© А. Геласимов, 2021

© ИД «Городец», 2021

Глава 1

Таблеток Женька наелась примерно за месяц до своего четырнадцатого дня рождения. Особой подготовки никакой не было, и мысли о смерти до этого ее посещали не то чтобы очень часто, но в тот идиотский день жизнь у нее расклеилась окончательно.

Со своей небольшой четырнадцатилетней колокольни она ощущала себя сильно расплющенным, некрасивым, одиноким и, самое главное, толстым существом, до которого абсолютно никому нет дела. Изучив по глянцевым журналам и в интернете биографии знаменитых в прошлом толстых людей, она пришла к выводу, что у Демиса Руссоса в качестве компенсации был ангельский голос, у Елены Цыплаковой – талант и волшебная красота, а у Сергея Крылова – удивительное чувство юмора и бездна личного обаяния. На фоне всех этих достоинств лишний вес хоть и выглядел физически безобразно, однако с ним можно было мириться. Тогда как в ее, Женькином, случае вес был единственным выдающимся качеством, которым она могла себя описать.

Когда ее бабушка сердилась на дедушку, она любила говорить:

– Старость хороша тем, что вместе с нею приходит мудрость. Но иногда старость приходит одна.

Вот так и к Женьке лишний вес пришел совершенно один и стал ее единственным наперсником и товарищем. Родители были слишком заняты друг другом, чтобы замечать ее недовольство собой и окружающим миром, в котором одноклассницы порхают на переменках как бабочки, а мальчики обращают на тебя внимание только на уроках физкультуры, когда на время игры в футбол им нужен кто-то очень надежный в защиту. Женька всегда соглашалась вставать у ворот и, когда настроение было особенно паршивым, с удовольствием раскидывала щуплых недоростков, возомнивших себя нападающими, а те бились об нее, как снежинки бьются о стекло в зимний ветреный день.

Быть может, именно поэтому ей легче было найти общий язык со своим отцом, чем с мамой, хотя у других девочек, насколько она знала, было наоборот. Усаживаясь рядом с ним у телевизора во время трансляции футбольного матча, она всегда симпатизировала защитникам, а не нападающим. Форварды красовались перед телекамерами, картинно падали в штрафной площадке, подолгу жаловались арбитру, понимая, что все это время их снимают десятки крупнейших в мире телеканалов, а защитники скромно отходили на свои места, попадая в кадр только в момент столкновения или его повтора, и за это Женька любила их всей душой. Она очень рано поняла, что защита важнее нападения.

В их семейном сражении, которое длилось уже не один год, в атаке играла Женькина мама. Одной из ее первых и самых значительных побед было распределение имен между супругами. Ей по праву досталась полная и официальная форма ее имени – Мария, и никому из ее ближайших родственников, включая родителей и сестер, даже в голову не приходило назвать ее Машей, и уж тем более Машенькой. В то время как ее мужа никто и никогда не называл Вячеславом. Никто, скорее всего, и не помнил, что его так зовут. Для всех, кроме своей дочери, он был просто Тетерин. Про них так и говорили: «Мария с Тетериным не придут», «Мария с Тетериным опять поругались», как будто, выйдя за него замуж, она не только не приняла его фамилию, но по какой-то странной причине даже лишила его собственного имени.

В то злополучное утро Мария за завтраком атаковала Тетерина активнее, чем обычно, а он опускал голову к своей тарелке заметно ниже той невидимой черты, которую давным-давно провела для него Женька. Черта эта тянулась по всей их крошечной квартире, и он двигался по ней, как троллейбус по проводам, поднимая время от времени обе руки над головой, когда уже был не в силах выслушивать упреки жены.

«Интересно, зачем они поженились?» – уныло думала Женька, разглядывая отражение своего круглого лица в чашке с чаем.

– Может, хватит мечтать? – повернулась к ней Мария, как будто почувствовала первые признаки бунта. – Тебе не пора в школу?

Женькина классная руководительница любила ее родителей. Богатые семьи раздражали ее той пренебрежительной легкостью, с которой они отдавали деньги на ремонт, на охрану, на библиотеку и на все остальные зачастую бессмысленные школьные нужды, неустанно изобретаемые директрисой. Бедные, или, как их требовалось называть в учительской, малообеспеченные, злили постоянными придирками и проверками – на что были потрачены их жалкие средства. А Тетериных она считала равными себе интеллигентными людьми, потому что, как все остальные бедные, они явно отдавали последнее, но зато никогда не спрашивали – зачем.

