Глава шестая. Все государства – концлагеря

Это был мой тридцатый год жизни.

Я отлил, потом выпил воды, потом снова отлил все, что новое набежало, снова выпил воды, и вышел на улицу.

Толика во дворе не было. Я прождал несколько минут, поглядел, как вороны ищут объедки по мусоркам, и решил его поторопить.

Ни разу не был у него дома, и не знал, насколько убога дверь в его квартиру. Огромная дыра в обивке, в ней поролон навыкат и зеленая от старости доска. Дверь много раз выламывали – косяк вокруг замка разбит в труху.

Побелка на стене исчеркана одной и той же надписью – «ЖВВ». Эта аббревиатура встречается на заборах и стенах по всему городу.

Я нажал черную пуговку. Звонок треснул круглым звуком и осекся. Внутри кто-то громко протопал к двери и открыл. Ясное дело, Толик.

Оделся попугаем: красные шорты, рубашка с морем и пальмами, желтая кепка со сломанным, как картонка, козырьком. За спиной школьный рюкзак, раздутый до того, что разъезжалась молния.

– Проходи, – говорит.

– А Сергей с Володей где? – шепчу.

– Спят.

Я прикрыл дверь неплотно, чтобы не мучиться с замком в случае побега. Толик вальяжно встал перед зеркалом.

– Ты тут собой любуешься, – говорю. – А мы опаздываем.

– Не знаю, Андрюша, не знаю, – сказал он и достал из рюкзака жилетку. – Как лучше будет? На себя надеть или в портфеле нести?

Жилетка заняла половину прихожей, – громадная, бесцветная, со множеством карманов, и каждый чем-то набит. Кроме нее в рюкзаке ничего не было.

Толик прикладывал ее к плечам, и она доставала до пола.

– Зачем она тебе? – спрашиваю.

– В ней все мои богатства! Смотри.

Он открыл один карман и дал заглянуть. Карман был плотно набит мотками ниток и проволоки.

– А это что? – спросил я про запутавшийся в нитках предмет.

– Это мыло, – сказал Толик и выковырял плоский перламутровый обмылок.

– Зачем?

– Умываться.

– А остальное зачем?

– Для разного. Нитки, вот, например, если носок порвется.

– А волосы?

– Они сюда случайно попали, – сказал он и вырвал из кармана спутанный с проволокой клочок волос.

– Толик, бросай, – говорю. – Мы опаздываем.

– Подожди, – сказал он, – я еще свитер не примерил.

И нырнул в спальню. Я шагнул за ним и остановился на пороге в комнату. В кровати лежала Мария, накрывшись до подбородка одеялом. Я поздоровался, она промолчала.

Решил, что лучше ее не беспокоить, и закрыл дверь.

Прошелся по квартире, осторожно заглянул в комнату Сергея и Володи. Они спали на полуторном диване и во сне обнимались. Воздух вонял сивухой. На простыне лежало одно из яиц Володи, выпавшее из его растянутых семейников.

В зале стоял книжный шкаф. Советская литература, классика, детективы. Я достал несколько книжек и полистал.

Толик вышел в свитере с надписью «Luxury». В руке держал саблю.

– Ого, – говорю. – Где взял?

– Нашел, – сказал он, разглядывая себя в зеркало.

– Тебя с ней первый же мент примет.

Дверь в спальню распахнулась, мы снова встретились взглядами с Марией. Я закрыл дверь обратно.

– У меня есть ножны, – сказал Толик и достал из кладовки трубу.

– Серьезно? С трубой пойдешь?

– Это неважно. Ты мне про свитер скажи. Идет он мне или нет?

– Снимай, и даже не думай, – говорю. – На улице жарко.

Он повесил свитер на плечики и отнес в спальню. Вернулся, скрутил жилетку и впихнул в рюкзак. Вставил саблю в трубу и продел в ремень.

– Выходим, – сказал и продолжил стоять перед зеркалом.

Я за руку потащил его к выходу.

Труба стучала Толику по ноге, скоро на голени появился желтый синяк.

– Выбрось, пока не поздно, – говорю.

– Никогда не поздно, – сказал он.

На вокзале было пусто. Свой дизель мы пропустили, а другой шел через два часа.

– Ну вот, – говорю. – Зачем так долго собираться.

– Почему ты злой? – спросил Толик.

– Я не злой, это на мне костюм современного человека, – сказал я и успокоился.

Он сел на рюкзак и выставил трубу перед собой. Я грузно опустился на траву рядом с ним.

Время шло, перрон люднел. И хоть дети в целом были лучше взрослых и не замечали, как прикуривают вторую сигарету, пока первая еще во рту, но это только те, что без родителей. А те, что с родителями, были еще хуже них. Они играли в догонялки и столкнули Толика с рюкзака. Ниже его достоинства было продолжать сидеть рядом с ними – он пересек рельсы и сел на другой стороне.

