УГНЕТАЮЩАЯ ВЗАИМОСВЯЗЬ

«Чтобы подниматься наверх, надо и цепляться за предметы и людей, расположенные выше, а не спускаться на давно исхоженные низины».

Пока солнце за облаками, греются только облака, а что такое власть, как не облака. Стоит облакам пропустить лучи солнца, как жизнь обретает краски и настроение. Отсутствие дальнейших разговоров о его приказном участии в избирательной кампании и стало для Алика этим лучом солнца, который говорил, что его книга правильно понята, что он вышел из числа прислужников Хамовского, готовых на все. Он отстраненно наблюдал, как Хамовский, подстреленный его книгой, самоуверенно отказавшись от избирательной кампании и всего лишь на месяц исчезнув с газетных полос и экрана телевизора, едва не проиграл Тополеновой, редактору самиздатовской двустраничной газетки, внешне похожей на недоделанного Буратино. Он размышлял об этом, сидя в любимом домашнем кресле:

«Хамовский живет в тираже собственных ликов и слов, чтобы не разбежалась публика, сопровождающая его в ход идут новые книги, статьи, лики, встречи, речи, обеды… Но стоит исчезнуть приманкам и напоминаниям, как исчезает и сам Хамовский. Цена его власти – сиюминутность, как у журналиста, а это означает, что в его книгах, статьях, ликах, речах нет нетленной основы. Скоротечна религия господ, но она словно барабан, задающий тон и шаг».

Поначалу и Алика захватывало чувство исполненного долга от реализации приказов, сравнимое, пожалуй, с армейским чувством повиновения. Сомнения появляются при совестливом осмыслении, но они возникают позднее и далеко не у всех. Да и позднее – сложно сделать сиюминутный выбор между повиновением, необходимостью и служением истине.

– Почему у тебя бежит агитационная строка Тополеновой? – грозно спросил Лизадков по телефону.

Над Аликом уже висела вина перед Матушкой, которую Хамовский запретил показывать на экране, и он не хотел добавлять новую тяжесть на сердце. Для него честность оставалась вполне живым зверьком, еще не вытравленным ни Квашняковым, ни Лизадковым,… ни повышением в должности. Он, несмотря ни на что, оставался в первую очередь – журналистом, а не чиновником.

– Она имеет право на объявление бегущей строкой по договору, как и каждый из кандидатов, – ответил он. – В том числе и Хамовский.

– Право?! Какое право? – повысил голос Лизадков. – Убирай немедленно.

– Но она оплатила, у меня будут проблемы, – возразил Алик.

– У тебя будут проблемы, если не снимешь строку, – выкрикнул Лизадков, который только что имел разговор с Хамовским и прикрывал сам себя.

Просчет в избирательной кампании мог отразиться на его карьере и кошельке.

– Так на меня дело откроют, – напомнил Алик.

– Никто ничего не откроет, Супов все замнет, – ответил Лизадков. – Снимай немедленно.

***

Председатель избирательной комиссии маленького нефтяного города Супов был человеком скрытным. Он мог зарегистрировать нужного Хамовскому кандидата после определенного законом срока. Он хранил бюллетени так, что никому, никогда не удавалось их пересчитать.

Кухня выборов, как и в любом ресторане, оставалась вне внимания кушающей публики. Конечно, надо быть глупцом, чтобы обедать у известного отравителя. Но жители маленького нефтяного города, избиравшие власть, никогда не брезговали и не опасались.

Публике давали блюдо, а что там в этом блюде: плюнул ли кто в него, положены ли все ингредиенты и соблюдена ли пропорция и весовые соотношения – это вопрос темный, рассчитанный на вкусовое восприятие. Не сумел распознать, жуй, что дают, а сумел, так все равно ничего не докажешь или потеряешь столько времени, что и жить некогда будет. Вот такой фигурой был Супов.

***

Алик снял бегущую строку и получил два гражданских судебных дела и два штрафа. В преследовании его первейшую роль сыграл Супов, публично вставший на сторону Тополеновой. Алик позвонил Лизадкову.

– О-у? – весело отозвался Лизадков в трубке.

