Лишь только из кабинета врача вышла задумчивая старушка с бумажкой в трясущейся руке, как к входу в кабинет, мигом набрав спринтерские скорости, устремились одновременно мужчина и вполне приятная женщина. Мужчина оказался быстрее и пронырливее. Приятная женщина, нервно подергивая веками, остановилась возле закрывшейся двери. В этот момент, весьма кстати для заскучавшего болеющего общества, из кабинета появилась медсестра.

– Это что такое?! Почему мужчина без очереди? Я тут с восьми утра, он позднее, а заскочил вперед, – резанула словом очередница, женщина вполне приятной наружности.

– Он по талону, – невозмутимо, как автоответчик, откликнулась медсестра.

– А женщина, что перед ним, тоже заходила к вам без очереди, – напомнила очередница.

– Не надо было пропускать, – упрекнула медсестра

– Так вы же сами ее вызвали… – начала повышать голос очередница.

Медсестра исчезла за дверью, а по коридору полетели разговоры:

– Еще и знакомых пропускают.

– Здесь пока достоишься, так грипп и сифилис подхватишь, а ведь мне только давление измерить.

– Я видел, как она занесла еще четыре карточки. Сейчас знакомые подойдут.

– Эх, лучше водки с перцем выпить, чем тут сидеть…

– Что-то долго.

– Она слушает. Долго слушает…

«Что ни бабка – то минут двадцать!» – мысленно добавил Алик, вытирая пот с лица.

Он уже бессознательно покачивался, все сильнее тер ноги, стараясь унять жар на бедрах, и чувствовал: еще немного, и он либо завоет, как собака, либо встанет и уйдет из поликлиники, совсем уйдет и будь что будет за прогул, либо отключится от реальности и упадет прямо на пол. Тут кто-то постучал по плечу. Алик повернулся. На него смотрела старушка, на сморщившемся от времени лице которой застыла печать болезненной грусти, но в глазах светилась жалость не к себе, а явно к нему, к Алику.

– Молодой человек, сердце разрывается, глядя на вас, – сказала она. – Заходите без очереди вперед меня. Да и остальные не звери, небось.

– Так столько еще… – начал было Алик, как его оборвала сочувственная разновозрастная разноголосица, полетевшая со всех сторон. Мол, заходите, мы подождем, раз вы так страдаете. Алик изнемогши поблагодарил всех, а в душе расхохотался: «Надо же до чего дело дошло. Больные здоровому очередь уступают. Даже неуступчивые старушки разжалобились. Видать, хорошие горчичники попались».

На такую наглость, как в этот раз, Алик решился впервые: он собирался получить больничный у терапевта не со своего участка. Из-за повального воздействия вируса его предпенсионная бесконечно добрая докторша, чьей сердечностью он неоднократно пользовался и даже привык к этому, сама заболела. Это выяснилось уже в регистратуре. Алик предполагал, что на выдачу больничных листов у врачей имеется норма, которую превышать нельзя, что к чужим больным они предельно строги, но не возвращаться же – постыдно.

«Зато, если получится, – вдохновлял он себя, – будет суперпобеда. Это как экзамен горчичному средству».

Дверь в кабинет открылась. Вышло нечто больное, чему Алик не уделил внимания. Он устремился к белым халатам, светлым, как лик ангела в черной космической бездне, и плюхнулся на стул. Терапевтом оказалась средних лет фигуристая женщина с насмешливыми глазами.

«Попался», – подумал Алик и замер с градусником под мышкой.

– На что жалуетесь? – спросила врач.

Симптомы простуды Алик знал наизусть, он рассказал их четко, как пионерскую клятву на линейке, но, когда врач приблизила к глазам стеклянную палочку градусника, занервничал.

– Тридцать семь и восемь, – сказала врач медсестре.

«Слава богу, сработали горчичники. Рубеж преодолен, – подумал Алик. – Никуда не денется – больничный даст».

