Снова общий гневный ропот. Только Эанна сказал, преспокойно отправляя в рот кусок мяса, который он до сих пор тщательно поливал несколькими соусами:

– Ты так говоришь, Ицлан, как будто Вирайя соучастник. Видишь, он даже побледнел…

– Да ну тебя, – отмахнулся Вирайя. – Действительно, страшное дело; может, сто лет такого не было…

– Страшное, – серьёзно ответил Эанна. – А какова причина убийства, интересуешься?

– Интересуюсь, – не подумав, сказал Вирайя. Тут же старый Ицлан воздел глаза к потолку, отвернулся и плюнул.

– Да, причина! – твёрдо повторил Эанна. – Хотя ты, Ицлан, считаешь кощунством говорить о чём-либо, кроме самого факта убийства, я все-таки скажу тебе и всем вам, друзья мои: достойный Нара затравил сына этой рабыни гепардом!

– Ну и что? – спросил Ицлан. – Значит, виноват был!

– Да не был он ни в чем виноват! Для развлечения своего затравил… – Врач отёр пот со лба, нехорошо усмехнулся. – Нет, чтобы радоваться, что её отпрыск повеселил хозяина, – взяла и раскроила ему череп какой-то статуэткой!..

– Напрасно ты смеёшься, – угрюмо упорствовал Ицлан. – Некстати!

– Отчего же, смеяться всегда кстати…

– Эанна! – крикнул надзиратель, багровея и приподымаясь на локте. Врач тоже приподнялся и заорал так, что рабыни испуганно замерли – кто с подносом, кто с кувшином:

– Я не смеюсь только над правом матери мстить за сына! Мстить подлецу и садисту, Ицлан!

Вирайя, хорошо знавший врача, почувствовал, что разгорается один из тех скандально-острых споров, которые так пугают и манят в доме Эанны. Какая жалость, что у Вирайи нет ещё таких твёрдых убеждений, как у Эанны или его умных друзей-противников!..

– Назови меня недостойным имени Избранного (ты уже не раз это делал), но я считаю, что, поскольку раб может испытывать те же чувства, что и мы с тобой, надо уважать в нем человека!

Вот это опаснее всего. Эанна не признает авторитетов, глумится над общепризнанными взглядами… Сколько раз давал себе слово Вирайя не бывать здесь – и снова ехал в салон, навстречу греховной сладости вольных споров.

Насколько было известно Вирайе, «вольнодумию» врача положила начало некая юношеская любовь к столь же юной рабыне… а может быть, просто первая влюблённость, но столь необычайно светлая, такая, о которой до конца дней сладко щемит сердце. И что-то ужасное случилось с этой девчонкой… что-то, в чем вынужден принять участие сам Эанна. Он так и не женился, хотя был лаком до женщин. Потом, как говорил сам Эанна, идею человеческого равенства укрепила в нем работа медика. «Внутри-то у всех одинаково… что у последнего раба, что у иерофанта… особенно после смерти. Все болеют, все жалуются; все, если больно, на тебя по-собачьи смотрят: помоги! Какие уж там посвящения…»

…– Конечно, «коротконосые» лишены нашей утончённости, но зато чувства у них ярче и сильнее.

Ицлан побагровел так, что стало страшно за него, и не смог сказать больше ни слова. Вмешалась маленькая, подвижная женщина с обезьяньим личиком под сиреневой чёлкой – жена инспектора колониальных распределителей, ныне пребывавшего у Ледяного Пояса:

– Не знаю, сильнее ли у них чувства, – но за своего сына, спаси его Единый, я бы любому перегрызла горло! Но ты, Эанна, должен быть последовательным. Если уж рабы – такие же люди, как мы, то почему не отпустишь на волю своих?

– Я думал об этом, Танит. Это наивно. Во-первых, никто не включит их в систему распределения. Если не моими, то чьими-нибудь рабами они станут. Во-вторых… они все-таки не совсем такие, как мы. Слишком велика дистанция.

