VI
Спасенный от смерти

Немало девиц завидовали Маше Федуловой, когда услышали, что она засватана Семеном Павловичем Брыковым, а сама Маша и верила, и не верила своему необыкновенному счастью. И правда, Семен Брыков всем взял. Высокого роста, широкий в плечах, с круглым, открытым лицом, на котором ласково светились большие серые глаза, он являл собою тип русского красавца. Веселою нрава, с нежной, отзывчивой душой, он одним появлением оживлял общество и заставлял сильнее биться девичьи сердца. И при этом – богач! Если прибавить, что он посватался к Маше с ее согласия, что они искренне любили друг друга, то понятно будет безмерное счастье Маши.

В один ясный весенний вечер она сидела раз со своим женихом в маленьком садике. Оба молчали от переполнявшего их счастья. Синее небо уже темнело, над горизонтом поднималась красная как кровь луна, аромат распускавшейся сирени наполнял воздух, и вдруг, в этот торжественный миг, запел соловей. Маша не выдержала и в слезах приникла к груди жениха. Он обнял ее и тревожно наклонился к ее лицу.

– Что с тобою? О чем ты?

– Я… я так счастлива! – прошептала она и, отодвинувшись от него, задумчиво сказала: – Я сейчас испугалась за свое счастье. Оно слишком велико. Сеня, милый мой, я боюсь несчастья!

Брыков попробовал засмеяться, пошутить, но злое предчувствие сжало и его сердце.

– Слушай же, Маша, – сказал он ей торопливо и торжественно, – я завтра же поеду к себе в Брыково, приведу все дела в порядок, вернусь через три дня, и мы с тобой сейчас же поженимся! Хочешь?

– Милый мой! – смогла только прошептать девушка от избытка счастья.

– А тогда нам уже никто помехой не станет. Выйду в отставку и переедем к себе!

Семен Павлович обнял невесту и стал ласкать ее русую головку, а соловей заливался в кустах, сирень благоухала и поднявшийся месяц обливал все вокруг серебристым, ровным светом.

«Вот счастье, – думал Брыков, тихо возвращаясь к себе домой. – Вот счастье!» – думал он всю дорогу до своего подмосковного имения и, радостный, принялся устраивать в нем свое гнездо.

Староста Никита, старый дворецкий Влас, узнав, что их барин женится, радостно поздравили его и, не мешкая, исполняли его желания; пожилые дворовые ласково улыбались, говоря между собой про новую барыню, а молодые парни да девки вздыхали и за околицей жарче целовали друг друга.

Семен Павлович велел сделать необходимые поправки в доме, указал, как убрать комнаты, когда он пришлет из Москвы нужную мебель, определил дворовым, кому что делать, и к вечеру собирался уезжать, как вдруг внезапно захворал.

Все удивились его болезни. Был он здоров и весел, пообедал как обычно, а затем пошел в кабинет отдохнуть и велел Еремею принести кваса. В доме все стихло, а спустя час старый Влас услышал стоны в кабинете, вбежал туда, а барин на полу, на ковре, лежит, кричит, корчится и лицо все посинело даже.

– Барин, голубчик, что приключилось? – бросился к нему Влас.

– Отрава! Лекаря! – среди стонов услышал он.

Влас в испуге отбежал к дверям, стал звать слуг, а затем торопливо распоряжаться:

– За лекарем, за знахаркой! Кладите барина на постель! Зовите Лукерьюшку!

Слуги поспешно исполняли приказания Власа, а барин продолжал стонать и корчиться.

В это время в комнату вбежала Лукерья, мельничиха, слывшая за знахарку и служившая повитухой. Она взглянула на барина, всплеснула руками и воскликнула: «Отравлен барин‑то! Ахти, беда какая!» – но потом, оправившись, быстро принялась за дело: тотчас потребовала кипятка да молока и стала делать на животе припарки и отпаивать Брыкова молоком.

Тем временем Влас совещался со старостой.

– Упаси Господи, помрет, – говорил он, – экая беда! И откуда отраве взяться? Все так‑то его любят.

– Беда! – соглашался староста.

– Теперь беспременно надо в город к ихнему брату, Дмитрию Власьевичу, посылать. Все же свой человек!

– Беспременно! – согласился староста. В результате Еремея послали в Москву.

– Скачи сломя голову, – наставлял его Влас, – сначала к Митрию Власьевичу, а потом к его невесте! Знаешь ее‑то?

– А как же! – ответил Еремей. – Чай, при барине состою все время.

– Так скачи!

Еремей поскакал в твердой уверенности, что барин умрет через какие‑нибудь полчаса. Ему уже виделась воля, он представлял себя бойко торгующим купцом и радостно смеялся, загоняя лошадь.

Но Лукерья знала свое дело, сильная натура Семена Павловича выдержала, и к утру после мучительных болей он заснул сравнительно спокойно.

На другой день он подозвал к себе Власа и тихо спросил его:

– Кто мог сделать такое?

