Мрачный цвет пурпура: загадка безвластия всевластного правителя

 
А на троне базилевс ромэев
Пресиятельнейший и пресвятейший
В пурпурной виссоновой хламиде,
В белом саккосе златоклавом,
В золотой чеканной диадиме,
В измарагдах и адамантах,
Неусыпно печется о державе.
…
Вкруг него сидят каллиграфы,
Записывают каждое слово,
И слово становится законом,
И когда его объявляют
Владычествующему синклиту,
Никто прекословить не дерзает…
 

Георгий Шенгели. Повар базилевса

(Византийская повесть)

Мрачен цвет пурпура, и государь должен быть сдержанным в благополучии, не терять разума в счастье, не предаваться гордости из-за злосчастного царского одеяния: ведь императорский скипетр говорит не о праве на полную свободу действий, а о праве жить в блестящем рабстве.

Феофилакт Симокатта. История

Иногда полушутя, полусерьезно специалисты по истории Византийской империи – византинисты – говорят, что в мировой истории было лишь два государства, даты рождения и смерти которых точно известны. Это конечно же сама Византия и Советский Союз. Естественно, и по отношению к средневековой империи, и по отношению к СССР такое утверждение является предельным огрублением, ведь как их рождение не было одномоментным, так и постепенный упадок, агония и в итоге гибель, растянулись на годы, а в случае с Византийской империей – на десятилетия и даже столетия. Впрочем, и в том, в другом случае существуют важные реальные даты, являющиеся крайними точками отведенного историей отрезка времени существования обеих держав, причем определиться с моментом смерти проще, чем с моментом рождения.

Что касается Византии, то датой окончания существования государства справедливо считается падение ее столицы Константинополя под кривым полумесяцом турецкого ятагана 29 мая 1453 г. С определением же времени рождения византийского государства дело обстоит сложнее, поскольку дат, в той или иной степени подходящих для начала отсчета истории Византии, несколько и каждая из них имеет свои преимущества и недостатки. Сложность обстоит прежде всего в том, что Византийская империя не столько являлась непосредственным продолжением империи Римской, сколько и была собственно Римской империей, отнюдь не погибшей в раннее средневековье, но продолжившей свое существование вплоть до 1453 г. Жители империи не заметили конца одного государства и начала другого хотя бы потому, что никакой временной лакуны, разрыва связи времен между ними не было. Падение Рима в 476 г., излюбленная точка отсчета западноевропейского средневековья, мало коснулась римского государства в его восточной части, где колесо жизни государственного организма давно уже вращалось вокруг другой столичной ступицы – Констатинополя, который современники называли Новым, или Вторым Римом. Подданные империи продолжали осознавать и называть себя римлянами (на греческий манер ромеями), а свое государство – Римской (по-гречески Ромейской) империей.

И все же можно назвать ряд дат, символически отделяющих Ромейскую империю средневековья от Римской империи античности, которым придавали важное значение и сами византийцы. Прежде всего это даты, связанные с основанием новой имперской столицы Константинополя на месте античного городка Византий, расположенного на западном берегу пролива Босфор. Закладка нового императорского города состоялась 8 ноября 324 г., а его торжественное официальное открытие – 11 мая 330 г. Если руководствоваться этой датой, а другой считать 29 января 1453 г., то выходит, что Византийская империя родилась и умерла вместе со своей столицей.

Не менее часто датой рождения Византии называют 395 г., когда, после смерти последнего правителя единой Римской империи Феодосия Ι Великого (379–395 гг.), государство было разделено между его сыновьями на западную и восточную половины. Во главе Западной Римской империи встал император Гонорий (395–423 гг.), Восточную (Византию) возглавил Аркадий (395–408 гг.). Иногда эпохой начала собственно Византии называют также время правления отдельных незаурядных императоров – Анастасия І Дикора (491–518 гг.), Юстиниана І Великого (527–565 гг.), Фоки (602–610 гг.) или Ираклия І (610–641 гг.). А когда речь идет не столько о византийском государстве, сколько о византийской цивилизации, то и вовсе обозначают ее начало VII в., когда империя потеряла свои восточные и северные владения вследствие арабских завоеваний и славянской колонизации.

За выбором любой из приведенных или ряда опущенных дат стоит своя логика, однако очевидно одно – Византийская империя непосредственно выросла из Римской, постепенно трансформируясь и приобретая все более своеобразные черты. Вопрос о том, когда именно их количество и качество достигло некоего уровня, позволяющего заявлять о переходе от античности к средневековью, остается спорным и ответ на него зависит от того, что именно будет выбрано в качестве главных критериев, свидетельствующих о свершившемся необратимом изменении. В любом случае основание нового императорского города, долженствующего стать резиденцией правителя и со временем постепенно превратившегося в полноценную столицу государства, вполне может считаться приемлемой точкой отсчета в истории византийского государства. День рождения Константинополя – 11 мая 330 г. – является, таким образом, днем рождения Византии, а последующие важные даты, свидетельствующие о становлении самобытного государства, – вехами взросления ребенка, все больше отрывающегося от материнского тела и приобретающего обособленность, самостоятельность и самобытность.