– Откройте рот, – попросила врач и придавила язык Алика металлической ложечкой, придавила еще раз, что-то высматривая… В конце концов откинулась на спинку стула и скептически выдохнула:

– Ничего не понимаю: температура есть, а горло чистое, насморка нет…

Алик бы побледнел, если бы его ноги не грызли горчичники до легкого помутнения рассудка и непрошибаемого покраснения лица. В этот раз насморк действительно почему-то не появился. Тем временем врач измерила его давление…

– Ничего не пойму. Температура есть, давление повышенное, но никаких признаков простуды, – озадаченно произнесла служительница медицинской змеи…

Внезапно Алик почувствовал теплый резковатый запах горчицы, он горестно выдохнул, кашлянул, будто бы от болезни, надеясь отогнать невидимого предателя прочь, но горчичный запах, как назло усиливался. Врач беспокойно заводила носом, Алик закашлялся, склонил голову, якобы от усталости, но с намерением скрыть правду в своих глазах…

В кабинет вошла санитарка с ведром, полным воды, в одной руке и со шваброй – в другой.

– Отдохните, доктор, от больных передыху не будет, только стоны и болячки. Вон сколь грязи натаскали, как верблюды. Идите чайку попейте, а я вам уборочку сделаю, – сказала она.

– Что же с вами делать? – растерялась врач, принюхиваясь и не обращая внимания на санитарку. – И чем это пахнет?

Только въедливая заводила носом, как запах горчицы исчез. Резко пахнуло хлоркой.

«Из ведра», – понял Алик и первый раз в жизни перекрестился, мысленно.

Тем временем санитарка по-хозяйски запустила швабру под стол и принялась усердно тереть пол, задевая мокрой тряпкой ноги, как бы поторапливая.

– Ладно, выпишу вам больничный на три дня, а там посмотрим, – сказала въедливая, и Алик расслабился…

Он вышел из кабинета медленно, слегка пошатываясь, играя на милостивую публику, сдерживая внутри воздушные шары победного триумфа, но едва завернул за угол, как резко ускорил шаг и нырнул в приветливо открытый служебный туалет. Там, только шпингалет попал в паз, он снял брюки, сорвал с бедер полиэтиленовые пакеты и принялся ласково снимать почти приварившиеся к коже горчичники.

«Как хорошо! Разве это цена за свободу?!», – всей душой промычал он, когда раскрасневшиеся прямоугольники на ногах соприкоснулись с прохладным воздухом.

КЛЮЧ

«Жизнь – это ряд запертых дверей, которые надо научиться открывать»

Как быть на работе и в то же время не быть? К решению этой, почти гамлетовской проблемы Алик приступил, войдя в период повальной влюбленности, когда молодого мужчину неосознанно разом влечет ко всем молодым женщинам настолько сильно, что каждая вечерняя встреча кажется судьбой, пьянит и возбуждает, надолго остается в памяти, но с наступлением дня, следующего или последующего, в любом случае не такого отдаленного, остается еще одной картинкой в коллекции.

Больничные листы, не вызывая подозрений, удавалось брать не чаще, чем раз в квартал. Алику остро не хватало времени на свидания, а работа такая, что сделанного начальству не казалось много никогда. Научно-исследовательский институт, где Алик работал, грешил неудачными экспериментами, неэффективными научными направлениями, но держался на плаву благодаря деньгам, которые в пору социалистического хозяйствования на каждом предприятии целенаправленно выделялись на внедрение научных разработок.

Науку продвигать – не кирпичи класть. Это Алик понял быстро. Интеллектуальный труд в кубах не измеришь, поэтому возможность ничего не делать и прогуливать существовала. Вот только если стоишь напротив чертежной доски или какого-нибудь агрегата, глубокомысленно, хоть и безрезультатно нахмурив лоб, то никто слова не скажет, а если нет на рабочем месте…

Интеллектуальная публика порой очень ревнива к успехам ближайших коллег, в чем бы они ни выражались, поскольку чужие удачи указывают на собственное глубокое место в жизни. Даже глядя на счастливые лица, многие испытывают неприязнь, что говорить о прогулах сослуживцев? Если бы деньги давались просто так, как возможность дышать воздухом, то мало кто ходил бы на работу или службу. Всем хочется и получать, и отдыхать, но редко у кого это получается. А если кто-то… Тут каждый следит друг за другом и если не докладывает кому надо, то томится. Было чего опасаться, и все же возможность прогулять имелась: кабинетов и мест, где можно находиться в рабочее время, существовало достаточно, чтобы сказать: «Я был там-то…» Важно хоть раз в день появиться в отделе, помелькать, отметиться…

«Но как выйти во время рабочего дня через пропускной пункт за забор и обмануть кадровичку?» – спрашивал сам себя Алик. Задача нелегкая, но не жизнь для работы, а работа для жизни.

