Родители! Почему понимаешь, отчего они такие, какие есть, только когда достигнешь их возраста и обзаведешься детьми?! Почему так поздно!? Ребенок растет, как молодое деревце, его взращивает мать-земля, влечет и хранит отец-небо, но ребенок этого не осмысливает – он растет и живет отвлеченно. Он пробивается сквозь все преграды, разрушает все на своем пути, а первое, что является преградой, родители. На них ребенок тренирует свои инстинкты выживания, он пробивает землю и борется с небом. Как правильно и как жаль…

Небольшая полуразвалившаяся усадьба из рассохшегося от времени дерева на высосанной в пыль многолетними огородными урожаями земле приютила Алика с его женой Розой, ожидавшей ребенка. Такова была воля родителей, живших в удобной трехкомнатной квартире и желавших отгородиться от беспокойного сына расстоянием и удобной отговоркой, что молодым нужна полная независимость. Их тревогу понять просто, если знать, что наслушались они разговоров о хитрых деревенских девках, приезжающих в город, чтобы не столько выйти замуж по любви, сколько, пожив недолго замужней жизнью, развестись и отхватить часть благоустроенного жилья, так тяжело доставшегося родителям. О тяжкое бремя подозрительности! Излишне подозрительное сердце влачится на жилах вслед за телом и, терзаясь на ухабах, безвременно истираясь, болит и тиранит.

Молодость взрослых проблем не замечает. Алик любил необычную обстановку. Когда тащил многолитровую алюминиевую флягу с водой на кое-где поржавевшей стальной тачке от ближайшей колонки к усадьбе, где ждала его молодая жена Роза, он радовался и размышлял о дальних дорогах, глядя на проезжавшие мимо, стучащие по рельсам, ребристые красно-белые трамваи.

– Она сильнее тебя. Это плохо. Она будет править в твоей семье, – говорил ему отец накануне свадьбы. – Она тебя подавит.

– Выдумываешь ты все, отец, – ответил Алик. – Все у нас нормально.

– Я жизнь прожил и знаю, – предупреждал отец. – Таких девок на твоем пути будет достаточно.

– Зря ты так, – сказал Алик. – Найти подходящего для жизни человека не просто. У нас с Розой пока получается. Если не получится в дальнейшем – путь всегда открыт. Можно разойтись.

– В нашей семье так не принято, – ответил отец.

– Роза – единственная женщина, которой я предложил выйти замуж. Остальных я не представлял в роли жены, – ответил Алик. – Назовем это экспериментом…

Родители Алика сделали все, что могли, чтобы свадьба не состоялась, дата переносилась несколько раз, приглашенные выбрасывали в мусорные ящики припасенные для ритуала розы, а потом, наперекор желанию Алика, родители изрядно потратились на проведение свадьбы.

– Отец, сколько мы проживем вместе, не знаю, – уговаривал Алик. – Не траться сильно. Небольшой столик, посидим узким кругом.

– Нет, – отвечал отец. – Всю жизнь мечтал женить сына, пригласить на свадьбу своих друзей, чтобы все было красиво.

– Мне этих денег жалко, – говорил Алик. – Зачем тратиться, если результат не известен? Возможно, ничего не получится.

– Нет, будет, как я хочу, – ответил отец.

Алик плохо понимал отца, а кто из сыновей своих отцов понимает? Их редкие душевные разговоры всегда напоминали диалоги, предшествующие драке. Отец, крупный сильный мужчина, прошедший суровую жизненную школу, оставшийся без родителей в раннем детстве, воспитанный дедом с бабкой, служивший в морском флоте, самостоятельно пробившийся до руководящих должностей в миллионном сибирском городе, имел патриархальные виды на воспитание мальчиков. Он опекал, подавлял и не понимал, как, несмотря на это, сын увлекался такой дуристикой, как научная работа, которая, по его мнению, привлекала только бездельников и тунеядцев. Невнимание Алика к карьерному и партийному росту ранила его душу, а тут еще и женитьба на женщине, которую он считал недостойной своего сына…

В будущем Алик будет горько раскаиваться за свое невнимание к отцу и напишет ему письмо, которое никогда не будет отправлено:

