– Представляешь, какие козлы?! – возмущенно проговорила Марина. – Даже родные! Спились и сдружились. Прихожу, сидят на диване, обсуждают последний футбол. Хоть бы ты заступился. Боюсь, теперь мы не сможем встречаться. Следить будет …

– За тебя, Маринка, на все…что скажешь, – произнес Алик. – Есть у меня одна мыслишка, как твоего супружника укротить. Скоро Новый год, он точно в ресторан пойдет. Ты с ним ступай и меня пригласи. Там, когда все выпьют, сам черт не разберет, кто с кем. И посмотрим…

***

В единственном ресторане маленького нефтяного города с ностальгирующим названием «Юность комсомола» посетителям, желающим произнести тост, приходилось обходить столы и кричать в уши гостей пожелания, поскольку музыка громыхала так, что самые громкие разговоры глохли на расстоянии вытянутой руки. Зал весело бесновался. Елка ритмично мигала китайскими огнями. Официанты, одетые в бело-черное, абсолютно незаметные средь праздно отдыхающей публики, ловко расставляли блюда, прихватывая на обратном пути со столом вполне годные бутылки со спиртным и нетронутые кушанья, поставленные для тех, кто не пришел. В фойе из плотной мглы табачного дыма, словно из небытия, быстро вылетали дамские сумочки по крутой траектории, обусловленной длиной ручек, и тощие кулачки. Это три пьяненькие женщины дрались из-за какого-то лысенького коротышки, гордо стоявшего рядом и наблюдавшего…

Когда веселье достигло той стадии, что стало не важно, кто за каким столом сидит, лишь бы рюмку запрокидывать, Алик, отдыхавший в том ресторане за другим столиком, направился к мужу Марины, отмечавшему Новый год совместно с коллективом своей геофизической конторы. Вокруг нефтяного производства водилось много разных организаций. Геофизика была одной из…

Алик пожал кисти мужикам и представился всем, как новый водитель начальника – человек полуреальный, поскольку таковых в организациях порой и не видят. Возят они кого или не возят – это неизвестно. Известно, что зарплату получают и начальник доволен. И все. Далее выпили, закусили, выпили, закусили… Алик заметил, что движения рук приобрели отчаянную самостоятельность, а дамы стали отчаянно улыбчивыми. У всех раскраснелись щеки, в том числе и у Марины, одаривавшей его излишне откровенными взглядами. Алик понял, что пора, и подсел к ее мужу.

– Сидим за одним столом и все не познакомимся, – начал Алик, поднеся свой рот как можно ближе к ушной раковине Марининого мужа, которую, если бы не полумрак ресторанного зала, можно было принять за фигурную, наполненную черной пылью сгоревшего табака пепельницу. – Меня зовут Алик.

До Алика донеслось:

– Павел. Выпьем…

Они говорили о работе, политике, продажных чиновниках, глупых законах… Чем дольше общались, тем большей симпатией проникался Алик к своему до этого момента не более чем шутливому персонажу. «И чего этим бабам надо? – подумал он. – Нормальный мужик».

Марина танцевала, ожидая, когда произойдет возмездие. Ей мерещился муж, ползающий за ней на коленях по мозаичному ресторанному полу и вымаливающий прощение. И непременно с синяками. Ей снисходили видения, как Алик заходит в их квартиру, а муж, как профессиональный швейцар, снимает с него куртку и аккуратно располагает на деревянных лакированных плечиках. Шапку отряхивает от снега. На кухне прислуживает, а они ужинают при таинственном желтоватом танце огоньков на фитилях свечей, а потом муж встает поблизости с постелью и обмахивает их вспотевшие тела веером. И непременно с фонарями под обоими глазами…

Тем временем Алик с Павлом нашли общее русло для бурного потока беседы, и Алик рассказывал:

– Наткнулся я на поляну, полную зайцев. Косые скакали, как кузнечики. Достал ружье и из обоих стволов залпом дробью. Зайцы попадали, словно карандаши, выпавшие из пенала, а их вожак схватил тушки за уши и потащил к машине. Вот это охота.