Я остался на перроне. Устроился на лавочке и поглядывал оттуда на горделиво застывшего Толика. Железная дорога, думал я, символизировала разрыв между ним и слонимчанами. Назад он уже вернуться не мог, и это они должны были идти к нему, чтобы снова соединиться. Правда, когда приехал дизель, соединяться пришлось все же Толику. Он прополз под сцепкой, цепляясь рюкзаком за провода, а я стоял в дверях вагона и держал их, чтобы не закрылись.

Свободных мест хватало, нам достался шестиместный отсек. Я откинул голову назад, сложил руки на животе и вскоре заснул. Попал на такую грань сна, в которой не чувствуется ничего во рту и на лице, а только немножко на пальцах. Не было сил ни проснуться, ни провалиться глубже в сон. Хорошо, что Толик дернулся и разбудил меня.

Перед ним стояла контролерша, он протягивал к ней ладонь.

– Два до Минска, – говорит.

Я его руку опустил.

– Ты забыл? – спрашиваю. – Мы же купили билеты.

Денег ни рубля на самом деле.

– Купили?

– Ага.

– А где они?

– Куда ты клонишь, Анатолий? В надежном месте.

Контролершу отвлекли пассажиры с соседнего сиденья, и я продолжил дремать. На меня снова упал пузырь тишины.

– Все спрятали лица, – сказал вдруг Толик.

– Что? – осовело всплыл я.

– Никто на нас не смотрит. Специально.

Я оглянулся. У Толика бывают беспочвенные подозрения, но в этот раз он оказался прав, – лиц и впрямь не было. Кто-то притаился за соседом, кто-то повернулся спиной, кто-то читал, опустив лицо под брови, а кто-то накрылся кепкой.

Выглядело, будто пассажиры сговорились.

Толик забрался с ногами на сиденье и сел на спинку.

– Люди, – сказал.

Кроме одной бабки, на мгновение мелькнувшей из-под платка глазом, никто не пошевелился.

– Пойдем в другой вагон, – говорю.

– В другом так страшно не будет, – согласился Толик.

Мы шли по осыпанному ногами проходу, и лица плыли навстречу. Оказалось, никто не хотел нас пугать, – пассажиры просто спали, уткнувшись подбородками в плечи, читали газеты и смотрели в окна.

– Здравствуй, – сказал Толик ближней бабке. – Ты живая?

– Конечно.

– Как тебя зовут?

– Ирина Михайловна.

– А меня – Толик.

– C чего ты решил, что я неживая?

– Понимаешь, все какие-то страшные. Посмотри, как прячут лица.

– Не пугайся, родной, – Ирина Михайловна усадила Толика возле себя и положила руку ему на колено.

– Мы вообще-то искатели приключений, – сказал он.

– Это я заметила.

– А куда ты едешь? С такими ведрами.

Одно ведро было вставлено в другое. Внутри лежали свернутые мешки.

– На дачу. Работы много.

– Понимаю, захотелось приземлиться. А мы со своей работы сбежали. Меня уволили, а Андрюша отпуск взял.

– Нет, – говорю, – меня тоже уволили.

– А я думал, ты в отпуске, – хохотнул он.

– Без работы человеку хана, – говорит Ирина Михайловна.

– На работе, – сказал Толик, обняв руками ногу, – я все время ходил. Вначале туда, потом обратно, то одной походкой, то другой, то по мокрому полу, то по сухому, то по опилкам, то по дразнилкам. И никуда не приходил. Я становился с краю и смотрел на пол и искал на нем дорогу, но пол был круглый и везде одинаковый. Были у нас такие странные люди, начальства, которые приставали ко мне, если я переставал ходить. Я их не любил. Называл их начальства-кончальства. И вот все ходил и ходил, чтобы они не трогали, и никакого результата не чувствовал. Никуда не приходил.

– Это у тебя работа плохая была.

– И вот теперь я нашел дорогу, – сказал Толик. – Я выехал, наконец.

Он действительно выехал, и так разогнался, что пейзажи в окне не поспевали за ним. Провод перелетал столбы, как препятствия на беговой дорожке, спрыгивал в еловые ветки, отталкивался и снова перелетал.

Солнце жгло все сильней. Температура росла, становилось душно.

– Я знаю, что делать, – сказал Толик. – Пора охладить помещение.

Он побежал по вагону, открывая форточки, а я сел на свободное место у окна. Скользил глазами по пригорку, несшему лес. Елки напоминали камыши, а сосны – падавшие шланги.

Сквозняк входил из форточек волной и трепал пассажирам волосы. К стуку колес добавился свист ветра. Вдруг послышалось, как по крыше прокатился тяжелый прут. Толик сделал ухо крючком.

– Кто-то ходит по потолку, – сказал. – Надо проверить.

И полез в форточку. Сел на нее – ноги в вагоне, а сам с той стороны. Подтянулся вверх.