«Милый мой, Невидимка! Твое обеспечивающее, обороняющее присутствие я всегда воспринимал как данность природы, как то, что должно быть, словно звезды и солнце, как крыша над головой и подарки ко дню рождения. Обо всех «почему?» и «откуда?» я даже не задумывался, просто рос, радовался жизни и боялся твоего гнева. Ты исполнял свою роль порой безропотно, порой непонятная мне буря огорчения вырывалась из твоей души, но в целом тебя вроде бы не смущала роль Невидимки, хотя теперь я точно знаю, что она глубоко ранила твое сердце, просто ты молчал и ждал, когда я пойму сам. Почему только так, а не иначе? Где знание сердца? Почему только осознание возможной потери тебя или потери реальной заставляет осознать ценность того, чем беспрепятственно, всецело и безоглядно обладал когда-то.

С возрастом я все острее осознаю твою боль, я даже стал отчетливее видеть тебя. Я не подозревал, что зрение памяти намного сильнее зрения в ежедневных встречах с тобой. Куски прошлого, сливаясь воедино и вытесняя неприглядные детали, все более приближаются к завидной идиллии, но весь парадокс и вся трагедия заключены в том, что эта идиллия могла бы существовать, если бы, если бы, если бы… Возможно, каждый из живущих был бы рад очутиться в лемовском мире, вырастающем из волшебных облаков желаний. Как хочется порой найти этот живой пластилин и слепить нечто навек и не уходить из этого маленького мирка, пусть даже иллюзорного, никогда, ведь никто никогда не докажет, что вся жизнь наша не иллюзия, наполненная радостью, оптимизмом, грустью, страданием и смертью. Так хочется сделать слепок с единственного участка жизни и жить им вечно и видеть вокруг любовь. Жаль, что ты действовал, где-то за рамками моей жизни…»

Тачка с двадцатью литрами воды в дюралевой фляге легко катилась по утоптанной множеством ног снежной тропинке. Вот показался и знакомый забор с покосившимися высокими воротами из почерневшей от времени древесины. Алик завел тачку во двор, обошел Кузины мины, так он называл последствия собачьего туалета их маленькой сторожевой дворняги, которая любила справлять свою нужду почему-то прямо у входа в дом.

Огород копил светлый блестящий снег. После жизни в благоустроенной квартире романтическая жизнь на природе, на земле радовала. По крайней мере Алика. Несмотря на истощенную почву, летом ему удалось вырастить и помидоры, и огурцы, и кабачки. Роза сделала соления, и сейчас они стояли в погребе. Алик искренне радовался редиске и луку, зеленевшими яркими побегами на фоне серой земли. На дворе в жаркую погоду освежала купальня в большой бочке. Благодаря тому, что усадьба находилась на окраине города, можно было пешком ходить в лес и собирать грибы. И вот зима, и все под снегом, который он любил после работы покидать лопатой, размяться на свежем воздухе под светом звезд и фонарей. А перед началом зимы давно легло в тетрадку и было несколько раз прочитано внезапное вдохновение:

Когда Земля шуршит, меняясь,

Тропинкой ржавой вьется вдаль,

Я, с тишиною обнимаясь,

Кричу в немую магистраль.

Кричу с надрывом в слове «поздно»,

Но затерялся эха след.

Все стынет в воздухе морозном,

И гаснет выхода просвет.

А звезды гонят в поднебесье:

«Лети сюда, в наш дивный сад,

Ведь ты на зыбком куралесье,

А там кругом зарытый клад».

К нему копаюсь я украдкой,

Сдвигаю осень со стола

В такую тонкую тетрадку,

Что затихает шум двора.

Ложатся буквы желтых листьев,

Мир кружится веретеном,

А в каждой новой пряди жизни

Проходит узелками дом.

Родился ветер, пыль смешавший

В передвижную чехарду,

Вдали, впотьмах меня узнавши,

Затеял тихое: «Приду».

Теребит листья он нарочно,

Качает блики фонарей,

Сдувает сон, влетая ночью,

И шепчет вечное: «Скорей!».

