Филипп VІ Счастливый стал первым королём Франции из династии Валуа. Он остро осознавал своё некоролевское происхождение (да, его дед был королём, но не его отец). Поэтому вопрос престижа был для него весьма значимым. Поскольку его ближайшим родственником по мужской линии, как ни странно, был король Англии молодой Эдуард ІІІ, Филипп считал, что установить своё первенство над этим родственником-вассалом-соперником необходимо в первую очередь. Вскоре после коронации французский король потребовал, чтобы герцог Аквитании (он же Эдуард ІІІ Английский) совершил церемонию оммажа. Молодой английский король уже совершал эту церемонию перед предшественником Филиппа, правда, от имени его отца, тогдашнего герцога Аквитании и короля Англии. Эдуард, однако, считал, что его права на освободившийся после последнего из Капетингов престол Франции выше, чем права нынешнего держателя титула. Он был внуком Филиппа ІV, тогда как Филипп VІ был внуком только лишь предшествующего короля. Но до поры до времени своих претензий молодой король не выдвигал (хотя французские хроники и отмечают, что в Париже побывала английская делегация, отметившая более близкое родство их монарха с покойным французским королём). Он лишь потянул время с оммажем и совершил его только через тринадцать месяцев, в начале июня 1329 года. Церемония происходила в соборе Амьена. Эдуард принёс присягу, сформулированную в таких расплывчатых выражениях, что Филипп остался не слишком доволен.
«Великая хроника Франции» тогда отмечала:
Также было сказано, что никогда не было известно и предвидено, чтобы королевство Франции подчинялось правлению короля Англии, и что последний был вассалом и ленником короля Франции.
Церемония оммажа была простой, но глубоко унизительной. Вассал снимал с себя всё оружие и знаки, символизирующие ранг и титул, такие как корона. Он был обязан подойти к сидящему на своём престоле сюзерену и пасть перед ним на оба колена. Сюзерен затем помещал сложенные ладони своего вассала между своими ладонями, и вассал давал простую клятву верности, принятие которой сюзерен знаменовал, целуя вассала.
Но молодой Эдуард не собирался унижаться перед своим соперником. Он предстал перед Филиппом во всём блеске королевского облачения, перепоясанный рыцарским мечом и в своей королевской короне. И хотя он и опустился на колени перед Филиппом (во французских хрониках есть миниатюры, изображающие эту сцену – художники не пожалели золотой краски, чтобы показать роскошь уборов обоих королей) и произнёс слова клятвы: «С этого дня я твой ленник и буду тебе верен и праведен, и приношу тебе верность за держания мои от тебя, сохраняя верность нашему суверенному господину королю».
Формальности были соблюдены, но никто из присутствующих не сомневался, что последнее слово ещё не было произнесено в этом диалоге двух монархов.
Через два года, в марте 1331 года, герцог Аквитанский подтвердил (хотя и без новой формальной церемонии) свою присягу Филиппу. Но о своих претензиях он не забыл и потихоньку начал готовиться к войне.
Не забудем, что очередная война за Аквитанию только-только закончилась. Как и предыдущая (завершившаяся свадьбой Эдуарда ІІ и принцессы Изабеллы, что, в общем-то, и привело к английским претензиям на французский трон, что явно не входило в планы грозы евреев и тамплиеров Филиппа ІV), она была спровоцирована французской стороной. Как верховный сюзерен герцога Аквитанского французский король (механизм не менялся, неважно, какой именно король восседал на престоле в Париже) в спорах между подданными герцога и герцогом всегда становился на сторону, враждебную герцогу Аквитанскому, и стремился вооружённой силой восстановить справедливость, каковую он как сюзерен был обязан поддерживать в силу своего положения. В юридическом обосновании своих действий ему помогала армия судей и адвокатов, выпускников тогдашнего центра европейской юриспруденции Сорбонны (Парижского университета). Французские короли вполне сознательно ставили своей задачей вытеснить англичан из французского королевства – это была неизменная часть французской внешней и внутренней политики в течение предыдущих полтораста лет. Сохранился документ из королевской канцелярии, в котором один из советников Карла ІV оценивает, что для военной кампании по захвату английских владений в Аквитании понадобится пять тысяч рыцарей, шестнадцать тысяч пехотинцев, четырнадцать месяцев и три годовых дохода королевства.