Подозвав жестом одну из северянок, Эанна заставил её сесть рядом и обнял за плечи. Ловкая, прекрасно сложённая, эта крепкая курносая девчонка не слишком проигрывала даже в обществе красавицы Аштор. Пушистые ресницы были в страхе опущены, но из-под них то и дело стреляла чистейшая голубизна.

– Вот, – сказал врач. – Смотрите, какое чудо! Она родилась там, где никто и не слышал о нашей стране. Зато каждый ребенок из её племени знает, что несколько раз в год прилетает громадный дракон и уносит самых здоровых парней и девушек. Она перепугана раз и навсегда. Я долго отучал её дрожать перед любым механизмом. Будь я проклят, – она удирала от водослива в отхожем месте! Если я её отпущу, она заблудится на Парковой горе. Раб не может покинуть пределы Meтpополии – но даже если я уговорю пилота «дракона» отвезти её домой, она не сумеет показать, куда надо лететь. А здесь ей совсем не плохо. Во всяком случае, как бы я ни напился, я не заставлю её драться на ножах с другой такой же девчонкой… и не буду ломать ей пальцы щипцами для орехов, как любят в Висячих Садах!

– Кто говорит о крайностях? – немного успокоившись, запыхтел Ицлан. – Пусть я не считаю раба человеком, но наслаждаться его муками я тоже не стану. Я даже животных никогда не мучил… Не думай, что я оправдываю покойника Нару. Но согласись, что раб должен знать свое место, иначе завтра он подымет руку на Избранного по меньшему поводу, а послезавтра – из-за плохого настроения…

– Ты прав, – грустно сказал Эанна. – Такая уж система. И эту рабыню надо казнить… надо, ничего не поделаешь. Но я бы установил какую-нибудь ответственность и, для Избранных… хотя бы за чрезмерную жестокость! Караем же мы отца или мать, искалечивших свое дитя. А рабы – наши дети.

Он убрал руку с плеча скорчившейся девушки, и она неслышно ускользнула.

– Но почему же это так? – заговорил Хассур, блистая впалыми глазами и назидательно подняв костлявый палец. – Почему «коротконосые», существуя на свете столько же, сколько Избранные, не создали своей культуры, городов, машин? Разве это не говорит о врождённой неполноценности «коротконосых»? О том, что сам Единый установил неравенство рас, а значит, и рабство?

Из-под башенного лба Эанны словно выстрелы сверкнули; он окончательно сорвался и налетел на Хассура:

– У тебя достаточно высокое посвящение – читай хроники! Мы сами, сами делаем их неполноценными. Держим весь мир в невежестве и нищете – пусть плодится дешёвая рабочая сила! Ни одна машина не может быть вывезена за пределы Островов Избранных – кроме вооружения постов! Ни один раб, побывавший здесь! Священная необходимость? Нет! Страх обзавестись соперниками, вот что это!

Вирайя понял, что Эанна потерял контроль над собой и теперь наговорит такого, что не годилось бы слушать людям низших посвящений – например, Аштор. А ей хоть бы что – глаза горят вниманием и любопытством…

– Читай хроники, говорю тебе! – бушевал врач. – Знаешь, как возникали города и царства на великих реках, на Внутреннем Море, в Восточном океане? Воинственные, наивные, смелые… Где они теперь, а? Потомки уцелевших до сих пор бредят божьим гневом. Слыхал про Сестру Смерти? А они её видели…

– Эанна, – предостерегающе шепнул Вирайя, погладив его плечо.

– Всё это логично, – увернулся Хассур, – но ты, кажется, сомневаешься в справедливости воли Единого? Согласно ли это с учением Ордена?

И наступила тишина, нарушаемая только плеском воды. Эанна, кажется, сам испугался своих резких слов, их неожиданно грозного звучания.