Проходная, оборудованная фотоэлементами и двумя выскакивающими из пазов заборчиками, как в метрополитене, напоминала зверя, готового в любой момент проснуться и сомкнуть челюсти. Каждое рабочее утро Алик заходил в промежуток между двумя заборчиками, вытаскивал личный пластиковый пропуск из номерного паза, набирал на кнопочной панели индивидуальный номер и безопасно проходил мимо второго заборчика и охранников в зеленых юбках. Потом он шел в отдел, укладывал пропуск в ящичек, открытый для обозрения похожей на толкательницу ядра кадровичке. На любого опоздавшего или уходящего раньше времени она бросала тяжелые взгляды, как кондуктор на безбилетников, и четко проговаривала:

– В журнале отметиться не забудь.

И говорила-то она это, как кондуктор:

– Кто еще не приобрел билет?

При такой системе охраны каждый работник на оборонном предприятии фактически был закрыт на территории до окончания рабочего времени, ну все равно как заключенный. И все из-за заработка-пайки. Но нашего героя унижала рабская философия любого рода, он, невзирая на последствия, более всего любил свободу и решение головоломок.

Еще будучи студентом, он научился так виртуозно удалять гибким, упругим, обоюдоострым лезвием от безопасной бритвы любой текст с любого документа, что у него отбоя не было от желающих подделать оценку, подпись, дату. Он долго тренировался сжимать лезвие в необходимую дугу, прикладывать под нужным углом и вести осторожно, чтобы срезать тончайший и узкий кусочек бумажки вместе со старыми чернилами. Очищенный участок затирал гладким концом пластмассовой авторучки и отдавал готовый документ заказчику, где на восстановленной девственной чистоте листа можно было выводить все что угодно, требовалось только подобрать подходящие по цвету и оттенку чернила. Конечно, если оценить исправленный лист на просвет, то подделка становилась очевидной, но ни учителям, ни работникам военкомата, ни кому-либо еще не приходило в голову смотреть на зачетку, справку, повестку, как на денежную купюру…

Задачу показательных краж дынь и арбузов Алик легко решил возле торговых мест, где суетливо толпились люди. Он обычно брал понравившуюся ягоду, делал вид, что рассматривает ее. Когда вниманием продавца завладевал другой покупатель, Алик осторожно удалялся, якобы под влиянием того, что его оттесняют, и, если продавец по-прежнему не обращал на него внимания, он клал ягоду в сумку и спокойно удалялся. Этот прием срабатывал безукоризненно, но использовал его Алик только для того, чтобы удивить очередную девушку, за которой он ухаживал в данный момент, или на спор…

Когда перед Аликом встала задача стащить из сейфа, который стоял у шефа в кабинете, один жизненно важный документ, он также не спасовал. Надо подделать ключи – это сомнений не вызывало. Благо – зима. Алик запасся пластилином и терпением. Караулил не меньше месяца. Шеф почти не выпускал ключи из рук, но как-то его срочно вызвали к телефону, и ключи остались на столе. Отпечатки на пластилине получились четкие. Алик спрятал их за окном, на морозе. Когда слепки затвердели, принялся за дело…

Шеф был не глуп и вычислил Алика по заинтересованности, но все же он был не настолько умен, чтобы не спросить у него:

– Алик, это не ты взял бумаги из сейфа?

– Да вы что? – изобразил удивленное возмущение Алик. – У меня и ключей-то нет.

Алик сказал это, а сам подумал: «Ну и дурак!!! На какой ответ он надеялся?»… Наш герой относился к жизни, как к эксперименту, а любой эксперимент требовал исходных данных. Он их всегда тщательно собирал. Задача с проходной имела следующие исходные данные:

1.      Пропуска из ящичка кадровичка не вынимала, а прочно сидела на своем месте, как большая бройлерная курица на насесте, будто не в силах пошевелиться под тяжестью собственного веса, и занималась какими-то бумагами. Изредка она поглядывала за внешне сходными кончиками пропусков, торчавшими из ячеек, как острые клювы жаждущих пищи птенцов.