Принять именно эту, наиболее раннюю дату (тем более имеются все основания, что сами византийцы относили непосредственное начало своей государственности ко времени правления Константина I Великого (306–337 гг.), сочетавшего режим самодержавной монархии римского домината с христианской доктриной, а церковь – с государством. Епископ Евсевий Кесарийский, биограф Константина Великого, писал: «Все части Римской империи соединились в одно, все народы Востока слились с другой половиной государства, и целое украсилось единовластием, как бы единой главой, и всё начало жить под владычеством монархии… Все и всюду прославляли победителя и соглашались признавать Богом только Того, Кто доставил ему спасение. А славный во всяком роде благочестия василевс-победитель (ибо за победы, дарованные ему над всеми врагами и противниками, такое получил он собственное титулование) принял Восток и, как было в древности, соединил в себе власть над всей Римской империей. Первый проповедав всем монархию Бога, он и сам царствовал над римлянами и держал в узде все живое…»

Именно к сфере императорского правления и, в целом, государственного устройства относится еще одна особенность Византии, позволяющая сравнивать ее с Советским Союзом и, возможно, рядом других государств XX в. Имеется в виду якобы тоталитарный характер византийского государства, который многим советским интеллигентам, в особенности историкам, напоминал советский тоталитаризм сталинского образца, или же существенно более мягкий, «вегетарианский» авторитаризм (есди угодно, тоталитаризм-лайт) брежневской эпохи. Выдающийся византинист второй половины XX в., начинавший свою научную карьеру в СССР, а закончивший, после эмиграции, в США, Александр Каждан вспоминал в автобиографическом очерке «Трудный путь в Византию»: «…в глухие сталинские времена, когда я преподавал в Тульском педагогическом институте, мой друг, которому я излагал свои взгляды на византийскую централизованную экономику, воскликнул: “Да ведь это же все, как у нас!” Он не был историком, и ему можно простить поспешное заключение. Много позднее, когда хрущевская оттепель приоткрыла щель к свободомыслию и судьба перенесла меня в Москву, моя начальница настаивала на том, чтобы я выбросил из своей книжки характеристику императора Юстиниана І, данную ему современником, писателем Прокопием Кесарийским, ибо, говорила она, всем ясно, что я пишу не об Юстиниане, а о Сталине. Прокопий, разумеется, писал не о Сталине, но, как подданный тоталитарной империи, он пользовался известным стереотипом деспотического государя, который – в известных пределах – мог быть приложим к любому деспоту».

Восприятие Византии как некоего прообраза сталинского тоталитарного государства заставило в свое время отказаться от поприща византиниста известного специалиста по истории западноевропейского средневековья Арона Гуревича, поскольку, как он вспоминает в своей автобиографической «Истории историка», «начал все более отчетливо ощущать нарастающую неприязнь к предмету моих штудий. Византийские порядки слишком напоминали мне советскую сталинскую действительность». Для Александра Каждана же, наоборот, именно этот аспект византийской цивилизации был наиболее важным и привлекательным: «Византия оставила нам уникальный опыт европейского тоталитаризма. Для меня Византия не столько колыбель Православия или хранительница сокровищ античной Эллады, сколько тысячелетняя лаборатория тоталитарного опыта, без осмысления которого мы, видимо, не в состоянии представить себе наше собственное место в историческом процессе». Как отмечал еще один известный отечественный историк Византии Сергей Иванов, возможно, советские византинисты «были единственной категорией населения, которая в этих условиях получала некоторые интеллектуальные преимущества: ведь они жили в обществе, отдаленно напоминавшем объект их научных изысканий».

Идея сравнения общественного и государственного устройства Византии и СССР непостижимым образом овладевала умами советских государственных деятелей самого высокого уровня и поколения спустя. Американский византинист украинского происхождения Игорь Шевченко во вступлении к своей статье «Существовал ли тоталитаризм в Византии?» описывает интересный эпизод, случившийся дней за десять до августовского путча ГКЧП 1991 г. В это время в Москве проходил очередной международный конгресс по византинистике, и группу историков Византии пригласили в Кремль на встречу с вице-президентом СССР Геннадием Янаевым. Два момента врезались в память византиниста: заверения будущего путчиста в преданности президенту Михаилу Горбачеву и заданный Г. Янаевым вопрос о том, существовал ли в Византии тоталитаризм. И. Шевченко ответил в том духе, что, подобно многим централизованным государствам с единой господствующей идеологией, по самой своей природе инфицированным бациллой желания установления всеобщего контроля надо всеми сторонами жизни общества, Византия тяготела к тоталитаризму, но, учитывая то, что была страной эпохи средневековья, попросту не обладала соответствующими сугубо техническими возможностями для того, чтобы реализовать свое стремление в полной мере.

