CREDITUM IV

Мир жесток, это Митяй знал точно. Испытал на собственной шкуре: впитал, познал, принял. Он жесток с первых минут твоего существования, с первого шлепка санитара, заставляющего кричать истошно и надрывно. С первых дней пребывания в детском доме, с первых уроков в так называемой школе-интернате, с первых метких и болезненных ударов надзирателей и учителей. С первых драк со сверстниками и старшими мальчишками, с первой кражи и первого наказания в карцере.

Он был жесток к нему, Димке Пологову, все двенадцать лет до Толчка, еще до того, как он навсегда стал Митяем. И почти ничего не изменилось, когда наступило «потом». Когда мир вздрогнул, слетев с катушек, для бывшего Дмитрия Пологова не изменилось ничего.

Едва всё полетело в тартарары, он тоже полетел. В прямом смысле этого слова. В автобусе, наполненном такими же, как он сам, детдомовцами, обалдевшими от страха. Орущими и прыгающими по салону, как блохи в стеклянной банке. Он полетел с обрыва, в кювет, сквозь стволы крепких сибирских сосен, ломавшихся под тяжестью машины.

Свой первый день «после» Митяй помнил отчетливо, как вчерашний, хотя прошло уже больше трех лет. Помнил ярко и до последней мелочи. А если вдруг начинал забывать, происходящее являлось к нему во сне. Заставляло просыпаться в поту, сминая простыни и комкая одеяло.

Трасса. Отрог Енисейского кряжа. Длинный автобус, наполненный детьми – старшие у выхода, мелкотня в хвосте. Надзиратели, отгороженные от пассажиров железной сеткой. Они негромко, скорее по привычке, подкалывают интернатовских черенков, и делают это вяло, сонно, почти беззлобно. За бортом августовская жара, нагревающая салон, будто нутро духовки.

А потом удар, словно кто-то огромный пнул земной шарик, как футбольный мяч. И ужас, рванувшийся из глубинных тайников души, о которых и не подозревал.

Такого страха Митяй прежде не испытывал никогда. Он не был похож на леденящую сосредоточенность, когда идешь на противника с ржавой заточкой. Не был похож на томительное замирание, когда надзиратель проходит в трех шагах от куста, в котором укрылись малолетние хулиганы, стащившие с кухни ведро картошки.

Это было похоже на смерть, мгновенную и очень болезненную. Но костлявая малость не дотянулась…

Когда Митяй осознал, что всё еще жив, они были на дне, а рядом до хрипоты вопил оглушенный Напильник. Потом, уже снизу, было заметно, что асфальт трассы лопнул, будто картон, отшвырнув автобус с обрыва. Что часть насыпи превратилась в курган, когда на нее сполз обломок скалы. Что им повезло чудом, если чудеса вообще бывают…

Из пятидесяти шести детей, перевозимых в автобусе, выжило двадцать восемь. Из трех надсмотрщиков – никто. Когда пассажиры постарше, выползавшие из-под кореженных обломков и помогавшие выбраться малолеткам, осознали это, многие начали ликовать. Кричать, радоваться и даже плевать на трупы ненавистных тюремщиков.

Митяй сидел в сторонке, бинтуя разодранную ногу какому-то восьмилетнему мальчишке. Он уже тогда понимал, что это не настоящая радость – это истерика. Это припадок, вызванный шоком, страхом и неожиданным осознанием того, что они-то выжили. Но буйствовать не мешал, не его дело…

Раненых перевязывали, как могли, аптечка опустела мгновенно. За последующие пять часов умерли еще трое уцелевших, но переломанных. Умерли, потому что помощь задерживалась. Мелкие плакали беспрерывно, старшие беспрерывно курили сигареты, найденные в карманах надзирателей. Рация была разбита, но все до последнего верили, что за ними пришлют помощь. Многие даже задирали рукава, поднимая к небу предплечья – чтобы спутнику было удобнее засечь сигнал «пилюли»…

Это позже, намного позже они узнали, что в стране произошел Толчок – невиданной силы катастрофа, эпицентр которой располагался где-то под столицей. Что подземными ударами смело почти весь Кузбасс, затопило половину Новосибирска и сровняло Алтай, что рванула атомная станция в Северске. Что за ними никто, совсем никто не собирался приезжать.