* * *

Тетерины действительно были интеллигентной семьей, поэтому далеко не все вопросы их совместного быта подлежали публичному обсуждению, даже если под «публикой» подразумевалось всего два человека. Кое-что, о чем сам Тетерин с удовольствием бы поговорил, оставалось за рамками разговоров. Однако в то злополучное утро разговор на эту важную и щекотливую тему все-таки состоялся.

– Ты что, совсем с дуба рухнул? – пригвоздила его Мария, мгновенно поняв, о чем заикается ее муж, и потому успев прогнать Женьку из кухни. – Ты именно сегодня решил об этом поговорить?

Тетерин вздохнул и опустил голову еще ниже.

– Даже с медицинской точки зрения – это неправильно, – негромко сказал он. – Я с тобой сейчас как врач говорю.

Среди множества болезненных и нерешенных между ними вопросов один вот уже несколько месяцев был решен окончательно, изящно и бесповоротно. В любой полноценной семье, которая живет в однокомнатной квартире и в которой ребенок увеличился до размеров и интересов четырнадцатилетнего подростка, неизбежно возникает момент неловкости. Чтобы эту неловкость преодолеть, приходится ловить момент, когда незаметно увеличившийся и, к сожалению, многое понимающий ребенок либо уснет, либо уйдет в школу, либо увлечется чем-нибудь до такой степени, что потеряет всякую связь с реальностью. Можно, конечно, попробовать запереться в ванной, но ребенок ведь не дурак. Интернет в этом смысле давно уже исполнил все необходимые образовательные функции. И кто виноват, что двум образованным интеллигентным людям время от времени примитивно хочется того же, что барсучкам, слонам и лошадкам на канале «Дискавери»?

Приходится вечно что-то придумывать.

Однако Тетерины в этом отношении были в более выигрышной позиции. Им не нужно было ничего придумывать. Секс по инициативе Марии ушел из их повседневного опыта, и у Тетерина появилась возможность испытать чувства великого Гете, который, по старости утратив мужскую силу, безмятежно радовался вновь обретенному покою, сравнивая себя с наездником, спрыгнувшим с дикого скакуна.

Закончив негромкую, но яркую отповедь, Мария вышла из кухни и посмотрела в пунцовое лицо дочери. Разумеется, Женька не собиралась подслушивать своих родителей, но акустическое устройство квартиры общей площадью двадцать восемь квадратных метров настолько нескромно, что даже глухой был бы введен в краску.

Чтобы преодолеть внезапный приступ смущения, Мария захотела сказать дочери что-то важное и даже успела подумать про контрольную, о которой за день до этого говорила ей дочь, но потом почему-то сбилась и строгим голосом сказала совсем другое:

– Женя, надо взять себя в руки. Посмотри – на кого ты похожа. Снова поправилась. Я тебе серьезно говорю – пора остановиться.

* * *

Из всех многочисленных родственников своей жены Тетерину легче всего было общаться с ее братом. Димка появился на свет гораздо позже своих сестер и характером походил на самую младшую из них, Томку. Оба они временами раздражали Марию болтливостью, поэтому во время семейных праздников у стариков на Озерной она могла встать и выйти во двор прямо посреди общего разговора. Впрочем, к ее поведению все уже давно привыкли, и веселье не затихало без нее ни на одну минуту.

Тетерину с Димкой, наоборот, было легко. Он всегда с удовольствием пожимал ему руку, улыбался в ответ и нисколько не завидовал его материальному успеху. Легкость и даже, наверное, легкомыслие, с которыми тот занимался своими торговыми делами, безотчетно радовали Тетерина и вселяли надежду на то, что в конечном итоге все будет хорошо, пусть даже необязательно у него самого. Димка вечно носился с какими-то коммерческими идеями, зарабатывал, прогорал, во что-то вкладывался, и Тетерину было приятно следить за этой бурлящей жизнью, хотя, как интеллигентный человек, он иногда корил себя за то, что симпатизирует, в общем-то, обыкновенному торгашу.

