Глава 8. Странник

Старый волк медленно обошёл полусгнивший пень, осторожно ступая по сухим предательским веткам, остановился у самой границы света и тени, разочарованно сморщил нос, обнажая при этом сточенные временем клыки. Уже который раз ему приходилось останавливаться и красться, обходя костры и ночлеги людей. И было их так много, словно они собрались со всего света. Они мешали ему идти своей дорогой, вверх по течению реки, подальше от этих мест, которые скоро станут владениями новых пар молодых волков. С ними было очень тяжело в стае этой зимой. Они всегда были быстрее, сильнее, и пахло от них желанием весны, да так сильно, что волчицы оставили овраги ещё до схода снегов, развалив всю стаю сразу. А потом была борьба, кровь на снегу, молодые челюсти, вцепившиеся в холку, яростное дыхание победителя и долгая боль в перекушенной лапе.

Жить?

Идти?

Всё лето облизываться на нежных оленей, истекать слюной неподалёку от кабанчиков, охраняемых более сильной теперь кабанихой, питаться объедками чужой охоты, рискуя быть застигнутым и растерзанным, а потом, осенью, вернуться на вой стаи и робко бежать за ней, спотыкаясь и скуля? Старый волк замотал тяжёлой головой, будто стряхивая с облезлой шкуры капли воды, в жёлтых глазах его отразился огонь костра, чёрный воздух за костром, над рекой, спина стоящего человека и тела ещё двоих людей, дремлющих у огня. Уши вдруг перестали слышать лес, глаза ослепило пламя, чуткий когда-то нос был заглушён дымом. До сих пор не затянувшиеся раны перестали болеть. Даже пустой желудок перестал урчать, требуя пищи.

Волк завыл, вернее, ему казалось, что завыл. Немощные, скулящие звуки вырывались из сухой глотки, и были они похожи на щенячье потявкивание. Человек даже не обернулся. Старый волк сделал несколько неверных шагов за границу света, послышался хруст веток и шорох сухого багульника, способный разбудить весь берег. Человек не двигался. Раскачиваясь и с трудом удерживая голову, волк вышел к костру и лёг среди запаха дыма, железа и человеческого пота. Он положил голову на скрещенные лапы, наблюдая за тем, как человек наконец поворачивается, в упор смотрит на него, разводит руками, но даже ножа, даже камня нет в этих руках. Человек что-то сердито говорит двум теням, поднявшимся справа, и вот длинное, невидимое острие несколько раз с поспешностью бьёт насквозь…

– Решма, ты что? Прямо волку в пасть заглядывал? – сказал длиннобородый голоногий человек в свалявшейся козьей дохе, ещё несколько раз всаживая в бездыханное тело зверя кинжал с хрустом, с брызгами. – Клянусь Белым Филином, ты полоумный, Решма.

– Зачем ты его убил, Палек? Он пришёл к нам. Зверь пришёл к огню, это был знак, – ответил Решма голосом гортанным и гулким, пронизывающим до дрожи.

Он произносил лютицкие слова на алеманнский лад, резко, проглатывая шипящие звуки, хотя на алеманна не был похож. Был он высокий, жилистый, резкий в движениях, без бороды и усов, стриженный коротко, по-ромейски, с широко посаженными круглыми глазами, которые, казалось, целиком состояли из зелёных зрачков. Длинный горбатый нос его начинался между бровями, высокий лоб весь в буграх и венах, приплюснутые уши без мочки и обычно завёрнутого края плотно прижимались к черепу. Неприятно поражал на лице маленький рот – щель. Под ним массивный, неподвижный подбородок. На фоне костра резко обозначились его чрезмерно длинные руки с узкими ладонями, покатые плечи и мощные ноги.

– Зверь есть зверь, – пробормотал Палек, вытирая нож ладонью. – Правда, Ждых?

