Глава 3. Самоубийца

Спал я тревожно – может быть, из-за непривычной тишины в комнатах, а может, виной тому были события, произошедшие вчера вечером. Я долго ворочался с боку на бок в своей кровати, вставал выпить воды из графина, однако ни вода, ни ночная прохлада (все окна на ночь мы открыли) не избавляли полностью от тяжелой духоты. Я даже пожалел, что не уехал вместе со своими на дачу – там сейчас, наверное, куда свежее, чем в Москве. В третьем часу утра я встал и заглянул в комнату Коли – так и есть! Он тоже не спал, а читал при свете ночника книгу.

– Что читаешь, Николай? – спросил я.

– Загоскина, – ответил мальчик, не поднимая головы.

– Скоро уж рассветет. А ты так и не ложился.

– Так и вы не спите, Владимир Алексеевич, – ответил Коля, зевая. – Отсюда слышно, как ворочаетесь и ходите.

– Я уже старый, мне долго спать нельзя. Так весь остаточек жизни и проспишь.

– Тю! Да какой вы старый?

– Ладно, ладно…

Я постоял еще в дверях, глядя на читающего Колю. Никогда и никому на свете, даже жене Маше, я бы не признался, что он почти заменил мне умершего во младенчестве сына. Никогда и никому, потому что не хотел слишком сильно привязывать Колю к себе – он был парнем самостоятельным и умным, но и так уже начинал видеть во мне непререкаемый авторитет, даже подражать в своих, пока еще юношеских рассказах. Нет, если уж он выбрал литературную стезю, то пускай идет по ней самостоятельно, без внешнего давления. Да и в жизни не стоит все время держаться за отцовскую руку – я и сам рано ушел из дома, бродить по России, зарабатывать на хлеб своим трудом, оттого и знаю, как важно жить своей головой. Поэтому и стал тем, кем стал.

Коля поднял голову:

– Случилось что, Владимир Алексеевич?

– Нет, Коля, ничего не случилось. Спи.

Я ушел к себе, лег на кровать и закрыл глаза. Тотчас передо мной возникла картина – как мы втроем стоим над телом несчастной девушки, сломавшей шею при падении с галереи, и я требую от Елисеева, чтобы тот заявил в полицию о происшествии. Почему я сам не сделал этого? Почему доверился честному слову коммерсанта?

Но, вероятно, организм все же израсходовал все нервное напряжение, отпущенное мне на сегодня, – как только в спальне стало совсем светло, я заснул.

Проснулся я поздно – часы на стене показывали уже десять. Встав, по привычке сделал гимнастику и пошел умываться. На кухне Коля уже пил чай со свежими бубликами, намазывая на них масло.

– Газеты где? – крикнул я ему, перекидывая полотенце через плечо.

– Здесь.

– Хорошо. Налей и мне чаю покрепче, сейчас приду.

Посвежевший и окончательно проснувшийся после умывания, я вернулся на кухню.

– Нет ничего лучше холодной воды по утрам, Николай. Ты небось себе воду для умывания греешь? А вот я как Суворов – даром что из ведра не обливаюсь. Оттого зараза ко мне не липнет.

– Ха, – сказал Коля, – читал я про Суворова. Он хоть и обливался, зато болел часто. Так что еще неизвестно, какая полезней для здоровья – холодная вода или теплая.

– Ты думаешь? – рассеянно спросил я, разбирая утренние газеты. Но сколько я ни просматривал их, ни в одной не было даже двух строк о происшествии в магазине Елисеева. Да что же такое! Неужели Григорий Григорьевич меня обманул?

– Вы про утопленницу ищете? – вдруг спросил Коля, двигая ко мне масленку.

– Какую утопленницу?

Он взял «Московский листок», развернул и показал внизу, на третьей полосе, заметку о том, что сегодня в пять утра дочка профессора московского университета Мураховского, Вера, восемнадцати лет, бросилась с моста Водоотводного канала^[1], вероятно, с целью утопиться. Однако из-за того, что от жары канал сильно обмелел, она попала головой на место, где вода была неглубока. Потому Вера Мураховская скончалась на месте от перелома шеи, а течение не успело отнести тело. Несчастная самоубийца была обнаружена прохожими, которые и вызвали полицию.