2.      Неуемные сотрудники института частенько оставались надолго после работы, наращивая свои очки в отношении преданности делу, в том числе и Алик. Поэтому не было ничего необычного в том, что пропуска просили еды в своих ячейках с очень раннего утра, до прихода кадровички, и до позднего вечера, после ее ухода.

3.      На проходной иной раз случались казусы, когда кто-либо нажимал с похмелья не на ту кнопку. Тогда заборчики резво выскакивали из своих пазов, звучно сталкивались, выла сигнализация. Но охранники в зеленых юбках с пистолетами на боках быстро усмиряли строптивую проходную и добродушно отпускали пойманного, предварительно проверив его пропуск.

«Был бы у меня второй пропуск! – мечтал Алик, загорая во время обеда на плоской крыше своей организации. – Оставил бы его в ящичке кадровички, а со своим пропуском спокойно ходил через проходную».

Идея возникла не сразу. Она ваялась из бесформенной глины образов и разрушалась, если выходила недостаточно хорошей, ваялась и разрушалась, пока не получилось…

«Разжиться дубликатом пропуска возможно двумя путями, – рассуждал Алик. – Первый – найти заготовку, они должны быть – для новеньких. Это долгий путь. Второй – украсть чужой пропуск прямо на проходной, из ячейки. Система охраны, конечно, отзовется, но эка невидаль для зеленых охранниц. Притворюсь, что ничего не понимаю. А пострадавший не обеднеет».

Он, распаренный, в хорошем настроении, через открытое окно полез с крыши в рабочий кабинет, и, как назло, шеф…

– Ты что, загораешь? – удивленно спросил шеф.

– Да, пока обед. Что время-то терять? Сами знаете, работа у нас такая, что едешь на работу, когда только заря заалела, а выходишь за забор, когда солнце село, – ответил Алик. – В субботу, воскресенье – домашние дела…

– Ладно, ладно, – сказал шеф и пошел дальше.

Следующим утром Алик ехал на работу пораньше, чтобы у проходной никого не было: лишние свидетели всегда не нужны. В автобусе, сдавленный со всех сторон сонными пассажирами, он мысленно отрабатывал детали махинации и до того себя этим утомил, что, зайдя между выпрыгивающих заборчиков, делал все автоматически.

Правая рука потянулась к собственному пропуску, левая – к первому попавшемуся. Оба пропуска выскользнули из ячеек одновременно. Нажимать на кнопки, набирая цифровой код, не пришлось. Мощно завыла сирена, словно призывая спуститься в бомбоубежища, и щелкнули пропускные заборчики. Алик не испугался: он знал. Чужой пропуск он мгновенно спрятал в кармане. Свой – оставил в руке, придал лицу испуганно-растерянное выражение и замер, боясь пошевелиться, как человек, сильно озадаченный происшедшим.

– Стойте на месте! – крикнула охранница в зеленой юбке из своей будки и отключила сигнализацию. – Что случилось?

– Не знаю, – играючи обманул Алик.

– Вставьте пропуск назад и заново пройдите через проходную!…

Последующие полгода протекли веселым журчанием весеннего ручья. Алик, когда хотел, уходил с работы, когда хотел, приходил, при этом был уважаем шефом и более высоким начальством за свою ненасытную страсть к работе, коей он формально посвящал всю свою жизнь, судя по клювику пропуска, постоянно торчавшему из ящичка кадровички. Сослуживцы косились и не могли понять, глядя на довольную физиономию Алика, как сумел он, работая больше любого из них, выглядеть, как после отпуска…

***

Роза была обворожительна. Высокая, добрые искрящиеся радостью глаза, загадочная улыбка, слегка вьющиеся волосы. Алик договорился о свидании возле чудесной пиццерии, где за уютными столиками можно было долго говорить или молчать, глядя в притягательную глубину глаз любимой. Там, на шумной улочке, где располагалась пиццерия, было много всяких кафе и ресторанчиков, манивших дорогой рекламой к довольно-таки дешевым по качеству меню, но пиццерия оставалась лучшей.