– Это разве охота? Помню, небо потемнело от перелетных гусей. Я палил, не переставая, и они падали, словно космические метеоры, и не поверишь – точно в открытый багажник моей машины.

– Ты, Пашка, мой друг навек.

– Алик, взаимно.

– Выпьем…

«Стать другом мужа любовницы – лучшее, о чем можно мечтать. Золотая жила судьбы. Истина действительно в вине», – мысленно восхищался Алик такому исходу диалога…

– А вот и моя жена, – весело сказал Павел. – Познакомься…

– Очень приятно, – ответила Марина.

– Он тоже охотник, как и я, – продолжил Павел. – В ближайшие выходные мы направимся в лес, на глухариную поляну…

С этого времени Марина перестала прислушиваться к шагам мужа на лестнице, а муж появление Алика в своей квартире воспринимал очень даже восторженно. И все были довольны. Кроме жены Алика, конечно.

***

Роза подозревала неладное давно, но томилась в догадках, пока ее муж вдруг не подарил ей совершенно сумасшедшую по ее понятиям шубу, светло-коричневую, мутоновую, за совершенно сумасшедшие деньги – всю свою зарплату, над которой, к слову сказать, средний нефтяник плакал бы у кассы, а потом спорил с бухгалтерами, доказывая, что не так насчитали.

«Грехи замаливает, сволочь!» – уразумела Роза, но не пересилила восторгов и повисла на мужниной шее. Ее интерес к Алику разыгрался с новой силой, и она стала чаще заглядывать к нему на работу, причем не предупреждая. Слепая рыбалка дала результат, когда она, резко открыв дверь в кабинет мужа после окончания рабочего дня, застала прямо на столе живой и подвижный бутерброд из Марины и Алика.

В снежки Роза не играла давно, поэтому тяжелый металлический дырокол пролетел выше парочки и угодил точно в экран монитора. Тот взорвался с хлопком, похожим на выстрел стартового пистолета, и любовники моментально сорвались с места. Пока они метались и одевались, Роза, как бульдозер, прокатилась по кабинету и снесла на пол все, что не прочно лежало на полках и столе…

Скандал пронесся, как краткий кошмарный сон, потом еще один, и еще. Чтобы отвратить Алика от любовницы, Роза обратилась к бабке-знахарке.

– Есть стародавний рецепт. Он мне достался в наследство от моей бабки, – рассказывала знахарка. – Надо взять кал черной собаки и им понемногу подкармливать мужа, добавляя в пищу. Средство верное, проверенное.

Подходящего пса Роза искала долго, выспрашивала у знакомых и нашла. Алик после беспокойных ночей, проведенных не на диване рядом с супругой, а на полу, ел, почти не ощущая вкуса, и действительно стал чаще и дольше бывать дома. Происходило это по причине расстройства пищеварения и пронзительной диареи, но Роза не замечала данного унитазного обстоятельства. Тогда забеспокоилась Марина. Причем так сильно, что стала по факсу слать на работу Розе любовные письма ее мужа, адресованные естественно, ей – Марине:

Ты лишь взглянула, вмиг потерян

Был опыт, разум и покой.

Мир снова нотами измерен,

Затянут лирикой и мглой.

Вся жизнь во взгляде и ладонях,

Сердечным манящих теплом,

А ты смеялась, уводила

В свой, в общем-то, безумный дом.

А я, как маленький мальчишка,

Упал на дно рассудка и

Стал странным, сумасшедшим слишком,

Как будто мне не тридцать три.

Любовь – болезнь, подобна ране.

Случилось что-то в голове.