– Я был у Супова. На меня дело составляют, – демонстративно грустно сказал Алик, что, по его мнению, должно было вызвать сочувствие на той стороне телефонного соединения.

– Ну и пусть составляют, – чуть не рассмеялся Лизадков и еще веселей продолжил, как о несущественной пустяковине. – Алик! Че ты! Пусть составляют! Че ты?!

– Вы приказали, я исполнил. Сейчас вы меня бросили на съедение собственной структуре, – напомнил Алик.

– Ничего страшного, – произнес Лизадков так, словно пропел. – Ну, заплатишь штраф пятьсот или тысячу рублей. Че волнуешься?

– Вы знаете, мне эти подставы неприятны, – ответил Алик.

– Ну, че ты!? Выпиши себе премию. Хамовский подпишет, – ответил Лизадков.

***

Хамовский молча подписал распоряжение о премировании, в которое Алик для безопасности вписал весь коллектив телерадиокомпании, и кинул бумагу Алику. Деньги для него давно стали обоями, скрадывающими окружающий его негатив.

«На еду не обижаются», – говорила теща, и Алик распространил эту поговорку на деньги. Деньги глушили вину, отстраняли от содеянного, но не пленили ум.

Бойтесь лекарств чиновников, они укрепляют их стул и изводят беспокойства, а их беспокойство – не ты ли – тот, кто ищет путь? Но, не щупая, не найти; не пробуя – не узнать. Алик щупал, пробовал и ошибался.

ВЗАИМНЫЕ ОЦЕНКИ

«С близкими ругаются потому, что от них ждут большей помощи, чем получают».

Средства массовой информации маленького нефтяного города давно превратились из средства контроля над властью в средство укрепления властью своего положения. Телерадиокомпания выпускала программы и сюжеты, словно бы цех по выпуску кирпичей для дворцов власти, и каждый из этих кирпичей летел в голову телезрителя, автоматически вставая на отведенное ему архитекторами место. Но проще отучить собаку вилять хвостом, чем отвадить журналистов лебезить и заискивать перед чиновниками. Алик скоро понял, что коллектив телерадиокомпании маленького нефтяного города не изменить.

Все новые сотрудники, которых он принимал на работу, поначалу исполняли его требования, но спустя короткое время тематика их работ напитывалась муниципальным подходом старого состава телерадиокомпании. Коллектив телерадиокомпании оказался самовоспроизводящей машиной кадров с вживленной внутрь программой, заключавшейся в двух словах: «быстрее отделаться».

– Вера, я не знаю, что делать, – признался Алик в разговоре с Пальчинковой. – Прошу Букову сделать программу с творческими людьми города. Она проводит скучные интервью. Прошу Павшина, в прямых эфирах отстаивать права жителей, а он становится на сторону чиновников. Звучат общие фразы, ничего конкретного.

– А ты ничего не сделаешь, пока не разгонишь коллектив, – искренне ответила Пальчинкова.

– Но трудовой кодекс не позволяет увольнять за скучную программу, там либо пьянство, либо прогул, а остальное требует серьезных доказательств, – напомнил Алик. – И если это государство не рухнет от такого отношения людей к своим обязанностям, к своей профессии, к своей жизни, к своей родине, наконец, то это будет большим счастьем для этого государства.

– Знал бы ты, как тебя ненавидят за насаждение дисциплины, – поделилась Пальчинкова. – Когда оставалась вместо тебя, чего только не наслушалась.

– Если не умеют творить, то пусть хоть дисциплину соблюдают, – сказал Алик. – Сейчас же меньше пьянствуют?

– Намного меньше, – согласилась Пальчинкова.

– Замечание к замечанию, а там и увольнение, – напомнил Алик. – Может так коллектив и очистится…

***

На самом деле, Алик не был деспотом и никого не увольнял. Он просил и убеждал журналистов:

– У вас великолепная работа. Она позволяет зарабатывать деньги и при этом узнавать, создавать новое, и даже прославиться. Где перспективные проекты? Где искры любви, идеи? Задачи, которые я приношу из администрации – это рутина.

– А у вас есть перспективный проект? – внезапно спросила Букова.

– Есть, – ответил Алик. – Но я не люблю открывать планы раньше времени…

Спустя небольшое время он зашел в корреспондентскую, и увидел Букову в сладкой дреме возле компьютера.

