клаузевица. Он пишет, что вопрос поставлен неверно. Сталин отмечает, что «в отличие от Энгельса, Ленин не считал себя знатоком военного дела», причем «вплоть до окончания гражданской войны», что он заявлял своим более молодым товарищам по руководству большевистской партии и советского государства, что «ему уже поздно изучать военное дело». Этим Сталин объясняет своей аудитории, что «Ленин подходил к трудам Клаузевица не как военный, а как политик»^[12].

Не опровергая высокую оценку, которую давал Ленин канонической формуле Клаузевица о примате политики над войной, Сталин пишет о том, что надо критиковать «военную доктрину Клаузевица», что «мы обязаны с точки зрения интересов нашего дела и военной науки нашего времени раскритиковать не только Клаузевица, но и Мольтке, Шлиффена, Людендорфа, Кейтеля и других носителей военной идеологии Германии»^[13]. При этом Сталин призывает к тому, чтобы покончить с «незаслуженным уважением» к «военным авторитетам Германии», для чего «нужна критика, особенно с нашей стороны, со стороны победителей Германии»^[14].

Как вспоминали многие ветераны – представители отечественной военной науки, это высказывание Сталина практически поставило крест на сколько-нибудь серьезном изучении сильных сторон военного искусства нацистской Германии, в том числе оперативного искусства вермахта в целом и его отдельных видов, в частности ВВС – люфтваффе. А здесь германской стороной не раз демонстрировались крупные, даже экстраординарные результаты, которые вели к тяжелым поражениям Красной Армии, к крупным потерям.

Клаузевиц, воспитанный на идеях и логике Макиавелли, Канта, Монтескье, как отмечают ряд отечественных авторов, вместе с тем непосредственно опирался на диалектику Гегеля, применяя ее в качестве базовой методологии^[15].

Одна из важнейших конкретно-исторических работ Клаузевица, предшествовавших труду «О войне», – книга «1812 год». (В нашей стране она впервые увидела свет в 1937 г., прежде всего усилиями А. А. Свечина, и была переиздана только в 2003 г.) Основные теоретические выводы Клаузевица опираются в первую очередь на его собственный опыт участия в войне 1812 г.^[16], в которой Россия нанесла тяжелейшее поражение наполеоновской Франции. Между работами «1812 год» и «О войне» прослеживается определенная связь, прежде всего в вопросах об установлении соотношения политики и военной стратегии, наступления и обороны, о форме и сущности оперативного маневрирования, о сущности стратегического истощения и др. В труде «О войне» можно найти 37 ссылок на опыт войны 1812 г.^[17]

Еще в молодости Клаузевиц изучил историю походов шведского короля Густава II Адольфа в Тридцатилетней войне 1618–1648 гг.; позднее он дал стратегическое освещение походам французского военачальника XVII в. Тюренна, французского маршала XVII в. герцога Люксембурга, польского полководца и короля Яна Собеского, российского генерал-фельдмаршала (с 1732 г.) Б. Миниха, Фридриха Великого, Фердинанда Брауншвейгского и подошел к изучению войн эпохи Наполеона, на которых он остановился значительно подробнее. Кампания Наполеона 1796 г. в Италии, походы Суворова 1799 г. в Италии и Швейцарии, кампания 1806 г. в Пруссии, поход Наполеона в Россию в 1812 г., война за освобождение Германии 1813–1815 гг. – вот темы, которые детально исследовал этот выдающийся ученый.

Деятельность Клаузевица, проанализировавшего более чем 200-летний военный опыт, – едва ли не самый поучительный пример того, какую роль играет изучение военной истории для выработки военной теории, глубоких оценок современности и предвидений, для разработки проблем военной науки.

М. В. Фрунзе подчеркивал, что «простое историческое описание военных событий – это, по существу, лишь сырой материал». Он справедливо указывал, что, «только изучая детально всю обстановку борьбы, выясняя условия, в которых зарождалась, развивалась и проходила каждая операция, выявляя влияние самых разнообразных, иногда совершенно скрытых факторов, мы сможем верно судить о событиях, делать оценки и выводы…»^[18].