– Не знаю, – ответил второй лютич, придерживая правую руку, обёрнутую сухим листом лопуха и тряпкой. – Глаза были как у человека у этого волка. Оборотень, наверное. А может, он из тех, кто не съедает, а выкармливает человеческого детёныша, когда того бросают в лесу в голодный год.

Ждых и Палек склонились над волком, обсуждая пригодность его шкуры для одежды, его зубов для ожерелья и мяса для еды, а Решма обошёл костёр и остановился рядом с кучкой хвороста.

Тут мешком лежало тело, связанное по рукам и ногам, с кляпом во рту, трусливо моргающее маленькими глазками.

– Не спится? – с издёвкой спросил Решма, легонько пнув тело ногой. Затем он вытащил и брезгливо выбросил кляп – обслюнявленный комок сосновой коры. – Что заворочался, ручонки затекли? Говорить будешь?

– Отпусти, чужеземец, все скажу. Отпусти, – отозвалось тело по-фризски.

– Хорошо. Хочешь рыбной похлёбки с пшеном? – Решма сказал это как хозяин корчмы, расхваливающий свои харчи. – Только говори правду. Я ведь не враг тебе. Я отпущу тебя, клянусь всеми богами. Эй, Палек, Ждых, тащите его к огню и развяжите руки. Только руки.

Лютича приволокли к костру, развязали, зло ругая свои же замысловатые узлы, усадили рядом с трупом волка, всучили в трясущиеся пальцы деревянную лоханку с дымящимся варевом.

Решма сел рядом, скрестив ноги, и огляделся. Его окружали молодой ельник вперемешку со старыми сухими ивами, туман, дым, зарево близких становищ, холодная земля, покрытая клочками прошлогодней травы и жёлтой хвоей, чёрная река и чёрное небо без звёзд. Он брезгливо посмотрел на почтительно затихших неподалеку лютичей, затем на фриза, воняющего собственными испражнениями и ловящего пальцами куски сала в лохани.

– Ну! – Решма вынул из складок шёлкового балахона маленькую, квадратную монету с отверстием посредине и взвесил на ладони. – Это золотая монета Срединного царства. Откуда ты её взял?

– Я никогда не видел таких, – глотая похлёбку через край и давясь, поспешил ответить фриз.

– Один кожевенник из Эливгара сказал, что он выиграл эту монету в кости у фриза из Шванганга по имени Юхо – Рябой. Мне очень нужно знать, откуда она у тебя. Иначе мои подручные не стали бы выкрадывать тебя из объятий продажной женщины и волочить на себе, бить, морить голодом и жаждой. – Решма поднёс монету к глазам, разглядывая фриза через дырочку. – Нехорошо, Юхо, меня обманывать.

– Он всё врет, этот кожевенник. Там был ещё один человек. Он и расплатился этими монетами. Спросите у него, мой господин. – Фриз съежился.

– Не могу. Они умерли, оба! – с сожалением сказал Решма и резким движением выбил миску из рук фриза. Она несколько раз перевернулась, освобождаясь от остатков похлёбки, и плюхнулась в огонь. – Я буду отрезать от тебя маленькие кусочки и запихивать тебе в рот, а ноги твои будут лежать в костре. Хочешь?

– Нет.

– Говори.

– Я украл монеты у одного богатого авара, на ярмарке в Шванганге, ещё до разлива Одера. С ним было трое телохранителей и десяток рабов-моравов на продажу. Я выслеживал его. Меня в толпе на него толкнул мой помощник, нарочно. Этот авар меня чуть не убил, но я убежал. С его сумкой. Клянусь, так и было.

– Как его звали?

– Не знаю, мой господин.

– Как он выглядел?

– Жёлтый, узкоглазый, безбородый. – Фриз облизнулся, закатил глаза. – На скулах много рубцов от порезов. В парчовом халате. Он как заметит знатного путника, так сразу ведёт к себе угощать. Беседовать любит. Жена его третья по счёту, те, что были до неё, – умерли. Одна при родах, другую он сам зарезал из ревности. Жена ныне здравствующая злая такая, мужа в клещах держит. Вот он и волочёт гостей.