Решение, это Димка тоже помнил хорошо, принял Напильник. Наверное, потому он и стал главным, хотя в группе были парни и крупнее, и гораздо сильнее его. Но побеждает умнейший, и именно Напильник раздал найденные в автобусе ружья и патроны, собрал всё, что могло пригодиться им в походе, приказал идти за ним.

За ним тронулись молча, словно так и следовало. Трупы оставили прямо в искуроченном железном гробу – подростки верили, что не сегодня-завтра сюда прибудут машины интерната и сделают всё… сделают всё правильно, похоронив тех, кто погиб в аварии.

Уже потом, в Кропоткине, старший кореш Митяя признался, что не планировал их действия так далеко. Просто хотел уйти. Сбежать, уберечь себя и его как единственного другана. Оставить прежнюю жизнь за спиной, ибо до путевки на фабрику обоим осталось всего ничего, несколько лет. А остальные… Напильник, епта, попросту считал, что они помогут ему выжить… Выходит, епта, что спас.

Конечно, было тяжко. Особенно сначала, когда шли по летней тайге наугад, даже не представляя, куда. Когда несли раненых и успокаивали истерящих малышей. Когда ночевали в старом зимовье, где нашлись хоть какие-то припасы. Когда старым охотничьим ножом под рев детей вырезали из предплечий чипы – простые и дешевые аналоги «таблеток», с недавних пор распространенных в Анклавах. Когда посылали разведку, а потом с опустошением в сердцах выслушивали неправдоподобные рассказы о том, что «всё кончилось». Что на Земле наступил Ад.

Дальнейшее, в отличие от того – самого первого – дня, Митяй мог бы пересказать лишь смутно, обрывками, будто спешил запамятовать. Как Напильник подавлял панику и первые бунты, как добывали еду, как хоронили еще одного раненого, не дожившего до следующего утра.

Всё это было словно в густом тумане. Первая охота, первая вылазка в деревню, где дети наворовали куриных яиц. И первое ощущение, что они никому не нужны. Совсем никому, даже ненавистным чиновникам, отправляющим совершеннолетних работать на производства. Казалось, о существовании пяти десятков детдомовского отребья элементарно забыли. И тогда глоток свободы ударил в голову. Крепче, чем стакан самогона, что они с Напильником в свое время сцедили из бутылки сторожа.

Вокруг рушился мир, пытаясь удержать равновесие, а они прятались по лесным норам, постепенно привыкая к осознанию того, что теперь лично распоряжаются своей судьбой. Еще одного раненого мальчишку пришлось бросить – был совсем плох, а помочь ему беглецы ничем не могли. Оставили на краю безымянной деревни, так ничего и не узнав о дальнейшей участи…

Уже потом они нашли брошенную базу, в которой когда-то располагался исправительный лагерь. Уже потом к ним стали прибиваться новенькие, такие же бесхозные и брошенные, как сами они. Оставшиеся без родителей или проданные матерями в интернаты, озлобленные, сражающиеся за выживание. Но упорные, злые и готовые на всё…

– А правда, что директор хочет нас всех отсюда увести?

Вопрос вырвал Митяя из плена воспоминаний, и он даже вздрогнул – так неожиданно подкрался шельмец. Стоял сейчас в паре шагов, такой нелепый в куртке не по размеру, но зато в новых целых башмаках.

– Чего?

– Я спросил, правда ли, что директор… Напильник, то есть, хочет увести всех детей на запад? – Алексей уже немного освоился в лагере, о чем свидетельствовал свежий фингал под левым глазом. – Что хочет собрать всех, кому плохо, а потом увести всех в сторону Питера, где Дыра?