Проблема с оммажем была улажена и не давала повода к войне против Англии. Поэтому взгляд короля Филиппа обратился к Шотландии. С конца XIII века это северное королевство стало военным союзником Франции против общего врага – Англии. Не далее как в 1326 году союз между двумя странами (получивший в более поздней шотландской истории название Старинный Альянс) был подтверждён. Шотландия на какое-то время прекратила попытки Англии поставить её под своё господство, наголову разгромив армию Эдуарда ІІ в 1314 году. Но сейчас королевство раздирала обычная смута, и молодой английский король поддержал одного из претендентов на шотландский престол. Война, по большей части вялотекущая, возобновилась.
Король Филипп воспользовался шансом, и на переговорах по улаживанию еще не решенных разногласий по поводу границы между французскими и английскими владениями в Аквитании французская делегация заявила, что проблемы Гаскони (Аквитании) нужно решить только в связке с вопросом Шотландии. Опасаясь того, что французы поддержат шотландцев военной силой, Эдуард стал действовать осторожнее. Но французские атаки не вышли за рамки пары пиратских рейдов на английское побережье.
Ко второй половине 1330-х годов стал затягиваться всё туже ещё один узел из клубка противоречий между Англией и Францией – Фландрия. На тот момент эта часть нынешней Бельгии и Северной Франции стала одним из промышленных центров Европы, вбирая в себя импортируемую из Англии овечью шерсть и выпуская знаменитые на всю Западную Европу тонкие шерстяные ткани, обеспечивая стабильный поток звонкой монеты как в карманы фламандских ткачей, так и английских купцов и землевладельцев. Ежегодная доля Англии в прибылях от такой торговли составляла 220 тысяч фунтов серебра (на нынешние деньги около четверти миллиарда американских долларов). Из них королевская казна получала в качестве пошлины тринадцать тысяч фунтов или половину годового дохода государственного бюджета. Поэтому английский король и его поданные были заинтересованы в процветании Фландрии.
А вот в самой Фландрии мнения о том, каким образом лучше обеспечить это процветание, существенно отличались. Тогдашний граф Фландрский был вассалом французского короля и по долгу вассала всячески поддерживал своего сюзерена. Но в богатых фламандских городах всё большее влияние приобретали богатые горожане – предшественники буржуазии. Собственно, само слово «буржуа» (или по-немецки «бюргер») и означает буквально «горожанин», житель «бурга», укреплённого населённого пункта, обладающего королевской грамотой о собственных правах. И эти купцы и ремесленники вовсе не считали, что им выгодны более близкие связи с Францией. Наоборот, им предпочтительнее была бы более широкая автономия, которая бы не мешала устанавливать всё более тесные связи с их главным поставщиком сырья – Англией.
Время от времени этот конфликт выплёскивался в кровопролитные восстания. Они шли с переменным успехом, и в какой-то момент в одном из фламандских соборов можно было полюбоваться на три сотни золотых шпор, снятых с убитых в сражении с городским ополчением Гента – лучших представителей французского рыцарства. Но последнее по счёту восстание закончилось не в пользу горожан. В 1328 году они потерпели поражение от французской армии, и только взошедший на престол король Филипп VІ решил показать, кто в доме хозяин. Его указы очень сильно ограничили фламандскую торговлю, тем самым нанеся убыток и английской королевской казне.
Через несколько лет Эдуард решил, что нужно что-то делать, и в 1336 году установил эмбарго на поставки шерсти во Фландрию. По его расчётам, резкое снижение импорта ударит сильнее по французской казне, тоже получавшей серьёзный доход от торговли фламандскими тканями. Но уж очень неподходящий момент был выбран для этого раунда торговой войны.
Если читатель помнит из рассказа о тамплиерах, христианская Европа не смирилась с потерей Святой Земли. Папа Римский призвал всех католических государей к новому крестовому походу с целью вернуть Палестину. Король Франции начал активно к нему готовиться, собирая в Марселе флот и нанимая армию. Но в том же 1336 году из-за слабого энтузиазма к новой крестоносной авантюре Папа отменил поход. Внимание Филиппа VІ снова вернулось к подготовке к войне с Англией, тем более, что уже имелись готовые к бою армия и флот.