Хорошо, когда уголь завезен заранее, дрова нарублены и заготовлены, а печка жарка и быстра. Труд немалый, но есть что-то основательное в простом жизненном укладе, когда не зависишь от центрального отопления и дворников. Усадьба дышала и жила по вечерам, когда в комнатах становилось жарко, как в самые истомные летние дни. Вода шумно текла по трубам, а на газовых конфорках Роза готовила что-нибудь вкусненькое.

– Алик, интересно, кто у нас родится? – спрашивала она, поглаживая очень даже заметный арбузный живот.

– Кто бы ни родился, наш будет, – отвечал Алик.

– Ой, хлеба-то забыла купить! – восклицала Роза.

– Ладно, сиди, сейчас сбегаю, – говорил Алик…

По вечерам они баловались, рассматривая живот, где таилась новая жизнь. Алик прикладывал ухо, вслушиваясь, но понятное дело – ничего. Потом по животу стали пробегать бугорки: кто-то изнутри упирался то ли ручкой, то ли ножкой и все настойчивее и очевиднее напоминал о себе. А еще спустя короткое время, когда молодые супруги собирались заснуть в своей избушке, Роза внезапно забеспокоилась и испуганно сказала:

– Кажется, у меня началось.

Ближайший телефон находился примерно в полукилометре, в какой-то организации, каковых много по городу, суть и назначение которых не ясны, но люди получали деньги и тем довольствовались. Там постоянно присутствовал сторож, и Алик уже давно договорился с ним, что тот пустит его позвонить. Машина скорой помощи приехала быстро. Алик поехал вместе с Розой и очень хорошо, потому что в больнице выяснилось, что его жену не могут принять – нет обменной карты. Что это за бумага Алик не знал, но помнил, что ее забрала его мать, чтобы помочь с хорошей клиникой.

«Помогли», – мысленно руганулся Алик и кинулся бегом по ночным улицам и дворам к родительскому дому, благо – бегал он неплохо, а подгоняло его беспокойство за жену и неродившегося ребенка. Когда человек кого-либо не любит в глубине души, даже безотчетно, он будет причинять неприятности и проблемы своему недругу вне зависимости от своих поверхностных желаний. Такой вывод Алик сделал давно. Когда он прибежал домой к родителям посреди ночи и забрал нужные бумаги, то не сказал добрых слов…

Чья привязанность крепче: ребенка к родителям, или родителей к ребенку. Алик, когда рассуждал на эту тему, приходил к выводу, что ребенок сильнее привязан к матери и отцу, чем они к собственному произведению. Их голоса – первые звуки, которые ребенок слышит, находясь еще в утробе матери. Их доброта, их любовь – первые прекрасные чувства к себе, которые ребенок встречает на земле. Он волей-неволей, инстинктивно любит родителей, и даже если пытается с ними порвать всяческие отношения, то больше всего и прежде всего он травмирует и обделяет себя. В этом Алик не сомневался, продолжая мысленные диалоги после каждого конфликта с родными. Родители же любят ребенка как труд и будущее, и, чем больше в него вложено и чем ближе память об этом труде, тем ребенок дороже. Но ребенок в любом случае – не первая любовь. Родителям становится тем сложнее удержать в сердце любовь, чем старше становится их ребенок, чем больше рассудительности он обретает и самостоятельности, чем чаще проявляет неподчинение. Возникают обиды, упреки. Чернота копится. Может ли она закрыть свет? Может. Почему нет? И слова: «От вас на старости корки хлеба не дождешься» – рвут сердце.

Отношения с родителями давили, все более портились, как ветшает, ломается крепкий ранее дом, если его не ремонтировать, а – наоборот – расшатывать и вбивать в трещины крепкие стальные клинья. Ссора разрасталась по традиционным правилам: слово, напоминание, укор, а там недолго до обиды, скандала, заявлений о праве на имущество и квартиру, раздела денежных затрат и питания. Таких историй хоть отбавляй.

После рождения сына Алик с Розой снимали квартиру, потом пожили с родителями Алика и наконец…

– На Севере у меня родственник работает. Он обещал квартиру и хорошую зарплату. Либо ты едешь со мной, либо я – одна, – сказал как-то Роза таким тоном, что Алику сразу стало понятно, что она так и поступит.