Опять двадцать пять. Слух, распускаемый малолетками уже примерно полтора года, стал неотъемлемой частью местного фольклора, из уст в уста передаваемого среди кропоткинцев. Митяй покачал головой, в который раз поражаясь живучести сплетен.

– Ты почему не на работе? – вместо ответа поинтересовался он. – Если Беляш увидит, влетит потом…

– Мы закончили уже сегодня, – с достоинством ответил Алексей. – Ребята пошли в баню, а я решил сначала к сестре… к Даше то есть. Она на кухне.

– Знаю. – Митяй кивнул, поглядев на небо.

Разнежившись под редким весенним солнцем, он почти задремал, даже не заметив, что скамейка уже давно оказалась в тени. Изо рта опять шел пар, морозец начинал пощипывать мочки ушей. Нужно идти во второй барак, пора… Отвечая за охоту, Митяй обязан проконтролировать улов, с которым должны вернуться посланные на промысел парни.

Охотиться, как и многому другому, они учились на ошибках, хоть и выручало большое количество деревенских, знавших дикие леса с малых лет. Сначала изредка, затем всё чаще, стол коммуны принялся баловать свежим мясом. Еще, конечно, были свиньи, которых выращивали в бывшем спортзале, но резали зверушек редко, только по праздникам, вроде Нового года.

– Ты иди мойся, Леша.

Все-таки вспомнив, как зовут новенького, Митяй встал. Мальчишка был симпатичен ему, воспитанный и сдержанный, немного не похожий на простых, если не сказать – туповатых, обитателей Кропоткина.

Он зашагал прочь. Не оборачиваясь, но зная, что Алексей всё еще стоит на месте, глядя в его спину.

Охотники, и правда, вернулись, причем только что, и даже послали гонца за старшаком. Поймав посыльного прямо в дверях склада, Митяй вместе с ним спустился в прохладный подвал барака. Именно тут кропоткинцы хранили небогатые запасы мяса, именно сюда несли туши убитых животных.

– О, Митяй! – услышал он довольного Хирурга. – Прикинь, всё вышло, как ты и сказал! Точно в указанных местах. И сразу двое!

Хирург доволен, это было заметно и по голосу, и по счастливой улыбке, так редко появлявшейся на его прыщавом лице. С помощью двух парней помладше он затаскивал мертвую олениху на разделочный верстак, покрытый бурыми разводами.

Отлично. Митяй придирчиво осмотрел добычу – две туши молодых зверей, попавших в его ловушки и добитых стрелами кропоткинцев. Сам он на охоту уже давно не ходил, не по статусу. В коммуне теперь хватало крепких подростков, способных выполнять приказы. Но, благодаря интуиции и необъяснимому чутью, продолжал перед каждым рейдом наставлять охотничью бригаду, объясняя, где и как ловить.

– Замеряли уже? – больше для порядка поинтересовался он, склонив голову.

– Обижаешь, е… оно колом! – Хирург кивнул на старенький счетчик, лежавший поверх разделочных инструментов. – Всё в норме, можно жрать.

И расхохотался, оттопырив оба больших пальца.

Хирург, единственный врач их растущего лагеря. Так и не закончивший медицинское училище, угодивший в колонию для несовершеннолетних, но всё равно обладавший самым большим запасом лекарских знаний. С одинаковым умением и равнодушием свежующий звериные туши, вырезающий аппендициты и вшитые под детскую кожу «пилюли» федералов.

– Патроны тратили? – Митяй осмотрел сваленное на соседний верстак оружие.

– Нет, Митяй, стрелами обошлись, – ответил крепкий пацан, выглядевший явно старше своих четырнадцати лет. Имя его никак не вспоминалось, да и не было желания голову ломать. – Вот…

Он протянул старшаку открытую картонную коробку, в которой болтался пяток охотничьих патронов. Митяй забрал, удовлетворенно кивнул. Когда на счету каждый выстрел, эффективнее добывать дичь копьями, капканами и самодельными арбалетами. Патроны пригодятся, если к лагерю опять подступят Куницы или другие отморозки, позарившиеся на запасы Кропоткина или девочек.