В пиццерии подавали пиццу, что само по себе не удивительно, но не ту, сухую, итальянскую, тонкую, как блин, будто ее вместе с колбасой и всеми томатно-пикантными составляющими раскатали асфальтовым катком, а полновесную русскую, если так можно выразиться. Она походила на большую ватрушку, в которой за тонким хлебным бордюрчиком располагался сочный мясной фарш, приправленный томатами, сыром, грибами и неопределенными вкусностями, обильно ублаженными пряностями. Можно было взять и закрытую пиццу, выглядевшую как пирожок, с начинкой из рыбы, от которой вслед за отхваченным зубами куском тянулись длинные сырные волокна. А какие в той пиццерии готовили блюда в горшочках! А чай, подававшийся не в затрапезной чашке, а в фарфоровом чайничке! Чай, словно дышавший летом – душистыми цветами на солнечной поляне…

Алик опаздывал на свидание. Надо было уйти с работы чуть раньше, а он безнадежно опаздывал, как всегда, как обычно и в своем репертуаре, и представлял, как она выискивает его лицо средь многих, мелькавших перед ней. Это происходило не первый раз, и ситуация, следуя канонам поведения влюбленных пар, складывалась щемящая сердце. «Боже, только бы она не ушла, только бы не обиделась», – тихо молился он. Пять минут, десять, пятнадцать… «Если уйдет, это будет худшее из того, что возможно», – размышлял он, представил на мгновенье, что это произошло, и чернота опустилась на сердце. Он глянул в окно, а там будто ночь. Алик отогнал дурные мысли прочь, и вновь стало светло и дыхание наполнилось свежим и жарким летним воздухом безнадежной влюбленности…

Он выскочил из двери автобуса и еще издалека увидел ее. Она уже уходила…

Алик шел по знакомому с детства оживленному проспекту. Высокие тенистые тополя шуршали тревожной листвой. Казалось, вокруг никого. Только она шла немного впереди. Алик не спешил подходить к Розе, не желая лишать себя удовольствия смотреть на свою любимую со стороны. Роза знала об этом. Какие-то живые искры, вспыхивавшие в ее глазах, когда она изредка оборачивалась, какие-то неуловимые оттенки ее движений почти сводили Алика с ума. Будто колдовство. Длилось это не более получаса, но тем не менее – целую вечность. Как Алик узнал потом, она специально иногда вскидывала голову и отбрасывала волосы назад и ступала так неторопливо, грациозно, словно плыла в неизвестность. Возле дворца культуры, возвышавшегося на площади, как нетающий айсберг, она остановилась, обернулась, вплотную приблизилась к Алику.

– Зачем идти врозь, если можно идти вместе? – спросила она. – Я полчаса назад распрощалась с мальчиком, имевшим дурные манеры вечно опаздывать. Ты, надеюсь, другой. Познакомимся?

Он принял игру. Они свернули с проспекта влево, в небольшой сквер, и стали говорить о всякой чепухе, как будто встретились впервые, хотя знали друг друга давно. Вечерело. Они углублялись в район, далекий от центра. Внезапно она предложила:

– Пойдем ко мне, это недалеко – за больничным столбом?

Этот ориентир знали все в районе – высоченный шпиль непонятного предназначения, похожий на иглу от шприца, стоял в районе поликлиники с незапамятных времен.

– Ничего страшного, телефон есть, – сказала она. – Захочешь уйти – вызовешь такси. Бабушка уехала и оставила ключ от квартиры мне…

И Алик поплыл к ней, но парк, густой тенистый парк напомнил о жизни среди звезд…

Алик сел на лавочку, а ее потянул за руку и посадил к себе на колени. Она обвила его шею руками и прижалась всем телом. Так можно было бы провести целую вечность, всю жизнь. Больше ничего. Он ощущал каждое биение ее сердца. Нереальность, опьянение, сумасшествие. Алику казалось, что они сидели не на самой обычной лавочке, а витали где-то среди облаков. Она наклонила голову к его губам и поцеловала. Стихи родились потом:

Над летним парком небо гасло, плыл закат,

Сгущались сумерки, рождался звездный сад.

Цвела сирень, в ее тени

И в сладких грезах пребывали мы одни.

Там нежность чувств, буйство огня

В груди зажгли ночь ярче дня…

С тех встреч волнующих минуло много лет.

На наших лавочках другие «тет-а-тет».

И грусть приходит иногда

От мысли, что мы не вернемся вновь туда,

Где нежность чувств, буйство огня

В груди зажгли ночь ярче дня…

Средь пышной зелени спокойных тополей