– Об этом ты поспоришь со священниками, – хрипло ответил врач, наливая себе объёмный кубок вина. И тут Аштор гениально разрядила напряжение, грациозно подобрав ноги и протянув руку в ожидании опоры. Вирайя вскочил пунцовый, со слезами на глазах и неистово бьющимся сердцем. Все высокие материи разом вынесло из сознания. Аштор балетным движением перемахнула канал, подала руку архитектору и таким взглядом обвела гостей, словно вполне отчетливо сказала: «Советую всем заняться тем же…».

Танит с сиреневыми волосами, поймав беззвучный сигнал, засмеялась и крикнула:

– Вот кто мудрее всех нас! Браво, Аштор, – мы просто болтуны! Эанна, нет ли среди твоих полноценных рабов… красивого молодого мулата?

– Поищем, – улыбнулся, принимая игру, хозяин дома. – Ты сама проверишь его полноценность!

Ицлан добродушно похохатывал; только Хассур мрачно блестел глазами, отрывая виноградинки от грозди на блюде и бросая их обратно.

…Он догнал Аштор в самой глубине аркады, где лишь две-три свечи роняли тусклый свет на расстеленную шкуру мамонта.

Гетера стояла перед зеркалом, сбросив безрукавку и разглядывая свои круглые молочно-белые груди. Заслышав шаги Вирайи, не обернулась, только сказала:

– Надо бы загореть… Я слишком много сплю днём.

И медленно расстегнула широкий ремень, шитый золотом и бисером.

Вирайя сел на шкуру, испытывая чувство неловкости: эта победа казалась ему непропорционально большой, не соответствовавшей его усилиям… усилиям, которых не было вовсе.

Высоко подымая точёные ноги, она высвободила их из упавших брюк. Затем прилегла рядом, не прижимаясь, давая себя осмотреть. Ногтями поиграла с нагрудным знаком Вирайи:

– О чем ты думаешь? Ты какой-то грустный.

– Ты могла бы мучить раба? – спросил он; от её ответа, как ни странно, что-то зависело в предстоящем любовном сближении. Аштор спокойно ответила:

– Не бойся, не могла бы. Я никого не могу мучить, даже если меня об этом просят.

– Просят?

– Да, есть и такие.

Она придвинулась ближе, подтянула колено к животу и обхватила его руками.

– Может быть, ты недоволен, что я увела тебя из зала?

– Что ты!..

– Не знаю. Есть мужчины, которые любят всё делать на виду у гостей.

– Они неполноценные, – сказал Вирайя, и оба рассмеялись, припомнив сегодняшние разговоры.

Странно, – ему не хотелось бурных ласк. Эта женщина, такая царственно-прекрасная, вдруг показалась Вирайе нуждающейся в жалости и защите. Он нежно привлек её голову к себе на грудь. Она охотно пристроилась, вздохнула. Сказала:

– Вот ты какой, бог…

Он поднял голову, почуяв чье-то присутствие.

Под аркой, на берегу канала стоял и молча, внимательно смотрел на них человек, обтянутый чёрной кожей, с золотым крылатым диском на груди, в зеркальном шлеме. В левой руке у него был красно-белый полосатый жезл, на поясе висели плоский динамик с микрофоном и пистолетная кобура. Вестник Внутреннего Круга в полном облачении, торжественно-окаменелый.

Аштор, вскрикнув, отползла в угол и стала натягивать на себя край шкуры – только глаза блестели, как у загнанной кошки. Вирайя встал на ватных ногах, выпрямился.

– Именем священного Диска! Вирайя, сын Йимы, адепт малого посвящения Внешнего Круга?

– Я.

– Слава Единому, жизнь дающему, вечному.

– Слава Никем не рождённому, – ответили губы Вирайи.

– Посвящённый, следуй за мной.

Гости лежали, уткнувшись лицом в ковер. Валялись надкушенные фрукты, перевернутая посуда. Архитектор, проходя, подумал, как забавно торчит кверху зад Эанны, обтянутый домашним халатом.