Я с досадой бросил газету на стол. Все-таки обманул меня Елисеев! Все-таки соврал! И ведь идти теперь в полицию слишком поздно – ничего не докажешь! Продавцы магазина будут молчать, чтобы не лишиться места, а акт о самоубийстве, наверное, уже составлен – ни один следователь не оспорит этот акт, чтобы не портить статистику по уголовным делам. Ни один? Нет-нет, есть такой человек в Сыскном отделении!

Я выглянул в окно. Мой личный извозчик Ванька по прозвищу Водовоз уже стоял на противоположной стороне переулка, рядом со стройкой, и о чем-то переговаривался с каменщиками. Надев летний пиджак, я подхватил трость и нахлобучил на голову кепку.

– Коля, я уехал! Когда буду – не знаю. Слышишь?

– Ага!

Сев в пролетку, я приказал Ивану ехать в Малый Гнездниковский переулок, где находилось Сыскное отделение. Утреннее солнце уже вовсю пропекало Первопрестольную, прохожие старались держаться теневой стороны улиц. Только постовые потели в своих наглухо застегнутых кителях, время от времени снимая фуражки и вытирая пот со лбов. Водовоз ехал, как всегда, быстро – не успел я поудобнее устроиться на сиденье, а уже надо было вылезать. Мы договорились, что Иван подождет меня в тенечке неподалеку, и с тем расстались – я пошел в здание, куда обычный человек без особого приглашения старался не заходить. Спросив у дежурного при входе, здесь ли сейчас Захар Борисович Архипов, я направился в уже знакомый кабинет номер 204, обставленный по-спартански просто: стол, два стула и большая картотека. Сам Архипов, правда, находился в коридоре и наблюдал, как двое рабочих под управлением инженера компании «Белл» вешают ему на стену телефонный аппарат.

– Что, Захар Борисович, решили все-таки шагнуть в двадцатый век? – спросил я, протягивая руку.

Архипов протянул свою сухую сильную кисть и поморщился:

– Приказ начальства. За счет городской казны. Лучше бы купили аппараты Эриксона – они, говорят, надежнее. А в эти ящики хоть полдня кричи – не докричишься. Вы сами-то, Владимир Алексеевич, все без телефона живете? Уж кому как не вам, репортеру, нужна эта адская машинка.

Я кивнул:

– Уже подписал договор.

– С «Беллом»?

– Нет, с «Эриксоном». Редакция оплачивает половину суммы за установку и половину всех счетов за разговоры.

– Неплохо. Вот и будем перезваниваться. Вы ко мне по делу? Впрочем, конечно, по делу. Разве сюда без дела приходят? Особенно такие либеральные господа, как вы.

– По делу, Захар Борисович, по делу.

– Так… Поскольку вся эта история с телефонизацией моего кабинета закончится еще не скоро, пойдемте разве что в камеру.

– В камеру? – удивился я. – Вот так сразу? Без суда?

– В камере у нас хотя бы прохладно. И никто не помешает. А по результатам разговора я решу, выпускать вас на свободу или оставить за решеткой, благо вы сами явились.

– Ну, в камеру, так в камеру.

Мы прошли по коридору мимо лестницы вниз, мимо дверей других кабинетов – некоторые были распахнуты из-за жары, потом Архипов подвел меня к еще одной двери, которая ничем не выделялась, и постучал.

– Михалыч, открой, это я, Архипов.

Дверь отворил пожилой дядька с пустым рукавом вместо левой руки.

– Здравия желаю, Захар Борисович!

– И тебе. Мы тут с господином репортером потолкуем в камере.

Михалыч смерил меня тяжелым взглядом:

– Что, попался, голубчик? Смотри, какой здоровенный! Убил кого?

– Так точно, дядя, – отрапортовал я. – Вот давеча швейцар в ресторан не пускал, так я его и пришиб.

– Ах, душегубец, – насупился сторож камеры, – вот посидишь у меня, а потом в Сибирь в кандалах потопаешь. Будешь знать, как невинных людей убивать.

– Шутит он, Михалыч, – сказал Архипов, а потом повернулся ко мне: – Или не шутите, Владимир Алексеевич? С вас станется и швейцара пришибить. Не поэтому ли вы ко мне заявились?

– Шучу, шучу, – засмеялся я, – впрочем, дело мое действительно касается одной смерти. Только я в ней не виновен. Ведите в свои прохладные тенета, все расскажу как на духу.

Михалыч посторонился, и мы спустились по полутемной крутой лесенке куда-то ниже первого этажа. Лесенка упиралась в металлическую дверь с обычной тюремной решеткой. Архипов потянул дверь на себя и первым вошел в камеру, а я – следом за ним.

