– Это ты сегодня чуть было в сердце не ударил, – с сожалением покачал головой Полторак, протягивая воеводе его нож рукоятью вперед. – Убил бы Живка, князь тебе этого не простил бы. Да и гости там. Князья, братья князя Юрия. Чего вы с ним сцепились-то? Андрей вроде к тебе набивался Ждану просить. Или слово недоброе тебе сказал? Ты в последнее время, как я погляжу, не в себе ходишь.

– Он Жданушку мою на другую девицу променял, – засовывая нож за пояс, ответил Евпатий. – Не любовь в нем говорила, а желание с теми, кто выше его в положении, породниться. И все, Полторак! Об этом говорить больше не будем.

– По-твоему будь, – кивнул молодой человек, идя рядом, положив ладонь на рукоять сабли. – Давно от Стояна вестей не было. Далеко ли ты его послал?

– Не только его послал. До лесов на берегах Воронеж-реки, на Цну послал.

– Так степняки не показываются, – задумчиво пожал плечами Полторак, идя рядом с воеводой. – Неужто новая беда ждет земли русские. Только-только с Черниговом в мире жить стали. С владимирскими и суздальскими князьями биться в широком поле перестали. Сколько ратного люда положили из-за споров меж князьями!

– Да, – вздохнул Евпатий, – когда князь черниговский Ярослав Святославович помер, отошли от Чернигова муромские и рязанские земли. И Пронск поднялся на княжение, и Переяславль, и Ростиславль, и Ижеславль. Только дружбы меж князьями больше не было. А с владимирскими и суздальскими князьями, так с теми бились насмерть. Ты это и сам знаешь, Полторак. Ты мальцом был, когда Всеволод Большое Гнездо сжег Рязань. А я бился под этими стенами. И ведь не чужую, русскую кровь проливали. Сердце болит, когда думаю о том, что Рязань только-только восстанавливать стали – и снова гроза приближается. А возле князя нашего шептуны завелись, которые сладко поют ему в уши, что, мол, откупимся, сговоримся!

– Ты, Евпатий Львович, вот что… – Полторак замолчал, хмуро посмотрев по сторонам. – Ты бы не горячился так, да на людях голоса не поднимал. Беды бы не случилось какой.

– Что? – Евпатий с изумлением посмотрел на Полторака. – Смириться советуешь? Молчать? Такому не бывать!

Топнув ногой, Коловрат свернул к своим хоромам. Шел он быстро, отмахивая правой рукой и стискивая левой рукоять ножа за поясом. Полторак остался стоять, глядя вслед своему воеводе с улыбкой на губах. К нему неторопливо подошли двое дружинников без брони, в одних кафтанах, и саблями на поясах.

– Ну что? – спросил один из дружинников.

– Горяч наш воевода, ох как горяч, – провожая взглядом Коловрата, ответил Полторак. – Не ровен час, беды на свою голову наживет. Вот что, други, надо бы за домом Евпатия посматривать. Как куда он сам пойдет, так поодаль кому-то из нас быть.

– Кто ж с нашим Евпатием в бой-то вступить захочет? Если только кому жизнь не мила! – засмеялся второй дружинник. – Его меч словно молния разит.

– Так ведь то лицом к лицу, – покачал головой Полторак и похлопал снисходительно молодого дружинника по плечу. – У кого душа темная, те лицом к лицу не сражаются. Они норовят со спины подойти.

Евпатий за остаток дня так и не нашел в себе сил душевных поговорить с дочерью. Знал, что Ждана мучается, не понимает, почему ее милый не идет, знать о себе не дает. Язык не поворачивался хулить Андрея в глазах дочери, а ведь знал Евпатий, что придется. Не сегодня, так завтра. Лагода один раз глянула хозяину в глаза и исчезла до самой ночи. Только и видел ее Евпатий, когда она Ждану собирала ко сну, расчесывала девушке волосы. И снова Лагода поняла по взгляду Евпатия, что не ладно у того на душе. Она нашла его, когда Евпатий сидел в большой горнице один за столом и смотрел на свет свечи. Подошла, смирно присела рядом, коснулась легко мужского плеча.