– Татьяна, почему ты сегодня ставишь повтор старой программы, где новое? – сдерживая гнев, спросил Алик.

– Я как раз думаю над новым проектом, – ответила Букова, обеспокоено глянув на расклад пасьянса, висевший на экране монитора.

– Каким? – спросил Алик, жалея, что монитор отвернут от него.

– Мне не хотелось бы сейчас говорить о нем. Вы же говорили, что все прекрасное рождается в покое и молчании, – ответила Букова, щелкнула компьютерной мышкой, и пасьянс исчез.

Алик не знал, что ответить. Перед ним сидел страшный человек в образе худенькой, редко улыбающейся стареющей женщины, рано оставшейся без мужа по прихоти Бога, раздающего болезни. Что прихоронила она в душе? Что заставляло ее притворствовать, использовать выведанный рецепт лекарства для составления на его основе яда?

«Мыши должны знать слабости кота, иначе будут съедены. Лень должна быть умна, иначе умрет с голода, – размышлял Алик уже в кабинете. – Скрытность для творчества так же важна, как и для лени. Но как отличить? Только по результатам. Но лень, узнав внешние признаки труда, исполнит их при минимуме усилий. Задай лени количество, она сделает его при минимуме качества. Введи контроль качества, лень исполнит обязательства на той их грани, за которой начинается гниль».

Он научился монтировать сюжеты и программы, снимать на видеокамеру, учился телевидению, чтобы его тексты не могли испортить операторы и монтажеры. Он приглашал на телевидение маленького нефтяного города преподавателей из Москвы и других городов, но почти все его усилия, походили на вращение пустой мясорубки.

– Я все знаю, все слышал на месячных курсах, у нас сам Познер преподавал, – авторитетно заявлял Павшин.

– А я и так все знаю, – утверждал Задрин. – У меня хоть и нет высшего образования, но я любого специалиста за пояс заткну.

– Хамовского мы уже в разных видах снимали, что тут нового можно придумать? – вопрошали операторы.

– А мне Хамовский сказал: зачем вам учиться? – вспомнил Пухленко, полноватый крепыш, попавший в журналистику из спортивного института. – Как были слесарями третьего разряда, так и останетесь.

Блуждая в просветительских фантазиях, Алик набивал шишки на реальных косяках, он понял, что любой самый сладкий сон не заменит реальной еды, и решил больше внимания уделять собственным проектам, книге, нежели коллективу, начинка которого была ему неподвластна.

Между тем Валер в комнатушке отдыха на втором этаже телерадиокомпании продолжала собирать вокруг себя журналистов и вести провокационные разговоры.

– Прямо диктатор, скоро в туалет будем ходить по заявлению, – говорила она. – Компьютерные игры запретил. Я ему говорю: у наших ребят это единственное развлечение, и оно не мешает работе. А он: «Мы наполняем свою жизнь второстепенными делами, а потом жалуемся на нехватку времени для главного». Жанна, ты понимаешь?

– Гнет из себя, как бы хребет не сломался, – включилась в разговор Мордашко, озорно поблескивая зубами. – Заявляет, чтобы я лицом к нему поворачивалась, когда он со мной разговаривает. Да кто он такой, чтобы учить? Все говорят, что я сзади лучше.

– Книгу привез. Мог бы подарить. Так нет – только продает. Не уважает он нас, – напомнил Пухленко. – Татьяна, ты ее купила, о чем он пишет?

– Очередная «Дробинка», – веско сказала Букова. – Власть критикует, Хамовского. Но тут какой-то подвох. Хамовский его назначил главным редактором, а он выпустил книгу против власти и Хамовского.

– Избирательные технологии, – оценил Павшин. – Часть критически настроенного населения ушла за Аликом, а значит, в корзину Хамовского.

– Тут выгадывать нечего – все под Хамовским, – обобщила Валер. – Надо поссорить их. В этом наш шанс. Надо сказать Хамовскому, что доходы телерадиокомпании могут быть в десять раз выше. Тот заставит искать резервы. А что тут можно найти, если над доходами не такие, как Алик думали. Сядет главред в лужу. И здесь ему надо нервы делать…