Это была маленькая полуподвальная комната с небольшим зарешеченным окном под самым потолком. Из мебели – только металлическая кровать, табуретка, привинченная скобами к каменному полу, такой же стол со столешницей, обитой старой клеенкой, да ведро в углу, прикрытое куском грязной фанеры.

– Да, – произнес я, оглядевшись, – бедновато, но и вправду прохладно. Для кого это вы держите такие апартаменты?

– Ну уж не для вас, – ответил Архипов, присаживаясь на кровать и указывая мне на табуретку. – Вы тут и так с трудом помещаетесь. Садитесь и рассказывайте. Полчаса у нас есть, а потом мне надо будет идти принимать работу этой телефонной артели.

Я сел на табурет и честно рассказал сыщику все, что со мной произошло за два последних дня. Он выслушал не перебивая, потом задал несколько грамотных уточняющих вопросов и задумался.

– Получается, Владимир Алексеевич, вы были свидетелем происшествия и не уведомили полицию.

– Так Елисеев мне пообещал сделать это!

– Елисеев! Он сейчас небось уже в Петербурге. Да и спросить с него будет нелегко – миллионер все-таки, общественный деятель! К тому же вы совершенно правы, если уже подписан протокол о самоубийстве, то вернуть дело на доследование будет очень трудно. На каких основаниях?

– На основании моих слов.

Сыщик скептически посмотрел на меня.

– Так все-таки вам угодно попасть под статью «недоносительство о преступлении»? К тому же, судя по вашим словам, Теллер, если мы вернем дело на доследование, не погнушается в крайнем случае свалить все на вас. Вы там были? Были. Смерть девушки произошла при вас? При вас. В полицию вы не обращались? Нет. Среди работников магазина Теллер обязательно найдет одного-двух, которые покажут, что это именно вы и столкнули девушку. Может такое быть?

– Может, – признался я. – Так что же делать, Захар Борисович?

– Зная вас, полагаю, вы не отступитесь?

– Не отступлюсь.

– Ну что же, – хлопнул себя по коленям сыщик. – Вам не впервой отнимать хлеб у нашей конторы. Чем могу – помогу. Вы ведь ехали ко мне, зная, что именно этим кончится? Вам просто было нужно мое содействие?

– Вообще-то я надеялся, что вы сами займетесь этим вопросом, – чистосердечно признался я, – какой из меня следователь?

– Уж какой есть, – ответил Архипов. – Что вам нужно? Адрес профессора Мураховского? Сейчас отыщем. Еще что?

– Мне нужны все подробности о кружке студентов – революционеров, собиравшихся в 70–е в подвале этого дома, – сказал я. – Мне нужна подробная история того, прежнего, Красного Призрака. Все, что я слышал об этом до сих пор, – скорее из области легенд. Мне нужен поименный список членов кружка и отчеты о поимке группы.

Архипов задумчиво почесал висок.

– Вы хотите, чтобы я зашел на чужую территорию, Владимир Алексеевич? Это вам надо не в Сыскной обращаться, а в жандармерию.

– А там у меня друзей нет, – беспечно ответил я.

Архипов посмотрел на меня удивленно – я впервые назвал его другом. Хотя мы находились по разные стороны баррикад, однако события последних трех лет сблизили нас – мы вполне могли бы стать друзьями. Хотя… конечно, не прилюдно.

– Ладно, – сказал сыщик после неловкой паузы – вероятно, и ему в голову пришли те же мысли, что и мне. – Что смогу, то сделаю. Постараюсь успеть к вечеру. Сам приеду к вам в Столешников с этими списками. Не почтой же их отправлять!

– Спасибо, – поблагодарил я. – А теперь выпустите меня отсюда, а то я уже озяб в вашем узилище.

Архипов, не вставая с койки, посмотрел на меня внимательно.

– Я вот думаю, – произнес он, – а не оставить ли вас тут, Владимир Алексеевич, действительно под замком? Чую я, с моей стороны это было бы более благоразумно, чем ввязываться с вами в очередную авантюру.

Сидеть и ждать у моря погоды – нет, такого никогда не было в моей натуре. Выйдя, наконец, на улицу из камеры Сыскного отделения, я отпустил Ивана на вольные хлеба до вечера, а сам пешком пошел к Козицкому переулку, чтобы поговорить с Теллером. Я был уверен, что именно он предложил избавиться от тела девушки, инсценировав ее самоубийство – вряд ли Елисееву хватило бы на это порочной фантазии.

