Глава 4

– Входи, раздевайся. – Лена отодвинула ногой старую болонку, с розовой проплешиной на спине. Собака прижалась к телефонной тумбочке и злобно зарычала. В узком коридоре Кате пришлось перешагнуть через нее. Видя это, Лена закричала в чуть приоткрытую кухонную дверь: – Света! Убери эту мерзкую собаку, она мне действует на нервы! – И уже более спокойным голосом обратилась к гостье: – Сейчас, Кать. Ты раздевайся, проходи, чайку попьем. Света! – опять резко крикнула Лена и распахнула стеклянную дверь. – Света, давай быстрей, а то я ее раздавлю!

Из кухни вышла конопатая девочка с бутербродом в руке. Солнце из окна просвечивало ее пышную кучерявую шевелюру, похожую на одуванчик. Она метнула на старшую сестру надменный взгляд, присела перед облезлой болонкой и стала ее гладить по желтоватой в каких-то комочках и проплешинах шерсти.

– Ты Илку не обижай! Привет, Кать… Сама ее притащила, а теперь гоняешь. Нехорошо, Лен.

– Так ты-то откуда знаешь, что ее я притащила? – Лена стала вся красная от злости.

– А может, это отец? Вон он каждый божий день выгуливает ее до посинения. Потом без завтрака на работу. Он ее и притащил. Разве нет?

Лена подмигнула гостье, снимающей забрызганные уличной грязью сапоги. Света положила промасленный бутерброд на раскрытую телефонную книжку и подняла собаку на руки:

– Прекрати придуриваться, собаку завели по твоей вине. А потом ты ее бросила. Ты все начинаешь хорошо, но плохо кончаешь.

– Я кончаю лучше, чем ты думаешь! – Лена рассмеялась, увидев, как по-детски обиженно надула пухлые губки младшая сестра.

Катя тем временем сняла сапоги, сунула в шкаф измятый плащ, прошла в комнату подруги и уселась в свое любимое кресло, напротив письменного стола.

Сестры в прихожей распалялись все больше.

– А ты вообще почему не в школе, почему торчишь здесь, как заноза, и все утро жрешь сэндвичи? Они, кстати, на праздник приготовлены, – кипятилась Лена.

– А у нас сегодня санобработка, тараканов в столовке травят. Занятий нет, – нагло и уверенно врала в ответ Света, – а вот некоторых я даже не спрашиваю, почему они дома. Потому что знаю: они работать не хотят, школу еле закончили, а в институт еле пролезли. Хотят только на тусовки ходить и фотографии на стены лепить – обои портить…

– Замолчи сейчас же, подлючина ехидная! Заткнись немедленно! – взвилась Лена.

Катя, слушая ругань сестер, вздохнула, подняла трубку спаренного телефона, прикрыла, толкнув кончиками пальцев, дверь в прихожую и набрала номер. Длинные гудки тянулись бесконечно… Она сидела в кресле, положив ногу на ногу, оглядывая комнату, в которой, как всегда, царил полный беспорядок.

На письменном столе были разбросаны пудреницы, футляры использованной помады и тюбики тонального крема. Над этим хаосом возвышались дезодоранты, средства для волос и огромный флакон импортного шампуня с гроздью бананов на этикетке. Посередине стола, на стопке учебников за десятый класс, лежало большое зеркало. В углу комнаты валялись пластинки в цветных конвертах и обшарпанная коробка из-под японского магнитофона. Из нее торчали разномастные рулоны обоев и детские рисунки. Сам магнитофон с вмятиной на решеточке левого динамика лежал на кровати в россыпи кассет. Из-под кровати торчали еще какие-то пыльные коробки и свернутый в рулон потертый коврик. В книжном шкафу теснились тома классиков, вогнанные в шеренгу так плотно, что, казалось, вытащить их не представляется возможным. А напротив двери почти во всю стену раскинулся иконостас из календарей и увеличенных фотографий преимущественно одной и той же поп-группы «Приветливый месяц». Особенно много фоток и афиш было с солистом этой группы, Петром Болотниковым. Болотников изображался поющим и сидящим, поющим и стоящим, не поющим и лежащим, в окружении детей и подростков, с цветами и без. Он был запечатлен на фоне заката и в свете сценических прожекторов, в полный рост, по пояс, крупно лицом и прочее и прочее… Над всем этим «ералашем» красовалась полоса ватмана с крупной красной надписью: «Я люблю Петю!!!»