Ну, а теперь я у дивана

И размышляю о вине…

Роза нервничала и все больше кала черной собаки добавляла в супы и котлеты, которые скармливала Алику. Тот уже и на работу не хотел ходить, чтобы не оказаться хоть на минуту вдали от туалета, но Роза расценивала это обстоятельство как то, что он хотел побыть с ней, со своею женой. По ночам в квартире Алика и Розы гремели внезапные дверные звонки. Роза думала, что звонит Марина, и потому не открывала и не подходила к двери. Алик не подходил к двери, потому что думал: с работы ищут, чтобы задание дать, вроде ночного рейда с милицией. Но дело было в другом…

НА БЕЗРЫБЬЕ

«Сфинкса и народ объединяют безмолвие и используемость»

Инстинкт гнал Сфинкса домой. Следом за Сфинксом, заботливо привязанный собутыльником к поводку, тащился пьяный до беспамятства Колюн, молодой такой мужичушка. Его походка напоминала заплетающийся бег финиширующего марафонца. Его запах перебивал Сфинксу все запахи следов, поэтому пес наугад заходил в подъезды и тащил спотыкающегося хозяина то вверх, то вниз по ступеням, а тот инстинктивно тыкал во все попадавшиеся под указательный перст кнопки… Было заполночь.

Колюн в беспамятстве продолжал выпивать с дружком, каждое подергивание поводка принимал за предложение пропустить очередную стопку и беспрестанно неразборчиво бормотал:

– Ну ешо по пятьдесят за здоровье. Будет здоровье, а все остальное приложится.

По пути он прикладывался об углы и косяки, рисковал, что ему приложат хозяева… но сердечность российская к пьяницам спасала. Хотя и сам Колюн был не из черствых. Когда он постучал в один из вечно открытых почтовых ящиков и понял, что это не его квартира, то громко прокричал:

– Что же вы, дурни, дверь на ночь не запираете?

Дверь в свою квартиру, расположенную справа на лестничной площадке, Колюн находил регулярно и каждый раз по одному и тому же признаку. Его било током из углубления раскуроченного звонка. Тогда видение дружка с рюмкой пропадало, и он, как подводник через расстроенный фокус перископа, наблюдал реалии мира: железную дверь, крашенную в черное, с облупившимися местами, напоминавшими оттиски кулака, нестираемые отпечатки подошв, следы собачьих когтей.

За этой дверью, вспомнил Колюн, находилась его не приученная к семейной жизни супружница. Сфинкс по обыкновению прижался к стене.

Первые удары Колюну показались вполне вежливыми и тихими. Он нанес их ребром ладони в разработанную на двери вмятину. И так три раза подряд – на счастье. Витавшая в чистых девственных снах, имеющая высшее образование, почти красавица жена, Фекла, упала с кровати, пытаясь увернуться от невесть откуда взявшегося в ее сне молота. Она проснулась и присела ошарашенная…

Колюн, не слыша торопливых шагов за дверью, занервничал: «Надо же дура, опять спит. Никакого толку от ее высшего образования. Видать, от него глупеют. Нет чтобы, как порядочная, ждать мужа и открывать по первому стуку. Обязательно повторить требуется». Он размахнулся и бросился с кулаками на железную дверь. В удары он вложил всю инерцию пьяного тела, потащившего за собой Сфинкса. Сфинкс упирался, как мог, и в конце концов ему удалось вернуть хозяина на прежнее место. Тогда Колюн опять бросился на дверь. И опять Сфинкс, натужно визжа и скребя когтями по коричневым, залепленным жевательной резинкой плиткам, оттаскивал его назад. Эта привычная для Сфинкса операция всегда травмировала его собачью душу, но была частью службы.

«Колюн пришел. Пьяный в стельку. Собака…» – поняла Фекла. Инстинкт защипал сердце, посылая ее к двери открыть мужу. Но Фекла традиционно повременила. Она устала от пьяных выходок Колюна, когда тот то ползал на четвереньках, подражая Сфинксу, но не лаял, а посылал кого-то невидимого на три буквы с безумной улыбкой на лице, то хватал топор и рубил табуретки на дрова, то, спасаясь от незримых преследователей, бегал по квартире, порывался прыгнуть с балкона…

Каждый раз, слыша мужнины удары, она мечтала о разводе и плодила в своей голове мстительные мысли: «Побейся, побейся, дорогой. Может, поумнеешь. Фиг тебе мягкая постель. Сегодня точно останешься в подъезде на ковричке». Фекла улеглась на кровать, подрагивая от ударов, и, чтобы успокоиться, начала их считать, как баранов, надеясь заснуть, но при мысли о баранах в ее голове неизменно возникал раздражающий образ Колюна.