– Повели казнить, батюшка, в ум не возьму! – воскликнул Влас, упав на колена. – Все людишки верные, все тебя любят. Кому за этакое взяться!

– Верно, посуда нечистая или недосмотрел, – сказал Брыков и отпустил Власа.

Он и сам не допускал мысли о преднамеренном покушении. Кому он сделал зло? Он перебирал в уме всех своих дворовых людей и не находил ни одного, кому он сделал бы худо.

Два дня пролежал он в постели и наконец поднялся. Страданья отразились на нем, и первое время на него нельзя было без страха взглянуть – так он изменился. Его лицо потемнело и осунулось, глаза ввалились, подбородок оброс короткими, частыми волосами.

– Заложить коней, – приказал он, едва поднявшись с постели.

– Батюшка, барин! – завопил Влас. – Да куда же ты такой поедешь? Краше в гроб кладут!

– Не могу ждать! Сегодня же еду, – сказал снова Брыков. – Вышли подставу и давай лошадей!

Влас не смел ослушаться, и спустя пять часов Семен Павлович мчался на лихой тройке в Москву.

Увидеть ее, Машу, скорее! Он чувствовал себя так, словно воскрес из мертвых. Вот оно, Машино предчувствие. Простой случай – и он чуть не умер, один, без друзей, вдали от нее. А она ждала бы, ждала!..

При этих мыслях он гнал кучера:

– Скорей, Аким! Гони! Не жалей лошадей!

Аким свистел, гикал, махал кнутом, и тройка мчалась так, словно везла императорского фельдъегеря.

Семен Павлович едва дождался, пока сменили подставу, и помчался снова. Его сердце замирало и билось, по мере того как он приближался к Москве. Был уже вечер. Замелькали огоньки убогих домиков на окраинах. Экипаж запрыгал и застучал, попадая кое – где на каменную мостовую.

Наконец Аким осадил лошадей перед домиком, снимаемым Брыковым. Семен Павлович торопливо соскочил на землю и, подбежав к крылечку, стал стучать.

Безмолвие дома поразило его.

«Неужто все пьяны?» – с досадой подумал он, оглядывая пустой двор.

– Чтой‑то, барин, – сказал Аким, вводя во двор тройку, – будто все вымерли!

– Не пойму! Сидор такой исправный, и вдруг… В это время за дверями раздался голос Сидора:

– Кто там! Что надобно!

– Я! – нетерпеливо отозвался Брыков. – Или не узнаешь?

– Кто? Что? – растерянно забормотал голос, и дверь отворилась. Старик Сидор приподнял фонарь, взглянул на Семена Павловича и закричал не своим голосом: – Барин! Милостивец! Ты жив! Павлушка! Степка! Антон!

Из комнат выскочили слуги и с криком радости стали целовать руки барина.

– Да что это вы? – спросил Семен Павлович.

– Как же! Мы думали, что ты, батюшка, помер.

– Чуть не помер! Ну, давай, старик, умыться, а ты, Степан, изготовь что‑либо! Голоден я!

– Батюшка! – плача воскликнул Сидор. – Да у нас ведь нет ничего!

– Как? – Брыков оглянулся и только теперь с изумлением увидел, что квартира его пуста, стены ободраны. – Это что? – грозно крикнул он.

Сидор упал ему в ноги.

– Не виновен я ничуточки! Братец твой обобрал все!..

VII
Странные вещи

Семен Павлович слушал рассказ своего старого дворецкого и возмущался все сильнее и сильнее. Ну, положим, Еремей поторопился известить о смерти, но для чего же так торопиться брату? Что, разве его уйдет от него? Он нахмурился и нервно прошелся по комнате.

– Мне завтра в полк являться, и нет мундира! – сказал он. – Пошли Павлушку. Да нет! Я сам! – И, быстро надев шапку, он вышел из дома.

«Странная такая поспешность! – думалось ему. – Я ли не помогал брату, и вдруг?.. А если я умер бы? Даже сам не поехал, а посылать Сидора. Ну, брат, брат!»

Он постучал в дверь квартиры брата.

Через минуту послышались шаги, и распахнулись двери в темные сени. В тот же миг раздался испуганный возглас Еремея. Он отворил дверь и не поверил своим глазам. Перед ним, ярко освещенный луной, бледный и исхудавший, стоял его умерший барин.

– Свят, свят, свят! С нами крестная сила! – орал Еремей, пятясь вглубь.

Семен Павлович вошел следом за ним, говоря:

– Чего орешь, дурак? Разве не узнал барина?

– Что за крик? Кто тут? – раздался грубый голос Дмитрия, и он, распахнув двери, остановился в своей гостиной, запахиваясь в шелковый халат.

Семен Павлович переступил порог и с горькой усмешкой сказал:

– Это – я, брат! Не ждал?

Дмитрий побледнел и отскочил, словно ужаленный.