Наспех осмотрев оружие, Митяй взвалил связку на плечо – два копья, арбалет, колчан и старенькая двустволка, найденная у погибшего в волчьей яме охотника. Конечно, кроме этого в арсенале лагеря было и кое-что посерьезнее. Например, автоматические винтовки, но их ответственный за боеприпасы на охоту не выдавал.

– Я загляну на кухню, – пообещал он Хирургу, уже повязывавшему на шее кожаный фартук.

– Ага, – рассеянно отмахнулся тот, приступая к разделке.

На плацу темнело всё быстрее, а потому главную площадь лагеря Митяй пересек уже в наступавших сумерках. Личным ключом вскрыл склад, служивший арсеналом, расставил оружие вдоль стен, убрал патроны на полку. Взглянул на одну из винтовок, поблескивавшую смазкой в углу.

В отличие от многих других единиц арсенала, эти пушки они добыли без труда. Можно сказать, повезло, как и с двустволкой. Двое федеральных солдатиков, что дезертировали в тайгу сразу после Толчка, не справились с ее гнетом. Оказались слабее детей, вышвырнутых на обочину жизни.

Митяй вспомнил, как мальчишки нашли их стоянку во время очередной вылазки в лес. Потухший костер, возле которого лежали два тела с аккуратными дырками в висках. Он до сих пор не мог понять, как двое вооруженных и отлично экипированных мужчин могли пойти на групповое самоубийство. Ну да, пайки закончились, на много километров вокруг ни души, компасы сошли с ума, не говоря уже о боевых «балалайках» или других военных имплантатах. Но чтобы вот так сдаваться?

Однако тогда, три с половиной года назад, Митяй был находке только рад – растущему сообществу достались винтовки, два пистолета, четыре гранаты, отличные ножи, боеприпасы, одежда, рации и еще кое-какой полезный армейский хлам. Сейчас большинство этого богатства находилось на стенах, где несли круглосуточную вахту дозорные Напильника. А уж сколько раз оружие выручало детский лагерь от непрошеных гостей…

Он вышел из арсенала, надежно запер дверь. Направился к кухне, пряча озябшие руки в карманах куртки.

Плац был пуст, как обычно по вечерам. Обитатели лагеря разбредались по баракам в четко условленное время, шастать без дела не разрешалось никому, особенно ночью. Причина была даже не в историях про дикое и изувеченное радиацией зверье, изредка проникающее за периметр, – она была в приказах директора. Просто он так хотел. Считал, что так правильно, и Митяй его за это не судил. Не его это дело…

Подбежал Лорд, здоровенная псина неизвестной породы, старшак среди живущей в лагере стаи. Приветливо помахал обрубком хвоста, поластился, получил запасенную корочку. Погладив собаку по грубой пыльной шерсти, Митяй пошел дальше.

У крыльца кухонного блока, в котором еще горел свет, а девчонки перемывали посуду с общего ужина, Митяй снова встретил Лёшку. Тот, подперев руками подбородок, сидел на ступеньках. Сидел неподвижно, глубоко задумавшись, едва попадая в кружок света, что бросала сверху маломощная лампа.

– Ты чего здесь? – недовольно поинтересовался Митяй. – Ужин и баню пропустил, как вижу. Шел бы в барак, уже и собак спустили.

– Да ладно, баня… – сонно ответил мальчишка, глядя перед собой. – Ты только не ругайся, ладно? Дашку вот дождусь и сразу в барак. Я Игореху попросил, он мне каши отложит, голодный не останусь.

– А где Дашка твоя? – Митяй уже взошел на крыльцо, ухватился за дверную ручку.