Предложенный ответ был, по словам И. Шевченко, первым, что пришло ему в голову в деликатных обстоятельствах высокого приема, однако, проверив его обоснованность в специальном исследовании, византинист пришел в итоге к выводу, что он был не так уж далек от истины. Однако можно ли утверждать, что лишь несовершенство технологического развития периода средних веков препятствовало становлению в Византии тоталитарного государства? Тяготело ли Ромейское государство к тоталитаризму? Имел ли император Византии безграничную власть над своими подданными, полнота которой не достигала всеохватывающего уровня в реальности лишь вследствие технической несовершенности эпохи? Словосочетание «ограниченное всевластие» может показаться нам оксюмороном, чем-то наподобие выражения «всемогущий бессильный», однако не будем спешить с выводами относительно Византии. Дело в том, что реальные права императора и возможности их реализации по отношению к подданным и государству были существенно если не ограничены, то скорректированы и упорядочены.

Несомненно, Византийская империя была централизованной монархией, во главе которой стоял император (по-гречески его называли василевсом). Он был самодержцем (по-гречески автократором) и считался центральной фигурой государства, его символом и одновременно олицетворением. Нередко императора называли также кесарем или августом, а еще деспотом – полновластным правителем, господином и владыкой. Пожалуй, каждый из византийских василевсов с легкостью мог бы приписать себе знаменитую фразу эталонного французского короля эпохи европейского абсолютизма Людовика XIV: «Государство – это я!» Не зря правителя именовали иногда «одушевленным законом».

Император был суверенен в своих решениях и один представлял всю полноту власти, а монархия понималась как его справедливое и законное правление. В этом видели залог целостности и единства общества и государства. Современники активно придерживались хорошо осознаваемой доктрины: один Бог – один василевс – единая Вселенская Римская империя. В речи к императору Константину Великому по случаю тридцатилетия его царствования Евсевий Памфил писал: «Закон царского права – именно тот, который подчиняет всех единому владычеству. Монархия превосходнее всех форм правления, многоначалие же, составленное из членов равного достоинства, скорее есть анархия и мятеж. Посему-то один Бог (не два, не три, не более, ибо многобожие есть безбожие), один Царь, одно Его слово и один царский закон, выражаемый не речениями и буквами, не в письменах и на таблицах, истребляемых продолжительностью времени, но живое и ипостасное Слово Бога, предписывающее волю Отца всем, которые покорны Ему и следуют за Ним». Разделение власти воспринималось как ее дробление и ослабление, порождавшее к тому же противоречия и, в итоге, противостояния и конфликты, разрушавшие государство, а потому считалось явлением сугубо негативным. Венценосная дама ХІ в., ромейская принцесса Анна Комнина, отмечала: «Где многовластие – там и неразбериха».

Император был верховным чиновником государства, облеченным высшей законодательной, исполнительной и судебной властью, выступал главой правительства и единственным законодателем, верховным судьей и главнокомандующим армией. При этом считалось, что он получает власть от Бога и занимает на земле положение, следующее непосредственно за Богом. Византийцы утверждали, что василевс «…ниже только Бога и следует сейчас же за Богом». Агапит, священнослужитель VI в., писал: «Государь по существу своего тела равен каждому человеку, но властию, с достоинством его соединенною, подобен всех начальнику Богу. Ибо он не имеет никого выше себя на земле». Наставляя правителя, он советует: «Будучи в высочайшем достоинстве, о император, выше всех почитай возведшего тебя в сие достоинство Бога: ибо Он, наподобие своего небесного царства, вручил тебе скипетр земного владения…»

Если Господь был Пантократором (по-гречески Вседержителем), властителем всего существующего во Вселенной, то василевс – космократором, то есть правителем всего земного мира, могущим и долженствующим устанавливать и поддерживать на земле соответствующий Божественному замыслу совершенный гармоничный миропорядок – так называемый таксис. Наглядно это проявлялось во время некоторых церемоний в храме Св. Софии, когда лишь император имел право находиться под куполом, располагаясь непосредственно под изображением Христа Вседержителя в центре купола. Так для присутствующих просто и понятно удостоверялась вертикальная связь по оси между Пантократором Господом и космократором василевсом.

Подобным образом визуализация идеи божественного происхождения императорской власти происходила и в тронном зале Большого императорского дворца Триконхе, служившем местом торжественных приемов и придворных церемоний. Построенный при василевсе Феофиле (829–842 гг.), он получил свое название по трем нишам-конхам в его восточной части. На своде центральной тронной конхи над троном василевса располагалась мозаичная икона Иисуса Христа. Когда входившие через три двери (две боковые были бронзовыми, а центральная – серебряной) поднимали очи на самодержца, он представал им сидящим под ликом Господа, создавая мощное визуальное подтверждение связи власти царя земного – императора и Царя Небесного – Бога. Власть василевса, как наместника Христа на земле, получала тем самым своеобразное овеществленное выражение.