– Ты… ты не умер? – растерянно пробормотал он. Семен Павлович с укоризною покачал головой и произнес:

– Как видишь, я словно испытать тебя хотел… Поторопился ты…

Дмитрий с бледным, искаженным лицом опустился на диван и бессильно забормотал:

– Я, собственно… чтобы сберечь… все расхитили бы… обыкновенно… я, я… я ехать хотел! Как же я рад, Семен! – вдруг словно опомнился он и бросился к брату.

Но тот резко отстранил его:

– Оставь, я верю. Я только пришел к тебе за своими вещами. Мне завтра к шефу быть надо, так мундир и прочее. Ты ведь все взял…

– Сейчас, сейчас! – суетливо проговорил Дмитрий и, бросившись в соседнюю комнату, закричал: – Эй! Федька!

– Так ты мне с Еремеем и пришли! Сейчас только! – сказал Семен Павлович.

– Мигом! – покорно согласился Дмитрий.

Семен Павлович ушел; едва он вышел, Дмитрий позвал Еремея и накинулся на него:

– Да ты что же это, собака? А? Нарочно! Обман?

Еремей отодвинулся от его сжатых кулаков и развел руками:

– Я что же? Я все сделал! Во – о сколько выпил. И Влас меня гнал: скажи, говорит, умирает!

– Ах ты, скот, скот! – Дмитрий злобно запахнулся в халат и, опустившись на диван, задумался: – Вот, все теперь придется отдавать назад снова и опять оставаться при драных стульях… И с Машей Семен обвенчается!

Лицо Брыкова потемнело и исказилось бешенством.

На другой день Семен Павлович, одетый по всей форме, явился к шефу полка полковнику Авдееву. Это был мужчина чуть не семи футов роста, назначенный императором из гатчинских батальонов. Добродушный и веселый дома, он был строгим формалистом на службе.

– Честь имею, – начал Семен Павлович, но Авдеев тотчас перебил его, махнув рукою:

– Нет тебя, поручик! Нет! Выбыл ты из полка нашего!

– Я не подавал господину полковнику прошения, а моя служба…

– Добрая, что говорить, – снова перебил его полковник, – только выбыл ты за смертью. Так и в приказ прописано.

– А ежели я жив и вернулся?

– Не мое дело! В приказе самого императора так значится… Я… я не смею.

– То есть как? – совершенно растерялся Брыков. – Значит, я умерший? Но я жив!

– Не мое дело!

– Так что же я? Кто?

– Вы? Поручик Брыков, выбывший за смертью из полка. Покойник! – сказал Авдеев и сам в недоумении пожал плечами. – Вот и поди!

– Что же мне делать?

– Не знаю, друг, – со вздохом сказал Авдеев, – а в полк тебя взять не могу. Съезди‑ка ты к Архарову. Человек он добрый, авось надоумит!

Семен Павлович вышел от Авдеева совершенно расстроенный.

– Брыков! Семен Павлович! Ты ли это? А мы‑то тебя похоронили! – с этими возгласами окружили его товарищи, шедшие из казарм после ученья.

Семен Павлович дружески поздоровался cо всеми.

– Идем ко мне! Пунш сделаем! – повторил Ермолин, и все гурьбой пошли к нему на квартиру.

– Братцы, – сказал Семен Павлович, обращаясь к товарищам. – Что со мной сделали? Скажите на милость?

– А что такое? – спросили все.

Брыков рассказал про беседу с шефом и спросил:

– И кто поторопился меня в покойники записать?

– Да братец твой! – ответил белокурый офицер. – Он на твое добро зарился.

– Что же ты теперь делать будешь, а?

– Что? Вот схожу к Ивану Петровичу Архарову. Он, говорят, добрый.

В это время внесли на подносе большую чашу пунша.

– А пока что, – воскликнул Ермолин, – за здоровье покойника! Ха – ха – ха! Пей, Сеня!

– Истинно за здоровье покойника! Ура!

Семен Павлович чокнулся со всеми и выпил, но в его сердце не было веселья. Смутное беспокойство овладело им и не давало вздохнуть свободно.

– Прощайте, господа, – сказал он, – не до питья мне! Завтра с новостями приду!

Его не стали задерживать и дружески простились с ним.

Семен Павлович вышел из казармы, и первая его мысль была о Маше.

«Надо к ней! – подумал он и беспечно решил: – Если не примут на службу, ну, что – ж делать? Я и сам хотел в отставку подавать. Уедем – и все!»

В первый миг, когда Маша обняла Семена Павловича и почувствовала на своей щеке его поцелуй, она чуть не умерла, так сильно было ее волнение. После того как она услышала страшную весть о его смерти, жизнь потеряла для нее смысл, и она собралась в монастырь. Отец топал ногами и грозил ей проклятием, но она повторяла одно:

– Ни за кого, кроме Сени, не выйду!.. Умер он, и жених мой – Христос!

– Насильно выдам! – злобно кричал старик.

– Умру, а ничьей женой не буду! – твердила Маша.

Старик понял, что с ее упорством ничего не поделать, и зорко следил за дочерью, боясь, что она действительно выполнит угрозу.