Как я и предполагал, на мой стук в дверь охраны никто не ответил – видимо, сторожа получили категорический приказ не пропускать репортера Гиляровского. Да только от меня так просто не отделаешься – уж если я решил сегодня же поговорить с Теллером, так сделаю это, чего бы мне ни стоило! Я вернулся на Тверскую и огляделся – ага! Неподалеку ошивался мальчишка лет четырнадцати – в дырявых штанах и почти черной от грязи рубахе, подпоясанной куском бечевки. Он приставал к редким прохожим, выпрашивая милостыньку – по копеечке.

– Эй! Хочешь заработать, парень? – крикнул я ему.

Попрошайка недоверчиво приблизился.

– А че делать-то? – спросил он ломающимся голосом.

– На тебе рубль. Беги на Тверскую площадь к пожарной части и кричи, что вот за этим забором – пожар.

– Так меня прибьют, если поймают потом.

– А ты не попадайся. Придешь вечером в Столешников переулок, спросишь, где живет репортер Гиляровский. Или просто – Гиляй. Получишь еще рубль. Понял?

– Понял, – кивнул мальчишка. – Ты, что ли, будешь Гиляй?

– Я.

– Не забудь. А то расскажу, что это ты меня подучил.

– Беги, беги, уж не забуду, не сомневайся!

Мое поручение паренек выполнил в точности. Конечно, пожарный экипаж с грохотом и колокольным тревожным звоном не подкатил к забору – я на это и не рассчитывал. Зато не прошло и четверти часа, как подошел пожарный инспектор – проверить, на всякий случай, – правду ли кричал мой артист. Он долго ходил вдоль забора, принюхиваясь, пока я не указал ему на дверь, встав сбоку так, чтобы охрана меня не заметила. Инспектору на его стук открыли, и он потребовал впустить его для проверки информации о возгорании огня. Поскольку никакого пожара на самом деле не было, охранник начал препираться с инспектором, но тот был тертый калач и пригрозил вызвать прямо сейчас пожарную команду, которая топорами и баграми разберет весь этот чертов забор по досточке. Тут-то охранник и понял, что спорить дальше становится опасно. Он попросил подождать, пока сбегает за старшим. Воспользовавшись его отсутствием, я подошел к инспектору, предъявил ему свой билет добровольного помощника пожарной охраны, выданный мне главным брандмейстером Москвы. Этот билет, впрочем, почти не пригодился – мое имя было хорошо известно московским пожарным, с которыми я не раз выезжал по тревоге. Инспектор, представившийся в ответ Петром Никитичем, охотно согласился, чтобы я сопровождал его в качестве помощника. Так что, когда явился Теллер, я уже стоял с самым невинным видом за плечом инспектора. Теллер заметил меня, но сделал вид, будто ему совершенно все равно – есть я или меня нет. Он заявил, что никакого пожара в здании не существует и что он вообще не понимает, отчего это инспектору вздумалось проводить проверку. Но Петр Никитич был из старых служак – если уж он получил задание, то намеревался выполнить его во чтобы то ни стало. Кроме того, как я начал подозревать, ему и самому было любопытно, что же за такое архитектурное чудо, о котором все говорят, скрывается за забором. Поэтому он пригладил свои седые усы и снова пригрозил вызовом пожарной команды, если его не впустят. Тут Теллер, кажется, догадался, чьих рук это дело. Он прожег меня яростным взглядом и посторонился, пропуская инспектора, но стараясь при этом не дать пройти мне. Однако Петр Никитич не оплошал. Он повернулся и позвал меня к себе.

– Погодите! – сердито прошипел Теллер. – Вас я пропускаю как инспектора пожарной охраны. А вот при чем тут репортер? Или теперь пожарные получают комиссионные в редакциях?

Зря он сказал это. Петр Никитич остановился как вкопанный.

– Так-так, – холодным голосом произнес он. – Ты, любезный, болтай, болтай, да меру знай. А то сейчас потребую у тебя всю документацию на предмет соответствия пожарной безопасности, а потом выпишу предписания на переделку здания, как создающего угрозу.