Профессор Военной академии Генерального штаба Вооруженных сил РФ генерал-майор И. С. Даниленко пишет о военной науке следующее: «Военная наука начала формироваться и получила “права гражданства”, то есть признание общества и государства в конце XVIII века. С этого времени почти во всех странах активно идет процесс “обнаучивания” своей и чужой военной практики, анализируется и оценивается военно-политическая ситуация, делаются обобщающие выводы и прогнозы, которые предлагаются государству и обществу для выработки своей позиции, принятия оптимальных решений и действий в меняющихся исторических условиях». Даниленко приводит весьма примечательные оценки военной науки в нашей стране: «Слабостью военной науки оказался преимущественно ведомственный метод ее развития, малая доступность для общественности, сфокусированность ее содержания на проблемах только технологии подготовки и ведения войны и слабая связь с вопросами раскрытия ее природы, социального смысла и целей. Обычно война провозглашалась извечной исторической данностью со времен Адама и Евы, и предполагалось, что конец ее наступит с концом истории. Задачей науки ставился поиск путей победного воевания»^[19].

Далее данный автор пишет: «Причиной обособленного, можно даже сказать, некоего сектантского положения военной науки явилась сложившаяся система мирно-военного разделения труда, то есть выделение профессиональной группы людей, которые постоянно занимаются вопросами подготовки и ведения войны, и малое непосредственное участие в решении военных дел остального общества. Такое же разделение труда пришло и в науку, в ней военная наука выделилась в особую область. Но разделение общественного труда порождает непростую проблему его интеграции, от решения которой в большой мере зависит эффективность существующей системы разделения труда, в интересах повышения которой она и осуществляется. Применительно к мирно-военному ходу исторического процесса проблемы разделения и интеграции труда оказались чрезвычайно сложными и ответственными, в том числе и в научном плане. Была и другая причина замкнутости военной науки: нежелание просвещать вероятного противника, стремление преподнести ему в войне шокирующие сюрпризы»^[20].

К сожалению, барьеры между военной наукой и остальными областями знания, без которых давно уже невозможно изучать проблемы даже собственно военной стратегии, весьма высоки, несмотря на неоднократно предпринимавшиеся попытки их преодолеть, которые в ряде случаев давали весьма плодотворные результаты^[21].

Роль военно-исторических знаний в научном осмыслении политико-военных и военно-стратегических проблем остается базовой и в современных условиях, когда стремительно изменяется характер войн и вооруженных конфликтов. Как пишет отечественный военный историк С. Н. Михалев в своем капитальном труде по военной стратегии, «уже в прошлом веке значение опыта прошедших хотя бы и недавно войн стремительно устаревает. Не только достижения Наполеона и Мольтке, но и опыт обеих мировых войн стал достоянием истории. Никому в голову не придет ныне извлекать практические советы из сочинений Клаузевица и Жомини, класть в основу замыслов операций схемы Бюлова и эрцгерцога Карла Австрийского». Тем не менее опыт этих войн, труды классиков военного дела, как справедливо заключает Михалев, необходимо изучать «с целью обретения базы для развития военного мышления»^[22].

Весьма значительная часть этой базы на многие десятилетия в силу идеологических и политических причин была забыта. Только в последние несколько лет она начинает восстанавливаться – прежде всего за счет возвращения в научный оборот тех трудов, которые издавались в СССР в 1920–1930-е годы.

Возвращаясь к Клаузевицу, следует отметить, что в своих конкретно-исторических трудах он тщательно рассматривал многие детали, в частности анализировал, как принимались решения, какую роль и в каких союзах играли при этом конкретные люди.

Обстоятельные и весьма рельефные характеристики основных действующих лиц в системе стратегического управления – это практически непременный атрибут работ Клаузевица. Так, в исследовании, посвященном поражению Пруссии в войне с Францией в 1806 г., он дает подробный анализ личных качеств 16 лиц, имевших отношение к руководству войной в Пруссии в этот трагический для нее год. Среди них – не только такие известные деятели, как герцог Карл Брауншвейгский, фельдмаршал Моллиндорф, генерал Рюхль, князь Гогенлоэ, полковник Шарнгорст, но и менее заметные фигуры – граф Гаугвиц, кабинетный советник Ломбард, тайный кабинетный советник Бейме и др.^[23]

Позднее в теоретическом труде «О войне» Клаузевиц напишет, что «искры личных отношений», которые пролетают «через любые материальные перегородки», имеют «исключительное значение на войне, где личность деятелей – в кабинете и в поле – играет такую крупную роль»^[24].