Нужен был повод к войне, и повод нашёлся. Филипп потребовал от Эдуарда выдать ему его «смертельного врага» графа Робера д’Артуа (тоже одного из центральных героев эпопеи Дрюона). Граф Робер одно время был приближённым короля Филиппа, поддержав его в борьбе за французскую корону, но позже поссорился с королём, был вынужден бежать из Франции, а его земли были у него отобраны. Впрочем, если твои попытки отобрать графство Артуа у своей тётки Матильды (о ней уже шла речь выше) с помощью поддельного завещания выходят на свет, нечего удивляться, что король разгневается и захочет покарать виновного. Воля Филиппа вынуждала Робера покидать одно место изгнания за другим, пока он не оказался в Англии.
Разумеется, власть французского короля не распространялась на Англию. Но требование было доставлено сенешалю Аквитании с требованием от короля Франции к его вассалу, герцогу Аквитанскому. Эдуард мог бы уступить и выдать Робера, и война бы отложилась ещё на какое-то время, но это бы означало признать себя полным вассалом французского короля даже в своих владениях по ту сторону Ла-Манша. Поэтому 24 мая 1337 года королевский совет при Филиппе одобрил решение своего короля конфисковать владения Эдуарда во Франции как непокорного вассала. Но почти за месяц до того, 30 апреля 1337 года, король Филипп объявил «аррьер-бан», призыв к оружию, ко всем своим территориям и ко всем своим вассалам. Это означало, что король собирается вести большую войну с привлечением всех ресурсов своего государства. 13 июня того же года королевские грамоты от Филиппа герцогу Аквитании, объявлявшие о конфискации герцогства, были доставлены сенешалю Аквитании. Столетняя война началась. Закончится она только через сто шестнадцать лет в той же Гаскони.
Уже в феврале 1337 года французы попытались захватить город Сен-Макэр на реке Гаронне в Гаскони. В июле началось большое вторжение французов в Гасконь. В августе того же года король Эдуард издал свой манифест, адресованный английской аристократии и королевским высшим чиновникам, в котором он поручал им собрать съезды подданных на подчинённых им территориях, на которых следовало разъяснить причины, побудившие их короля начать войну против Франции. Первой из них являлось то, что французский король оказывал помощь шотландцам в их войне против Англии. Второй причиной была узурпация Филиппом французским прав короля Эдуарда в Гаскони. И наконец, третьей причиной было клеветническое обвинение Филиппом Эдуарда в том, что последний всячески мешал его планам по организации нового крестового похода.
Как видим, даже после начала войны Эдуард ІІІ не сразу объявил о своих претензиях на престол. Только когда стало понятно, что война будет долгой и потребует союзников среди враждебной Филиппу французской аристократии, он в 1340 году во фламандском Генте объявил себя королём Франции по праву внука короля Филиппа ІV. Теперь противники короля, находящегося в Париже, могли утверждать, что они вовсе не изменили своему сюзерену, наоборот, они выступили на войну под знаменем истинного короля Франции, Эдуарда. Это знамя с этого момента, как и королевский герб, несло на себе (вплоть до начала ХІХ века!) уже не только трёх золотых львов Англии на алом поле, но и золотые на синем лилии Франции.
Мы вряд ли можем знать наверняка, был ли Эдуард серьёзен, примеряя на себя корону своего другого деда. С одной стороны, он мог считать свой шаг просто одним из инструментов в борьбе со старым противником. В пользу такого мнения можно указать на то, что через двадцать лет после Гентского демарша он при заключении мирного договора с побеждёнными французами отказался от королевского титула. Стоило войне возобновиться, претензии на корону вернулись, но современники ведь не могли забыть предыдущего отказа от них. И хотя следующие английские монархи именовали себя королями Франции, но нельзя с уверенностью сказать, что именно желание развиртуалить французскую корону на своей голове было главным двигателем вторжения во Францию Генриха V в 1415 году. В конце концов, отказался же он тоже от прямой претензии на корону в пользу своего будущего сына. А как быть с тем, что большая часть французов при этом вполне была согласна с тем, что регентом при их безумном короле будет король английский, и что после смерти их короля корона перейдёт не к его сыну, а к его внуку – сыну французской принцессы и английского короля? Нам сейчас кажется странным сама возможность того, что Англия и Франция могли быть соединены в особе одного монарха, но довольно многим современникам такой вариант не казался чем-то вздорным и невозможным.
О проекте
О подписке