– Что с тобой, Ипатушка? – спросила кормилица очень тихо, чуть шевеля губами.

И сразу на душе стало как-то теплее и спокойнее. Он повернул голову, посмотрел Лагоде в глаза, в самую глубину ее задумчивых, туманных глаз. И все стало на свои места, стало просто, как не раз бывало в бою, когда он знал, как поступить и что предпринять. Когда был уверен, что победит.

– Не хотел дочери говорить, потому что не знаю, какие слова подобрать для этого, – ответил Евпатий.

– С Андреем что-то? Разлюбил он нашу доченьку?

Лагода сказал это так просто, так обыденно, что Евпатий не стал ее поправлять. Наша доченька! Хорошо, что она так сказала, подумалось Евпатию. Так даже легче. Да и не знал я разве, что кормилица относится к Ждане как к родной дочери.

– Да, разлюбил, – сухо отозвался Евпатий.

– Я знала. – Лагода убрала руку с плеча хозяина и села боком к нему, чуть касаясь бедром его бедра. – И Ждана уже догадывается. Наверное, у них давно разлад начался.

– Ты уж там сама ей скажи, как получится. Тебе виднее. – Евпатий вздохнул полной грудью, как будто большой груз с плеч свалил, и положил свою широкую загрубевшую ладонь на пальцы Ладоги.

– Ты… спасибо тебе, горлица ты наша. Что бы мы без тебя делали… я бы без тебя делал?

– Да так бы и жил, – неожиданно с каким-то странным весельем в голосе ответила Лагода. – Жил – не тужил! Привел в дом жену, она бы дочь тебе взрастила, воспитала, женским премудростям научила. И тебе утеха, и в доме порядок…

Евпатий засопел, хмуря густые брови, поднялся как грозовая туча, стиснув кулачищи. Лагода осталась сидеть, глядя на него снизу вверх невинными лучистыми серыми глазами. Наткнувшись на ее взгляд, Евпатий мгновенно остыл, опустил плечи и отвел глаза. Права Лагода, и говорить нечего. Ни жена, ни мать, ни сестра. Но какие слова найти для нее сейчас. Евпатий стоял, глядя в женские глаза, но Лагода решила все быстрее его.

– Отдохнуть тебе надо, Ипатушка, – сказала она, вставая. – Шел бы ты спать, а то ведь кто знает, что завтрашний день тебе приготовит.

Она провела рукой по его щеке, разгладила бороду, чуть улыбнулась и ушла, шелестя сарафаном. Евпатий хмыкнул с улыбкой. Ну вот и все заботушки женской рукой и развеяны, как утренний туман над рекой. Пройдя на свою половину, Евпатий вытянулся на жестком, набитом шерстью матраце и, заложив руки за голову, стал смотреть в потолок. Сон не шел. Мысли роились в голове, толкались, как скоморохи на ярмарке. Но мало-помалу сутолока в голове улеглась, а потом и сон стал увлекать мысли куда-то в далекие дали, в туман.

Проснулся Евпатий быстро и сразу насторожился. Вот опять засвистел в саду под окнами соловей. Тихо, но заливисто. Какой же соловей поет в начале осени? Евпатий быстро поднялся и подошел к слюдяному окну, чуть приоткрыв створку окна, посмотрел вниз. И тут же от ствола дерева отделилась темная фигура и к стене дома подошел человек.

– Батюшка, Евпатий Львович, – торопливо заговорил человек, – ждет тебя Ивар. Сказать тебе хочет слово важное. Приходи, не мешкай!

