Глава 1. Предыстория, или Как я не умер

Я застрял на бетонном островке полтора метра на три. Сверху козырек, залитый «жижей», слева стена, справа стена, под ногами восемь метров высоты и непонятной природы хищная аномалия.

«Пожрать бы» – с этой мыслью я поднимаюсь с холодной плиты. Сразу ощущаю, насколько слаб. После сна тело не чувствуется отдохнувшим, подтягивает живот. Голова тяжелая, словно набита пылью. Шагаю к перилам, облокачиваюсь. Тело провисает на предплечьях как на подпорках. Окидываю усталым взглядом осточертевшую за пять дней картину: мертвые пятиэтажки, запустение и разруха. Оконные проемы слепо взирают на выложенную из плит, заросшую мхом и травой дорогу, за которой начинается облезлый тихий лес. Временами, а по большей части ночью, его мертвую тишину вспарывают жуткие вопли. Слышатся булькающие предсмертные визги, гавканье, треск, словно великан бродит и валит деревья.

Иногда, когда трескучая темень приближается к домам, я надеваю респиратор, осторожно, стараясь не вляпаться в «жижу», вползаю в дверной проем и замираю на узкой полосе вздувшегося паркета у стены. Жмусь к холодным выцветшим обоям, слушаю одним ухом треск ветвей, другим – шорохи и шаги, которыми живет темнота брошенного здания.

Справа на дороге, метрах в ста от накренившейся осины перетекал и дрожал в «мясорубке» воздух, в ржавом уазике с поднятым капотом искрила «электра», в траве у стены в примятом круге «комариной плеши» виднелся чей-то раздавленный скелет.

Я опустил голову, посмотрел на берцы, подумал, что они из натуральной кожи, – потекли слюнки.

С лестничной площадки донесся резкий визг. Я не обернулся и даже не вздрогнул. Снорки дерутся – обычное дело. Они не представляют для меня опасности. «Жижа», которая заперла меня на балконе, в то же время и оберегает. Поначалу я боялся, что они попытаются спрыгнуть сверху, а потом, когда оголодал, даже мечтал об этом. Но нет, они лишь однажды, сидя у края крыши, смотрели на меня круглыми стеклами противогазов. Поворачивали головы то одним, то другим глазом, при этом оголовки шлангов мерзко скребли и постукивали по бетонной стене. Стоило мне поднять руку с пистолетом, как они тут же скрылись. Пробовал приманить их свистом, уговаривал – все зря.

«Блуждающий свет» красивый издалека, и особенно ночью, но в непосредственной близости волосы на руках встают дыбом и шевелятся на голове, словно призрак ерошит. Яркий свет слепит, а высокий гул тошнотной вибрацией отдается в брюхе и подкатывает к горлу. Снорки боятся его, убегают.

Я истощен,воды осталось на один палец в кофейной банке, к тому же она подтекает. Под ней все ширится мокрое пятно, и я ничего с этим поделать не могу. Еды никакой. Бессонные ночи, страх, безнадега измотали в конец, на чертовом балконе чувствую себя, как в клетке, и неоткуда ждать помощи. Остался с СПС и двумя обоймами к нему. Мой шмотник, как и калаш, наверное, забрал Ма́зур.

Я все чаще поглядываю вниз, и смерть от падения уже не кажется такой жуткой. Все одно лучше, чем шагнуть в аномалию. Черный, словно из графита,скелет справа от входной двери постоянно мне напоминает об исходе. Можно еще застрелиться, но боюсь, не хватит духа. Смерть от пули кажется очень болезненной и какой-то уродливой, что ли. Представляю, как кусок металла вырывает часть черепа, в клочья разносит мозги… Пусть уж после смерти все мое останется при мне, хотя бы на какое-то время.

Мне начинают мерещиться странные вещи. Слышу голоса и звуки, которых не должно быть. У меня есть еще немного времени, отвел себе два, от силы три дня, и его нечем заполнить, кроме как рассказать вам о превратностях судьбы, загнавших меня в эту западню.