Пассажиры запричитали.

– Не надо, – говорю. – Мы никому не мешаем.

Мне подобные трюки не под силу, а посмотреть хотелось. Я с трудом протиснулся в форточку и сел на раму. Толик лежал, вварившись в крышу, кое-как держался за продольные металлические ребра и не шевелился. Шорты надулись как парашюты, ноги напряглись, как мерзлые рыбины.

– Ну что, – кричу, – есть кто-нибудь?!

– Никого нет! – ответил он, не поднимая головы.

– А ты встань и всю крышу осмотри!

Или Толик промолчал, или поток воздуха заглушил его слова. До следующей остановки он лежал нашлепкой и не осмеливался встать.

После пересадки в Барановичах набилась куча народу. К нам сел мужик в тонких очках и гладком пиджаке, надетом поверх обтягивающей водолазки.

Наступило время обеда, я проголодался. В борт желудка изнутри, из центра урчания, воткнулось что-то вроде пальцев. Я не особенно мучился, но стоило представить, как с этими пальцами проведу весь день, и необъяснимая тревога гнала меня позаботиться о еде.

Будто назло в вагон вошла женщина с хозяйственной сумкой, в которой темнели круглые аппетитно прожаренные пирожки. Притягательные, как головки мака. Особенно хороши были четыре экземпляра в первом ряду.

– С мясом, – сказала она и потащила сумку по вагону.

Я погладил складку на животе и утешил себя тем, что голодание пойдет мне на пользу.

Наш сосед в очках и пиджаке отложил портфель, завернул свой пирожок в салфетку и стал его чувственно кусать, чередуя бока с сердцевиной. Мне сделалось противно.

– Слишком уж тесно, – говорю. – Пошли в тамбур.

– Хорошо путешествовать со свободным человеком, – сказал Толик.

В тамбуре ехал молодой парень. Неопрятно одетый и косо стриженый. Стоял, прислонившись к стенке, и смотрел в окно.

Мы заняли другую половину тамбура.

– Тебе больше повезло, – сказал парню Толик. – В твоем окне кладбища и автомобили, а в нашем только мокрые поля.

– Присоединяйтесь, – ответил он.

Так и сделали. Обступили его и уставились на проплывавшую деревню.

– Станьте так, чтобы я мог к двери ходить. Я контролеров высматриваю.

– Заяц? – спрашиваю. – Мы тоже.

– Давайте тогда вместе высматривать, – говорит.

Это было нетрудно. Мы время от времени заглядывали в наш вагон и ходили по гармошке к соседнему.

Где-то между Мезиновкой и Асино в вагон вошли два мужика с компостерами. Парень раздвинул нас и побежал. Толик проводил его взглядом и продолжил бесстрастно погружаться в окно.

– Чего стоишь! – говорю. – Контролеры!

– Вот эти? – посмотрел Толик. – Не смеши меня!

– Скорей! – тянул его я. – Бежим!

– Не могу тебя понять, Андрюша, – сказал он и с неохотой поплелся за мной.

Наш парень стоял в дальнем тамбуре соседнего вагона.

– И что теперь? – спрашиваю.

Он всморкнул ринитные тромбы и открыл в ноздрях проход в глубину своего тела.

– Мы сейчас в середине поезда. Для этого надо всегда в середине ездить. Контролеры проверяют медленно, между остановками проходят два или три вагона. Мы будем уходить от них, пока поезд не остановится.

– А дальше?

– Перебежим по перрону и забежим им в хвост.

– Херня какая-то, – сказал Толик.

– Нет, ты не понял, – говорю, – отличный план. Контролеры оставляют после себя область проверенных пассажиров. В которую больше не вернутся. А мы спрячемся в ней, как сволочи на комбинате прятались среди людей, готовых трудиться.

– Вот тебе я верю, – сказал Толик.

Мы прошли еще три вагона, и поезд остановился. Перрона как такового не было. Истоптанная прогалина и отсутствие желавших уехать. Мы спрыгнули и побежали. Паренек впереди, а я самый последний. Из открытых дверей высунулись две контролерские головы.

– Быстрей-быстрей! – кричат. – Не успеете!

Впереди мне померещилась могила, но это на лужке лежал кусок асфальта, оставшийся от давнего обустройства. Парень заскочил с асфальта в дверь, а мы пробежали еще один вагон.

Я забрал себе саблю и снял с Толика кепку. Ему повезло, что на голове ожог, похожий на розовый чепец. Сразу другой человек.

Показал ему место между двумя апатичными пассажирами.

– Садись здесь и смотри в окно, – говорю. – Ко мне не поворачивайся.

Я понимал, что меня-то они все равно запомнили, потому сел в другом конце вагона. Отдышался, спрятал саблю под сиденье, накрыл лицо кепкой и сделал вид, что сплю. А сам посматривал в дырочки.