В глубине души он стеснялся этой симпатии, а в моменты душевного подъема и в первые несколько дней после зарплаты стеснялся и своих мыслей о жизненном успехе. В Москве, насколько он знал, интеллигенция уже давно не чуралась бизнеса и деловая хватка считалась там скорее достоинством приличного человека, но здесь, в глубокой провинции, интеллигенты по-прежнему носили круглый год одни и те же старые джинсы, перетягивали сломанные очки изолентой, пили плохую водку и сильно беспокоились о вечном.

– Не все, знаете ли, Чеховым теперь увлекаются, – вздыхала соседка Тетерина, бывшая учительница начальных классов, когда встречала его у лифта с потрепанной книжкой в руке. – А с другой стороны, денег в кармане от Антона Павловича не прибавится.

Насчет денег Тетерин был с ней согласен. Денег Чехов не приносил. После пятнадцати лет врачебной практики Тетерин уже наверняка знал, что в современной России нельзя жить на зарплату, но как на нее не жить, ему было неизвестно. Носителем откровения был веселый и беззаботный Димка. Чехова он никогда не читал, поэтому знал, как жить не на зарплату.

В то утро, когда Мария запретила Женьке толстеть, Димка примчался к Тетерину в поликлинику. Он должен был ехать в аэропорт, встречать свою третью сестру Валентину, но вместо этого, рискуя опоздать к рейсу, сидел в кабинете у Тетерина. Тот слушал его вполуха, занятый страшным сумбуром в своей голове, а Димка напористо говорил ему что-то чрезвычайно важное про жилищный вопрос, кредиты, откаты, про огромную партию компьютеров и почему-то Китай.

Все это было до такой степени дико, непонятно и неинтересно Тетерину, что, даже если бы он захотел в это вникнуть, ему потребовались бы нечеловеческие усилия. Теперь же, когда он мучительно разрывался между чувством стыда перед женой и чувством вины перед дочерью, Димкины разговоры о бизнесе были далеки от него как никогда раньше. Он рассеянно пролистывал принесенные медсестрой карточки пациентов, кивал Димкиным словам, а сам снова и снова переживал затеянный им с утра бесполезный и совершенно неловкий разговор о сексе. Чувствуя, что краснеет, он тер пальцами лоб, старался прикрыть лицо, и перед ним тут же возникала склоненная голова дочери, которая осталась сидеть на диване в какой-то неожиданно покорной и беззащитной позе, а он даже не попытался приободрить ее перед уходом.

Тетерину вдруг неудержимо захотелось встать и немедленно вернуться домой, чтобы сказать Женьке, что он ее любит, но потом он вспомнил, что она в школе, что у нее контрольная и что перед Димкой будет неловко, и он взял себя в руки, разобрав наконец фамилию «Приходько» на потрепанной карточке. До этого фамилия расплывалась, ускользала, как будто издевалась над ним, но теперь полностью проявилась, и он поднял взгляд на Димку.

– Ты в аэропорт опоздаешь.

– Да ладно тебе, – махнул рукой тот. – Еще целый час. Ты лучше скажи – согласен или нет?

– На что? – Тетерин снова потер лоб рукой.

– Ты что, не слушал? – в голосе Димки зазвучала обида.

– Нет, почему… Я слушал… Компьютеры в Китае… Фонд помощи малому бизнесу…

– Ну? – Димка нетерпеливо хотел от Тетерина согласия на что-то, чего тот не понимал.

– Ты знаешь… Поговори сначала с Марией… Такие вопросы я не решаю…

Дверь за спиной у Димки открылась, и в кабинет заглянула сердитая старушка.

– Прием сегодня начнется? – строго спросила она. – У меня на девять часов талончик.

– А ну, дайте, пожалуйста, посмотреть, – решительно сказал Димка, поднимаясь из-за стола и подходя к двери.

Старушка послушно протянула ему клочок бумаги, косясь на Тетерина. Димка покачал головой.

– У вас печать неразборчива. Сходите в регистратуру, пусть поставят еще раз.

Не дав ей возможности возразить, он закрыл дверь, оперся на нее спиной и скрестил на груди руки.