Парень, в общем-то, я не глупый, люблю читать беллетристику, особенно Стругацких. После школы ринулся в Москву за знаниями. Без проблем поступил в «Плешку», и казалось, жизнь прогибается, выстраивается в прямую дорожку и невдалеке уже маячит светлое будущее. Прощай, далекий Мухосранск, а точнее, село Полоцкое Читинской области с деревянной школой и кирпичной церковью, с разбитыми проселочными дорогами, с баскетбольной площадкой у мусорных баков, с «градообразующей» валяльной фабрикой дореволюционной постройки, с пьяной лесопилкой, сзагибающимся совхозом ООО «Буренка».

Искренне надеялся больше туда не возвращаться. Даже навещать мать не было в моих планах. Она осталась в тесной однушке с бумажными обоями и с треснутым плафоном в прихожей. Отец умотал на севера́ за длинным рублем, когда мне было три, там и остался. Мать его не искала – невелика потеря, пил и ее поколачивал. Работала она на «валяльке» учетчицей, вечно уставшая и злая.

Моим воспитанием занимались школа да улица. Рос, как сорняк придорожный. Если бы не периодические росписи моего чресла широким ремнем (все, что осталось от отца), я бы прямиком после восьмого угодил на фабрику. Мать постоянно пугала ею. До сих пор слышу ее сиплый, будто простуженный голос: «Будешь двояки носить, пойдешь валяльщиком шерсть шелудивую в кислоте мочить. К тридцати годам выкашляешь бронхи, а еще через пяток, в лучшем случае, если курить не будешь, за ними полетят и легкие».

Так вот, я поступил в «Плешку», жизнь удалась. Немного расслабился, и судьба меня тут же лягнула. За прогулы и низкую успеваемость пробкой вылетел из вуза на Родину. Вернулся побитой собакой, устроился на лесопилку. Там платили меньше, чем на фабрике, зато бронхи до сих пор при мне.

На распиле пристрастился к картишкам, к спиртному уже в столице успел. Со своей феноменальной памятью я без труда обыгрывал коллег по цеху и даже временами поддавался, чтобы меня не слали лесом. В карманах завелись деньжата, а вместе с ними и понты. Купил старенький, но еще годный 124-й мерс. Катал Ритку в соседнее село в клуб. Скоро перестал ходить на работу и только кочевал на железном коне от лесопилки к бане, оттуда в фабричные подвалы, затем в котельную, иногда на блатхату к Чеху.

За день я объезжал все злачные места, где играли на монету. Уже и думать забыл про Москву, какую-то там «Плешку» – флэшку. Оказалось, и в Полоцком можно жизни радоваться. Вот только мать все ныла и талдычила, надо мне, дескать, из этой дыры выбираться. Я как бы обещал ей, но без серьезных намерений, тянул, придумывал отговорки.

И все же выбрался, вернее, меня выбрали осенним призывом в мотострелки. Где верой, где правдой отслужил положенное и вернулся. Ритка к тому моменту уже полгода как обрубила каналы связи. Узнал от Костяна, что спуталась она с комерсом из Овдеевки. Соха имел несколько торговых точек, заготавливал древесину и браконьерничал. Разъезжал на гелике, ходил в почете.

Я по дурости поехал к нему разборки чинить, еще напился к тому же. Стыдно вспоминать. Меня отлупили как следует, унизили и пинками выгнали взашей. К тому же колеса прокололи. Ехал назад на спущенных – покрышки, диски под замену. По дороге клял судьбу, обещал Сохе вендетту разную, а Ритку умыть горючими слезами. Так мне тогда обидно стало, и, главное, не проходило.

Просыпался и засыпал с мыслью о мщении. Не мог успокоиться, но ничего дельного не придумывалось, пока случайно за игрой в фабричном подвале не узнал от Тимони о некоем Леще, который вернулся из какой-то там зоны с карманами, набитыми бабуленчиками. Как потом выяснил, зоной оказалась вовсе не тюрьма, а территория вокруг жахнутой Чернобыльской АС.