Жизнь полна компромиссов. Она сама компромисс, иначе бы на земле царствовали бесконечная ночь или день, хищники бы съели всех травоядных, море затопило сушу, или, наоборот, суша вытеснила бы всю воду в один глубокий колодец. Так и человеческая жизнь. Нельзя постоянно саблей махать, иначе можно порубить в шинкованную капусту самое дорогое. Но иногда душу поражает неодолимый гнев. Так все-таки что важнее: поиск путей сближения или поиск сил для продолжения конфликта? Алик сам был полон воинственности в текущее книжное время, он лишь с течением времени осознал великую силу компромисса и сближения с недругами. «Когда нечем заменить то, что имеешь, зачем рвать или выбрасывать?» – спросил он себя впоследствии. Но молодости нужна победа.

Почти всегда житейские проблемы упираются не в дилемму «быть или не быть» в смысле – «жить или не жить», а в самый обыкновенный подсчет элементов выигрыша и потерь. А как узнать, если не попробовать? Тем более на Севере светила квартира! А тут еще родственник проездом…

ДОРОГА НА СЕВЕР

«Жизнь должна изменяться, иначе не заметишь ее»

На Север по заснеженной февральской трассе неслась компактная белая автомашина «Нива». На заднем сиденье в окружении сумок сидел Алик. Жизнь побросала его, теперь дорога укачивала на заботливых ладонях колдобин, она успокаивала его, словно заботливая мамаша свое беспокойное мало-маленькое дитя. Алик смотрел вокруг и пытался разглядеть красоту загородной природы, но в глаза лезла гипнотическая накатанная лента спрессованного снега и льда, мелькавшая меж двух силуэтов, сидевших на передних сидениях: водителя и родственника.

– Поехали, посмотришь, как живут на Севере, – предложил родственник.

И вот едва различимая правая сторона обледенелой дороги неслась под колеса. По сторонам равнодушно мелькал заснеженный лес, чьи верхушки отплясывали безумный танец, как график сердечных ритмов на ленте кардиограммы. В салоне успокаивающе играла музыка, напоминая о молодости в песнях «Бони М». Мысли устремлялись прочь, в какие-то иные леса и ситуации:

Зима! Ах, модница какая!

Свои уборы поправляя,

Своим величьем удивляя,

Идет спокойно, вся блистая!

Была шалуньей озорной,

А стала белою княжной!

Она легка, нетороплива

И даже, кажется, счастлива,

Что рядом шествует ВЕСНА.

А с нею, близкой подругой,

Зима прекрасна и мила

И перед долгою разлукой.

Пока водитель гнал машину в спокойном темпе, душа Алика покоилась на незримых успокаивающих подушках безмятежного легкомыслия. Эта была первая его поездка на автомобиле на столь дальнее расстояние, исчисляемое не только сотнями, но и тысячами километров, и трепетание чувств возникало. Пассажир над дорожными обстоятельствами не властен. Бывало, что их машина после обгона едва успевала вернуться на свою по¬лосу, как мимо с шумом пролетало встреч¬ное чудовище.

«Пронесло», – восклицал кто-то в го¬лове Алика, но поскольку «проносило» регулярно, он успокоился, несмотря на тревожную статистику дорожных катастроф, которая теперь перешла в разряд нереальных россказней. Что с того, что в автокатастрофах людей погибает больше, чем при крушении поездов и самолетов, если эта единственная машина едет так уверенно? С ней, наверняка, ничего не случится: гибнут дураки…

Где-то в районе населенного пункта с иноземным названием Пыть-Ях во сне Алик почувствовал, как машина резко вильнула, взревел мотор. Алик открыл глаза. Ничего. Только темнота, нереальные, вырезанные светом фар силуэты деревьев меж двумя головами впереди.

– Что случилось? – спросил он, сладко зевнув так, что нижняя челюсть чуть не вылетела из височных суставов, как уже случалось.

– Да ничего, спи. Прицеп за «Камазом» на гололеде начал сворачиваться, вылетел на нашу полосу и чуть не перекрыл дорогу, еле объехали, обочину немного зацепили, – тревожно ответил водитель.