Тем временем система Колюн – Сфинкс достигла своей максимальной амплитуды, такой, что с полочки для шляп стали слетать Колюновы вязанки, к собирательству которых он имел тайную склонность, каждый раз возвращаясь в новой. Эта необъяснимая тяга в данный момент сыграла добрую роль, поскольку рухнувшая со стены полка приземлилась мягко, почти неслышно для Феклы, которой куда громче показался еле внятный крик из-за двери:

– Открывай, негодная баба! Сейчас косяки вышибу!

Но Фекла знала мастеров, установивших дверь, и знала, что они сработали на совесть, а в это время Колюн, который по дому никогда ничего не делал, видя, что из-под косяков сыплется известка, в бессилии своего невежества обрел новую надежду и силу.

«Третий раз женюсь и все долотом по граниту. Дверь-то вот-вот рухнет. Что за баба? Как прорвусь, поддам, воспитаю. Хорошие, как я, мужики теперь редкость. А таких, как она, – как водки. Ничего не соображает», – так подумал Колюн и начал резво переминаться с ноги на ногу. Сфинкс, поняв намерение хозяина, тут же спустился на одну ступеньку вниз, чтобы максимально ослабить поводок и не мешать. Колюн коротко разбежался и, резко выставив подошву вперед, врезался в дверь. В его душе приятно потеплело от сходства с мастерами боевых искусств. Сталь чуть отпружинила. Колюна понесло назад, и он бы упал, если бы не поводок. Сфинкс напрягся и удержал хозяина, который тут же опять ринулся на приступ своего жилья, сопровождаемый внимательным понимающим взглядом собаки…

Фекла ощутила усиление приступов Колюна. «Ногами обрабатывает», – осмыслила она и перестала считать удары.

– И-и-и-я!!! – раздавалось за дверью.

«Пора прекращать. Утром на развод. Что за козел?! Говорила подружка, пожившая с ним в гражданском браке да изгнавшая, что намучаюсь. Права оказалась. Что ему надо? Родители мои квартиру сделали, деньги я зарабатываю, не сижу на шее. Неблагодарная свинья…» Вдруг удары стихли.

Колюн тускло смотрел на дверь. «Бес с тобой. Пусть тебе стыдно будет. На плитках закимарю», – поразмыслил он и свернулся на коврике в позе зародыша. Сфинкс, поняв, что пришла его очередь, спустился с лестницы, приблизился к черной двери и принялся царапать ее когтями. Скрежет отозвался в душе Феклы грустью: «Если с ним развестись, то что дальше делать? Беда в этих нефтяных городах: все приличные парни уезжают, заканчивают институты, университеты и находят работу на земле, а девчонки чаще возвращаются к родителям. Вот и получается, что каждый более-менее смазливый пьяница чувствует себя здесь принцем на выданье, розой средь ромашек. Разведусь с ним, а где гарантия, что другой будет лучше? Все они одинаковы. Пока ухаживают, ласковые и милые, а как получат, что надо, так…»

Тут Сфинкс завыл и, как добрый друг, привалился к Колюну. Колюн занервничал, ему пригрезилось, что из машины с сиреной выскочили какие-то коты, забрались в квартиру, вылакали всю водку, как валерьянку, и давай тереться об него, Колюна, приговаривая: «Что, мышь серая, добегался?»

На Феклу от воя нахлынула совсем уж унылая тоска: «Опять уснул на плитках. Как бы не простудился. Сфинкс знак подает. Пойду открою». Черная дверь открылась с мурашкопорождающим скрежетом… Колюн резко подскочил, вперился взглядом в Феклу и, потрясая отбитыми кулаками, крикнул:

– Я вам, кошки, сейчас покажу, на что способны Микки-Маусы!