«Там опасно, стреляют, ее охраняют от прохожих, но там хабара на уйму тугра», – шепелявил Лещ, поднося сигаретку к обветренным губам левой рукой, правую до локтя в зоне оставил.

Тогда я понял, для ответочки козырной мне туда надо. Загорелся, даже культя его не остановила. В течение следующей недели назанимал у всего поселка денег, сел на мерина и умчался в закат.

Рассчитывал по-быстрому срубить гроши, вернуться королем, расплатиться со всеми, утереть нос Сохе, а главное, огорчить Ритку. Чтобы жалела мочалка драная и локти кусала потом всю жизнь. Конечно, будет проситься обратно, умолять, но на такой случай в голове уже теснились тексты.

Я мечтал о бентли, о красивой жизни, впрочем, как и большинство, кто попадает в Зону.

Минуло восемнадцать месяцев, а я нищ, сижу на бетонном пятачке без ствола, шмотника, поглядываю вниз и примеряюсь, как бы половчее расшибить голову.

Чинга был моей надеждой. С его опытом и чутьем я рассчитывал неплохо подняться. А оно вон как вышло.

Глава 2. Трефовая отмычка

Я бродил по зоне, время от времени сходился и разбегался с разными сталкерами. Хабар сдавал в баре «Светилище» скупщику Каперу и тут же подсаживался за стол «Трефового шалмана» в надежде приумножить капитал. Местные игроки нечета полоцким тупарям, шаромыжники еще те.

Проигравшись в хлам, костеря себя последними словами, зарекаясь, снова шел в рейд. Но как только в кармане звякала монета, мой взгляд снова устремлялся к столу под большим зеленым абажуром с висюльками. Мне иногда везло, но беда еще в том – не могу вовремя остановиться.

Никогда не думал, что придется идти на дальняк с Коча́ном. Мерзкий тип, скажу вам. С красно-кирпичной рожей, с гнилыми зубами, щербатый, тупой, злой, с мозолями на кулаках.

В общем, я проиграл ему столько тугриков, что не мог отказаться идти отмычкой. Предстояло побродить с Кочаном по подвалам Агропрома и найти кое-что. Что именно, бичеган не говорил.

Всю дорогу мы молчали. Я шел живым тральщиком впереди, Кочан следом на удалении пяти шагов. Даже на привалах ели молча, как собаки, глядя в разные стороны, и только челюстями работали. Мечтал, чтобы побыстрее закончился рейд и я с минимальными потерями вернулся в «Деревяшку». Но по мере продвижения вглубь зоны все отчетливее осознавал, что с экономией не получится и побыстрее тоже.

Временами мы натыкались на мутантов. Где получалось притаиться и переждать, где обойти, а где не получалось – пускали в ход оружие. По большей части пускал я, расходуя драгоценные патроны. Кочан не стрелял до последнего, словно соревновался со мной, у кого крепче нервы. У него имелся огромный пехотный тесак, и он ловко с ним управлялся. Мой штык-нож в сравнении с ним казался зубочисткой. Чтобы не тратить боеприпасы, Кочан орудовал им как индийский крестьянин мачетеро в сахарном тростнике. Мне же приходилось всю нечисть отстреливать на подступах. Так же обстояли дела и с гайками. Обкидывая аномалии и выявляя границы, тратил их уйму. Чертов уйбуй стоял позади и даже не делал вида, что страхует. В расслабоне, опустив калаш, тянул сигаретку, изредка взглядывая по сторонам.

На последнем привале, когда из-за деревьев уже виднелись мрачные коробки Агропрома, он сказал, что надо забрать тайник в северной части подземелья. Зюзя ему завещал, дескать. Я мысленно матюкнулся. Именно об этом всю дорогу молился – хоть бы не дальний сектор, хоть бы не северный. Кочан, падла, надо думать, опасался, что я ни за какие тугрики в такую задницу не полезу, поэтому сказал в последний момент.