Конечно, инспектор блефовал, таких полномочий у него не было – для исполнения этой страшной угрозы потребовалось бы создание нескольких комиссий. Но я надеялся, что Теллер этого не понимает. В конце концов его делом было обеспечение охраны, а не документооборот. Он следил, чтобы никто не забрался за забор, не причинил ущерба имуществу, чтобы работники не воровали, да еще охранял Елисеева, когда тот приезжал из Петербурга. Остальное не было его заботой. Так что нехитрый обман инспектора Теллер не раскусил. Он посторонился, пропуская меня, и пока мы шли ко входу, шепнул:

– Твоя работа, Гиляровский?

– Моя, – с удовольствием ответил я.

– Зачем?

– Поговорить надо, Федор Иванович.

Теллер сплюнул на землю.

– Поговорим!

Это прозвучало угрожающе, однако мне в жизни угрожали и более солидные бандиты, чем какой-то начальник охраны магазина.

Внутри Теллер подозвал старшего продавца из отдела колониальных товаров и попросил его пройтись с пожарным инспектором по всем помещениям, куда тот пожелает попасть. Наконец Петр Никитич ушел, предвкушая увлекательную экскурсию, и тогда Теллер отвел меня в сторонку – к двум резным колоннам.

– Ну, что вам нужно?

– Обманули вы меня вчера, Федор Иванович! – сказал я укоризненно. – Вы, а главное, Григорий Григорьевич. Обещали, что обратитесь в полицию, а сами…

– Я и обратился, – раздраженно ответил Теллер.

– Да перестаньте! – сердито воскликнул я. – Вы отвезли девушку в Замоскворечье и сбросили с моста в Обводной канал. Я сегодня утром читал об этом в «Московском листке». Или скажете, что я не прав?

– Не во всем. Я действительно сделал так, как вы сказали. Но это именно я сразу позвал городового и указал на тело. Так что с формальных позиций я выполнил все, что обещал Григорий Григорьевич. Я вызвал полицию? Да. Просто никто не давал вам слово, что полицию вызовут именно сюда, в магазин.

Я заскрипел зубами. Облапошили!

– Чья была идея с мостом? – спросил я. – Ваша, Теллер, или Елисеева?

– Моя, – тут же ответил охранник. На мой взгляд, слишком поспешно.

– Врете, Федор Иванович!

Он пожал плечами и отвернулся.

– Этой трагедии можно было избежать, – сказал я, – если бы вы тогда дали мне время рассказать про тайные ходы под этим домом.

– Тайные ходы? – спросил Теллер безучастно. – Нет там никаких тайных ходов. Все подвалы специально проверялись и ремонтировались. Если бы рабочие нашли какие-либо норы или ходы, они бы тут же мне доложили. Поверьте.

– Но ведь эта девушка как-то появилась в магазине. Да и раньше ваши продавцы видели Красного Призрака – мне Елисеев сам об этом рассказывал.

Теллер осмотрелся по сторонам – не подслушивает ли нас кто, а потом повернулся ко мне и отчетливо произнес:

– Послушайте, Гиляровский, не суйте нос не в свое дело. Вы не понимаете – Елисеев вкладывает в этот магазин миллионы. И доход собирается получать не меньший. Вы даже не представляете себе размаха его дела, всей этой огромной торговой машины, которая ждет только сигнала, чтобы начать приносить ассигнации. Вы думаете, я как начальник местной охраны позволю вам вставлять Елисееву палки в колеса? Да будь вы хоть сам генерал-губернатор, хоть царица Савская, ничего у вас не выйдет. Вы же денег хотите, Гиляровский? Отступных хотите? Сколько вам нужно, чтобы вы перестали вертеться под ногами? Говорите сейчас. Я позвоню Григорию Григорьевичу, и если он согласится на расходы, выплачу вам. А после – проваливайте, чтобы и духу вашего тут не было!

– Дурак ты, Теллер, – сказал я сухо. – Погибла девушка. Ты ее опозорил, выставил самоубийцей. При чем тут деньги? Учти, я все равно выведу тебя и Елисеева на чистую воду. Будете у меня знать, как обманывать Гиляровского.

Я еле сдерживался, чтобы тут же не двинуть Теллера по зубам – прямо под его светлые усики. Но и он, кажется, уже с трудом держал себя в руках. Дело непременно кончилось бы дракой, однако начальник охраны неимоверным усилием подавил свою ярость.

– Посмотрим, – сказал он. – Посмотрим. А пока прошу покинуть магазин.

И я ушел, твердо решив для себя, что наша встреча с Теллером – не последняя.