Фекла осознала, что опять придется остаток ночи увертываться от мужниных нападок, но закрыть дверь не успела, Сфинкс рванул поводок и увлек Колюна в квартиру…

***

Любовные приключения ярки, но не они занимают большую часть времени, отпущенного на жизнь. Сон и работа – вот главные вынужденные занятия. Типография находилась в соседнем городе, в ста двадцати километрах. Автобусы разные, но ухабы на дороге одни и те же. Трясло до головной боли. И так три раза в неделю, благо что в соседнем городе хоть продукты можно было купить, например: маринованные импортные огурчики или грейпфрутовый сок, а иной раз – мороженое! В общем, царила скукотища, разрезаемая, как молниями, редкими забавными событиями.

Как-то попался аварийный автобус. Он громоподобно палил выхлопной трубой и затягивал собственные газы в салон через разрывы в кузове. Они залетали сизыми тучами, неся с собой отвратительный запах. Глаза щипало так, что приходилось, несмотря на крепкий мороз, приоткрывать отдушину на крыше. Закрывали ее, только чтобы согреться. Не то, чтобы веселое событие, но запоминающееся, а вот еще одно.

Водители нанимаемых редакцией автобусов в полупустой салон по привычке пускали попутных пассажиров. Не по доброте душевной. Каждый попутчик вкладывал в водительскую ладонь денежку по тарифу.

– Как-то не по-человечески получается, – возмутился как-то Алик.

– Что не по-человечески? – переспросил водитель.

– Ты с пассажиров деньги берешь, а с нами не делишься.

– С какой стати?

– А с той стати, что автобус арендован редакцией, – ответил Алик и тут же предложил. – Давай пятьдесят на пятьдесят?

Водитель отдал половину выручки, и так повелось…

После собачьих лекарств от любви работа опять заполнила всю жизнь Алика без остатка, как было до того, когда его рабочие бумаги попали под воду из чайника, но Роза теперь не возмущалась. Она радовалась тому, что муж не встречается с Мариной, по крайней мере именно так ей казалось. В какое бы время Роза не заглядывала в редакцию, Алик всегда был при делах и, если в окружении женщин, которых с ним работало слишком много (неизбежное зло, от которого Роза не могла избавиться), то без всяких романтических отношений.

Даже самый великий праздник, еще остававшийся праздником, День Великой октябрьской революции, Алик отмечал, фальцуя газету.

Слово «фальцовка» ничего не говорит читателю газеты, который привык раскрывать многостраничную газету, не вдаваясь в размышления по поводу того, как газетные листы оказываются в газете в порядке страниц. В солидных типографиях эту операцию делает печатный станок или специальная машина. В редакции газеты маленького нефтяного города, где помещения должны, по логике, с трудом вмещать все имеющееся оборудование из-за кажущегося переизбытка нефтяных денег, складку листов выполняли вручную. Вначале листы перегибали, как свертывается пополам денежная купюра, потом вбрасывали друг в друга.

Куда уходили нефтяные деньги? – этим вопросом время от времени задавался каждый житель маленького нефтяного города. Ответов было много, но главных – два. Первый – в бездонный амбар государственной казны с центром в Москве, куда если попало, то никому не достанется. Второй – в безразмерные карманы главных лиц «Сибирьнефтегаза», т.е. «СНГ». Жителям маленького нефтяного города денег перепадало относительно немного. Конечно, побольше, чем в теплых обжитых краях, но не равноценно потерянному на Крайнем Севере здоровью и долголетию. В общем, зарплата была такова, что Алик не чурался подрабатывать за самую маленькую доплату, какую давали за фальцовку.

Фальцовка – работа дурная. Через несколько часов Алик чувствовал себя опустошенным и отупевшим. Только пиво или водка помогали завершить тираж, иногда – Роза, приходившая проверить, чем занимается муж. К финалу фальцовки Алик обычно покачивался от усталости и опьянения, размышляя, что все беды от забывчивости: оттого, что забываются детские мечты. Это понимание позволило передать под авторство Жени Рифмоплетова следующий стих:

Не думайте, что склонность странно мыслить

Не изменяется в течение всей жизни.

Она зависима от очень тонкой меры

Между работой элементов тела

И высших составляющих эфира,

Цена которым – половина мира.

Как сохранить пропорцию стабильной

И силам разрушенья непосильной?

На то дана свобода нам как средство,

И чудеса…и ощущенья детства.