Для любого исследователя это чрезвычайно важный ориентир, который не должен упускаться из виду ни в теоретических, ни в прикладных разработках.

Чтобы несколько углубиться в рассмотрение связей между политикой и войной, следует вспомнить практически незамеченные определения собственно войны, данные Клаузевицем. Война «представляет собой своеобразную троицу», составленную из следующих элементов: «из насилия как первоначального своего элемента, ненависти и вражды, которые следует рассматривать как слепой природный инстинкт»; «из игры вероятностей и случайностей, что делает ее свободной душевной деятельностью»; «из подчиненности ее в качестве орудия политике, благодаря чему она становится достоянием непосредственно рассудка»^[25].

Далее Клаузевиц пишет, что первая из этих трех сторон «обращена больше к народу, вторая – к полководцу и его войску, а третья – к правительству»^[26].

Понятно, почему в нашей стране в советское время это «триадное» определение войны Клаузевица практически не использовалось в научном обиходе: слишком много в нем того, что в то время называлось идеализмом («слепой природный инстинкт», «свободная душевная деятельность»). Война в упрощенно материалистической трактовке рассматривалась почти исключительно как рациональный процесс, как противоборство двух разумов, двух логично действующих организаций, военных машин. Такого рода инерция мысли сохраняется во многом и по сей день.

Между тем история войн учит, что «слепой природный инстинкт» действительно играет огромную роль в ходе реальных военных действий. Нередко они выходят из-под контроля не только высшего государственного руководства, «политики», но и военного командования всех уровней. Это характерно и для внешних, и для «внутренних» войн.

* * *

И Клаузевиц, и наиболее вдумчивые его последователи много внимания уделили вопросу об обратной связи военной стратегии, военных средств реализации политики с самой политикой, на что, к сожалению, в отечественной литературе до сих пор обращалось явно недостаточное внимание.

Военная стратегия имеет право «выставлять свои требования к политике»; это относится прежде всего к вопросу о максимально четком формулировании политических целей применения военной силы. Проистекающие из формулы Клаузевица взаимоотношения между государственным политическим руководством и военным командованием и вооруженными силами в целом – это не просто «отношения между всадником и лошадью»; это набор взаимных встречных обязательств, взаимная ответственность друг перед другом при главенствующей роли политики. Со своей стороны, высшее военное командование обязано полностью информировать руководство о том, соответствуют ли наличные военные средства поставленным политическим целям. Одним из сложнейших вопросов, как показывает опыт многих войн в мировой истории, является постановка задач для военной стратегии на основе сформулированных государственным руководством политических целей.

К тому же политика – как внешняя, так и внутренняя – может оказаться в ряде своих сегментов средством обеспечения войны, обеспечения благоприятных условий для выполнения военно-стратегических задач^[27]. Это обеспечение происходит в рамках того, что можно именовать высшей стратегией^[28].

Высшая стратегия – это категория более высокого и многопланового уровня, нежели военная стратегия^[29]. Под высшей стратегией можно подразумевать целенаправленную деятельность государства во время войны (и в период подготовки к ней) по наиболее эффективному использованию всех компонентов его мощи для достижения победы^[30]. Высшая стратегия включает не только собственно применение военной мощи, вооруженных сил ради победы, но и дипломатию, экономическое принуждение (включая разные формы экономической блокады), разведывательно-диверсионные операции, многоплановое пропагандистско-психологическое воздействие, используемое для обеспечения победы в войне, мобилизацию в необходимых масштабах и формах национальной промышленности и трудовых ресурсов и т. п.^[31]

Особого внимания в современных условиях заслуживают вопросы политико-пропагандистской подготовки войны и ее обеспечения^[32]. Можно сказать, что значение этого фактора возрастает чуть ли не по экспоненте. При этом следует различать несколько объектов такого воздействия: собственные граждане^[33], собственные вооруженные силы, население страны-противника, ее вооруженные силы и другие «силовые структуры», союзные страны, нейтральные страны^[34]. Огромную роль играет заблаговременное завоевание необходимых позиций в международном информационном пространстве.