– По делам ушла, сказали…

– Ну, мерзни-мерзни, волчий хвост. – Поведя плечом, Митяй вошел в кухню, сразу угодив в царство тепла и самых разных запахов.

– Осспидя, Митяй! – переполошилась Юлька, торопливо вытирая пухлые руки о фартук. – Ты чего это к нам?

Самая старшая девочка в лагере, почти восемнадцать лет, а при ее увесистой комплекции и вовсе тянет на взрослую женщину. Бойкая, резкая, настоящая деревенская бой-баба. Говорят, в свое время даже нашла в себе смелость отказать Напильнику. Цела, мол, осталась только потому, что умеет из топора кашу сварить да бригаде своей девчачьей спуску не дает, командовать умеет.

– Случилось что или как?.. Ты шел бы в корпус, мы сейчас вам ужин принесем…

– Нет, не случилось, Юль, не переживай. Парни вернулись, добыча хорошая в этот раз… Ты бы послала кого-то из своих! Чтобы помогли… ну, и сразу в дело…

– Осспидя, я-то уж перепугалася… Ну, конечно, конечно. Машка, Маринка, ну-ка в подвал бегом!

Митяй неуверенно переминался у порога.

Общаться с девчонками ему было неловко, даже несмотря на свое положение старшака, сказывался опыт проживания в однополом интернате. Стыдно кому признаться, но он еще даже не спал ни с одной, хотя имел на это все моральные права. Другие старшие подшучивали, но беззлобно, чтобы не нарваться на кулак. А Напильник только удивлялся, настоятельно советуя корешу как можно скорее «сделать кого-то из лагерных девок».

Он осмотрел кухню. Девочки, одни девочки, от семи лет до пятнадцати, все чем-то заняты. Как и говорил Алексей, молчаливой Дашки нет.

– На вот, полакомься. – Юлька сунула ему кусок хлеба, присыпанный искусственным сахаром. – И давай, иди себе, неча на девок моих пялиться.

Девчонки постарше, хорошо знающие о стеснительности Митяя, заулыбались, зашептались. Более мелкие, оттирающие тарелки в едва подогретой воде, бездумно подхватили заряд веселья, разглядывая стоящего в двери необычного старшака.

– Спасибо… – Митяй выскользнул наружу, чуть не споткнувшись о сидящего на ступенях Алексея. – Ты опять? Сказал же, мотай в барак, пока Лорд жопу не откусил! И на вот, поешь.

Он протянул Лёшке дареный кусок лакомства, и тот благодарно схватил, впился зубами, ладошкой подхватывая сыплющиеся белые крупинки.

– Да я скоро, сейчас Дашка придет, и мы пойдем… – мальчишка жевал, а потому говорил неразборчиво, смешно. – О, да вот она!

Вскочил, щурясь в полумрак, торопливо завернул половину краюхи в тряпку, спрятал в карман. Митяй повернулся в указанную сторону. И стиснул челюсти.

Из-за ближайшего корпуса к ним шла Даша, больше похожая на сорванный с ветки осенний листок, чем на живую девочку. А за ней, беззубо улыбаясь, вышагивал Клёпа, сопровождавший малолетку обратно к кухне.

– Значит, по делам ее вызвали, говоришь?

Алексей, конечно, ничего не понял. Поспешил к названой сестренке, опасливо косясь на старшего. Начал что-то рассказывать девчонке, попробовал взять за руку. Та дернулась, как дикий зверек, и, не мигая, отрешенно уставилась на носки потертых туфель. Казалось, готова плакать… только больше не может.

Убедившись, что девочка добралась до кухни, Клёпа двинулся прочь. Расслабленно, лениво, как нажравшийся вкусного кот. На Митяя взглянул таинственно, с неизменной улыбкой, словно знал что-то интересное, но доступное далеко не всем.

Чувствуя, как стучит в висках, Митяй шагнул с крыльца следом.

– Клёпа?

– Чо тебе?

– Стой, поговорить надо…