Алик не знал, что проехать на скорости по обочине на северных дорогах равносильно самоубийству, потому что летом обочина сплошь песчаная. Колеса, попавшие в песок, пробуксовывали, колеса оставшиеся на дороге гнали вперед. Из-за разницы скоростей колес машину разворачивало на дороге, и она неизбежно переворачивалась, а там как повезет. Их спасло то, что песок обочины обильно впитал осенние небесные воды, а зимняя сибирская стужа заморозила эту смесь до состояния железо-бетонной плиты, но нет ничего успокоительнее незнания.

Второе приключение было опаснее. Они обогнали автобус, но только вернулись на свою полосу, как гололед напомнил о себе ощущением легкого холодка в животе, возникающего обычно в свободном полете. «Нива» неуправляемо заскользила по трассе это мгновенно сообразил даже Алик, никогда не попадавший в такие ситуации. Сон исчез, словно кто-то нажал на кнопку отключения. Как на экране телевизора – щелк – и нет картинки. Алик резко подался вперед и в напряжении застыл. Состояние полета длилось секунды, доли секунды и исчезло так же внезапно, как появилось. Водитель откинулся на спинку сиденья, явно облегченно, и сбросил скорость. В ответ на это автобус обогнал «Ниву» с оскорбительно продолжительным сигналом, пронзительным, как вой пожарной или милицейской сирены, но только обогнал и заскакал впереди на перекошенных дорожных плитах, как сам сбросил скорость. В кабине «Нивы» раздались нехорошие слова, которые не принято говорить при детях и женщинах. Алик опять встрепенулся и увидел, как мощный зад автобуса угрожающе быстро приближался к ним, сияя кровью габаритных огней. Водитель инстинктивно нажал на тормоза, автобус стал удаляться, но «Ниву» развернуло бочком, и она неуправляемо заскользила…

Алик вцепился в переднее сиденье. Навстречу спешила колонна мощных грузовиков, их фары слепили глаза, как солнце. «Все, конец», – подумал он, однако «Нива», скользя бочком по трассе, чудесно про¬скочила мимо колонны тяжелых автомашин, лишь потом ее развернуло полностью поперек дороги. Алик еще успел удивиться, что колеса и поперек движения скользят не хуже, чем напрямик, как «Нива» наткнулась на обочину. Удар о наст был шумный. Трах – бах! Машина закувыркалась и примерно через три переворота замера на боку, оставив в душе Алика угнетающее, внезапно возникшее чувство покорности судьбе.

«Как животное на бойне, со всех сторон зажат, и не вырваться, – оценил Алик. – Только орать как-то стыдно. Вот так люди и погибают, не успев осознать».

– Ты убрал бы ноги с моей головы, а то вылезать надо, – попросил родственник, толкая Алика…

Они вылезли через пассажирскую дверь, как через люк танка и увидели, как к ним спешат люди, пассажиры злополучного автобуса, проваливаясь по колено в снег.

– Что случилось?

– Как вы?

– Все в порядке?

Участливые вопросы вернули в реальность.

– Все нормально, мужики, – сказал водитель, испытывая к ним поистине теплые чувства.

Шутники могли уехать, но остались. «Ниву» вытащили на трассу на руках. Поставили. Проверили, заводится ли. Машина оказалась целой и работоспособной. Поехали дальше…

– Почему на Севере дорога буграми идет? – спрашивал Алик.

– Дорогу лихие люди строили. Не понравится мастер или начальник, жизни лишали, а тело укладывали под полотно. Мертвецы гниют, образуются пустоты, вот плиты и проваливаются, – отшутился родственник, сохранив серьезные интонации.

– В этих местах, наверное, зверья много, – предположил Алик.

– Есть такие двуногие, – согласился водитель, думая о своем.

– Нет, я говорю о том, что в лесах водится, – уточнил Алик.

– До прихода человека леса шуршали от обилия дичи, – сказал водитель. – Но все постреляли, природу нефтью залили. В лес пойдешь, осторожнее будь.

– А что такое? – спросил Алик.