– Про жён ты хорошо сказал. Но вот авар – жёлтый, скуластый… Авары все так выглядят.

Решма кинул монету лютичам, а фриз проводил блеснувшее золото жадным взглядом.

– Ты получишь десять безанов, если поможешь мне.

– Он… У него… На шапке лента. Чёрная. С изображением птицы. Цапли. И на груди серебряная бляха с цаплей. Тяжёлая. – Фриз замолчал и уронил голову, словно сказанное отняло у него последние силы.

– Хорошо. Куда этот авар потом делся?

– Я видел его на пристани. Он грузил в лодку какие-то корзины, а потом ушёл вверх по реке, ещё до половодья. Было много льда, а я отравился старым вином.

– Мне кажется, ты говоришь правду. Кто может подтвердить твои слова?

– Мой помощник, Панодис. Он грек. Бывший раб. У него клеймо на лбу. Я могу указать, где он живёт, мой господин. Только он уже неделю как в Эливгаре. Пока не вернулся. Я правду говорю.

Фриз изловчился, перевернулся и, упав к ногам Решмы, захныкал, ударяя плешивой головой о землю:

– Пощади, великодушный, рабом твоим буду, воровать буду для тебя. Половину, нет, нет, всё буду отдавать, во имя всех богов!

– Панодис? – сам себе сказал Решма, потирая подбородок. – Был, был такой грек с китайскими монетами. Совпадает. Так. Теперь тем более надо идти вверх по реке, к Моравии, к Вуку. – И уже по-лютицки сказал отчётливо: – Ждых, убей его и брось в реку. И волка тоже в воду… Воняет. Странный этот волк… Нет, волка разделайте, осмотрите внутренности, и особенно голову. Если найдёте что железное, разбудите меня.

Решма подтянул к себе нагретую костром шкуру, лег на неё спиной к огню и задремал. Лютичи же, несмотря на это, стали кланяться ему, полагая, что щедрый чужеземец даже с закрытыми глазами видит всё, слышит и чувствует.

Когда с Юхо было покончено, тихо, без криков, а от волка осталась только бурая лужа и кусочки мяса, уложенные запекаться в угли, лютичи устроились поодаль от хозяина, в ожидании трапезы.

– Не пойму я, Ждых, этого Решму, – зевнув, заговорил Палек, – мечом крутит как воин, наречия ведает как торговец, смотрит и говорит как колдун. И богат, богат, как король, клянусь Белым Филином. А вид у него? Не ромей, не алеманн, не франк, не сириец. Не слышал я о таких. И эти, его попутчики, что остались ждать в Эливгаре. Тоже такие же.

– Это ещё что, – перебил его Ждых. – Есть много земель, много племён. Людей едят, руками режут тело и живут в пещерах под землёй. Много таких. Но эти действительно страннее странного и уже несколько лун как ищут тут что-то… Может, золото? У них и так его полно, королями можно стать. Старых обидчиков? Да кто их обидит? Только уже умершие отважатся или боги. А богов что по лесам искать, боги все на небе. Чудно всё это, Палек.

– Как бы ни было, а нам нужно уходить. Они не оставят живыми никого, с кем имеют дело. Придёт и наш черед.

– А золото? Где ты такую плату найдёшь. Нет, мне нужно остаться. Я выкуплю у Крамна свою Яринку, рабов куплю и уйду осенью к Лабе, подальше от фризов, поморян и аваров. Там полно брошенных селений. Буду там жить.

– Жить? Будешь жить? А знаешь, зачем он послал своего Крерта за лодками? Он хочет нанять лодки, чтобы идти в Моравию. Там смута и вот-вот начнётся большая война. Мы не вернёмся оттуда, Ждых. Нам нужно бежать.

– Тише. Он услышит.