Темная фигура шагнула в сторону и сразу исчезла почти беззвучно в ночи. Евпатий еще немного постоял у окна, размышляя. Почему Ивар сам не пришел, кого он прислал? Или это не Ивар, может, кто прознал про их разговоры, проследил кто-то из бояр, кто не хочет встать на защиту Рязани от татар? Да кто же мог прознать? Нет, спешить надо! У Алфея Богучара осиное гнездо в оружейной лавке. Его прихлопнуть надо, а самого Алфея в железе на площадь. Да перед всем народом казнить!

Евпатий двигался в темноте быстро и без шума. Надевать кольчугу он не стал. Подпоясавшись, продел в кольца саблю в ножнах, за пояс сунул два медвежьих ножа. Со стены снял черный кафтан и такую же шапку. Оглянулся, окинув темную комнату взглядом. В ночь иду, подумал Евпатий и взял с лавки кожаный мешочек с огнивом. Спустившись по ступням к двери, он растолкал уснувшего в обнимку со старым боевым топором отрока.

– Спишь, Порошка! – Евпатий стиснул плечо юноши. – Больше не спи, а то уши оторву и на ворота прибью!

Паренек поморщился от боли и опустил голову, скрывая улыбку. Отродясь такого не было, чтобы в доме у боярина Евпатия кого-то секли или наказывали по-другому.

– Я не спал, я к ночным звукам за дверьми прислушивался, – проворчал он, потирая плечо, которое Евпатий все же отпустил.

– Прислушивался? – настал черед Евпатия прятать улыбку в бороду. – Ох, смотри у меня! Открывай мне дверь, только тихо. Я выйду и знак тебе сделаю. Значит, запрешь за мной на все засовы.

– А ты-то куда на ночь глядя, хозяин?

– Цыц у меня! – погрозил пальцев Евпатий. – Не открывай, что бы ни услышал снаружи, понял? На тебе весь дом! Если что, беги будить старших, но дверей не открывай. И не бойся ничего!

– Я-то? – расплылся в самодовольной улыбке Порошка. – Чего мне бояться. Не ты ль меня обучил бою на топорах, на мечах. И из лука я…

– Не пристало похваляться, – снова строго заметил Евпатий. – Ну-ка, что главное…

– Помню, помню, – улыбнулся паренек, – слушать старших и помогать слабым.

Ночь встретила прохладой и стрекотом сверчков. Евпатий посмотрел на звездное небо, по которому ползли черные тени туч. Глаза быстро привыкали ко тьме. Евпатий прошел вдоль стены дома и двинулся вниз к торговой улице. Он старался ступать осторожно, чтобы не хрустнул под ногой камешек. Иногда он останавливался и прижимался к стене ближайшего дома. Или правда кто-то был неподалеку, или мерещилось ему. Евпатий знал за собой многое. И в темноте он видел лучше многих, и человека или зверя чувствовал на расстоянии. Вот и сейчас не давало ему покоя ощущение, что впереди него и позади кто-то есть. И идут так же осторожно, на середину улочки не выходят, стараются держаться стен и высоких заборов. Зря князь всех собак извел в посаде, в который уже раз с горечью подумал Евпатий. И его самого в который уже раз облаяли кобели цепные, да и преследователей его тоже. Вон за стенами надрываются, там чужой и близко не подойдет.

До оружейной лавки Алфея оставалось совсем недалеко, когда впереди в темноте послышался человеческий крик. Это был крик боли, который тут же оборвался. Или удар был смертельным, или человеку зажали рот. Евпатий стиснул зубы и поспешил вперед. Стиснув в руке рукоять ножа, он прислушивался и вглядывался в темноту, как волк, готовый в любой момент отразить нападение врага. Еще несколько неслышных шагов, и оттуда, куда он шел, донесло легким ветерком запах крови. Евпатий весь превратился в слух. От напряжения у него заломило в висках, но он сейчас видел впереди даже следы коры на бревнах высокого забора, как мышь где-то грызет деревянный короб, чтобы добраться до еды. У самой стены амбара стоял человек в темном плаще и шапке. Он прислушивался, поворачивая голову из стороны в сторону. Но ветерком тянуло как раз от него к Коловрату.