Мне не приходилось раньше посещать институтские подвалы, но слышал от ветеранов, что зомбяками да аномалиями те места богаты. Я поинтересовался у Кочана, не многовато ли он хочет за карточный долг. Тот ощерился и недобро так ответил: «В самый раз, халелик». После этих его слов у меня в голове и промелькнула мыслишка вальнуть его где-нибудь по дороге. Но сразу понял, плану этому не осуществиться. Как бы он ни был туп и омерзителен, убить его я не смогу. По крайней мере, до тех пор, пока он не станет явно угрожать моему существованию.

Я людей не убивал, не знаю, каково это. Надеюсь, и не придется. Также надеюсь, что мысль, отвергнутая мною, не перекочует в голову ублюдка. Тот уж точно задумываться не станет. Хотя какой резон? Я на хабар не претендую. Отработал тралом и разбежались. Я даже маршрутец мысленно накидал, чтобы на обратном пути подсобрать артов малость. Если… если только Кочан не захочет оставить наследие Зюзи в секрете.

Не помню, у кого читал, и в дословности сомневаюсь, но смысл фразы таков: «Самое опасное в охоте за сокровищами начинается, когда его находишь». Да уж, надо не зевать.

В воздухе висела противная морось, серое небо давило чугунным прессом, брюки от сырой травы по колено вымокли, смазанные берцы пока еще сопротивлялись влаге. Автомат я держал у груди, пальцем придавливал спусковой крючок. Шел предельно внимательно и осторожно. Территории вблизи Агропрома беспокойные. Кроме аномалий и мутантов, в зданиях НИИ оформили себе базу долговцы.

Мы с ними не ссорились, и делить нечего, но они могут задать ненужные вопросы. Так что спуститься под землю мы должны инкогнито. Кочан заверил, что переживать нечего – знает он тропку.

Заходили с леса, когда позади услышали треск. Кто-то крупный и стремительный быстро приближался. Раздавшийся рык прекратил наши догадливые метания. Химера шла по свежему следу. Зачем ей это надо, думаю, разъяснять не стоит.

Не сговариваясь, мы бросились вперед к серой громаде института. Связываться с лесной бестией, не имея артиллерийской поддержки, бессмысленно. Мало того, что в нее трудно попасть – угадывает, куда полетят пули, прыгает, как на батуте, – четыре-шесть метров легко, а еще размеры. Кошка с бычка многим сталкерам покромсала жизненные перспективы.

Листья шуршали в уши, ветки хлестали по лицу, сучья цеплялись за одежду, упавшие гнилые стволы ставили подножки. Я бежал изо всех сил, продираясь сквозь строй деревянных рук.

Кочан физически крепче меня и скоро обогнал. Страх, что окажусь первым блюдом, хлестнул не так сильно, как мысль, что прожженный сталкерюга подстрелит меня. Просто обернется и пустит веером очередь. Химера займется мной, тем временем он удалится не прощаясь. Но нет, разойтись нашим дорожкам предстояло немногим позже.

В какой-то момент показалось, вот сейчас расцепятся ветви и из зарослей выпрыгнет чудовище. Я уже слышал его сиплое дыхание, ощущал содрогание почвы под лапами.

Кочан, в чью спину я вцепился взглядом, словно в спасительную соломинку, вдруг исчез. «Что за…» – не успел я додумать, как в траве под ногами разверзлось жерло люка. Я только успел прижать автомат к груди.

Подвернуть ногу, получить синяки, ссадины, даже отбить кощеевы смерти, оседлав трубу, по сравнению с когтями химеры, казались детской проказой фатума.

Я приземлился мягко на что-то сыпучее и покатое. Лишь больно зубами клацнул. Перекатился, включил налобный фонарь. Мрачный, заваленный наносным илом тоннель тянулся к институтскому комплексу. Свет от наших фонарей носился по сырым бетонным стенам, высвечивая стыки, проросшие мицелиями, какие-то образования в виде наростов, сочащиеся бурой слизью, торчащие из грязи кости, блестящие лужицы «студня».