Уныло изучив фотографии, Катя вновь набрала номер. Но телефонные гудки по-прежнему были отдаленными и длинными. Она вздохнула и повесила трубку.

В эту же секунду аппарат пронзительно зазвенел. В прихожей мгновенно засуетились. Слышно было, как Лена властно приказывает сестре:

– Все, иди на кухню и продолжай жрать праздничные бутерброды. И не смей подслушивать, а то не буду тебе уши прокалывать.

– Вот еще. И не надо. В салон схожу.

– Да кто тебя в салон пустит, малявка! – И уже совсем другим голосом: – Алло, я вас слушаю…

– Сама малявка, – завизжала младшая сестра и сердито хлопнула кухонной дверью.

– Прекрати хулиганить! Алло. Нет, это я не вам… – Дальше голос Лены стал напряженным: – А, это ты, ну как дела? У Стрелецких был?

Катя, стараясь не слушать, о чем разговаривает подруга, взяла со стола старый номер «Работницы» и углубилась в скучный раздел «Кулинарные беседы профессора Н. И. Ковалева». Там она вычитала, что рыбные продукты – это источник полноценных, легкоусвояемых жиров, богатых биологически активными кислотами. И что резать филе рыбы на куски нужно под прямым углом. Катя раздраженно отбросила журнал, встала и подошла к окну.

С высоты шестнадцатого этажа были видны плоские крыши универмага и поликлиники. Напротив, чуть левее, высилось несколько многоэтажных жилых домов. За ними, на горизонте, дымили высокие трубы теплоэлектростанции и медленно, еле заметно поворачивались журавли подъемных кранов. Внизу, среди бисера разноцветных автомобилей, бегали дети, пронзительно звонко кричали и кидали друг в друга чем-то белым, легко сносимым ветром. Скорее всего, это были куски пенопласта, вынутые из распотрошенной помойки рядом с универмагом. Вдалеке, у поликлиники, на автобусной остановке скопился народ. Рядом с толпой влюбленная парочка ловила такси, вытягивая руки. Их жесты чем-то напомнили Кате нацистское приветствие из документального фильма о Второй мировой. Она, покачав головой, перевела взгляд в другую сторону. Там был глухой двор и газоны с протоптанными между домами коричневыми лентами тропинок. Зеленые лужайки посыпала опадающая листва, которую сдувал с деревьев холодный ветер и вымачивал дождь в тусклом свете осеннего солнца.

«Как все грустно… – смотря на этот унылый пейзаж, подумала Катя, – почему же он не берет трубку? Вот сволочь, ведь знает, что это я ему звоню. А может, просто Дениса опять нет дома?»

Дверь отворилась, прервав ее размышления. В комнату вошла Света и с хитрым видом уставилась на Катю:

– Ты что такая хмурая?

– Да вот погода премерзкая. Солнце будто на тюремный двор выпустили и сейчас опять загонят в камеру.

– Смачно сказано… Слышишь? – Света показала на дверь, за который монотонно бубнил голос Лены. – Опять ЭТОТ звонит.

– Кто, Толик?

– Да какой Толик, он уже давно не показывается. Это Славик. Послушай вон… – Света кивнула на спаренный телефон и заговорщически подмигнула.

– Да брось ты, чего тут слушать. Все равно она сейчас же мне все разболтает. А подслушивать вообще-то нехорошо, – строго добавила Катя и от нечего делать приоткрыла дверцу платяного шкафа. Там, на полках, кучами лежало постельное белье, колготки, трусики, махровые банные полотенца, ночные рубашки и всякая мелочь. А под небрежно висящими платьями и пуловерами она увидела аккуратно стоящие огромные резиновые сапоги, из которых торчали штопаные шерстяные носки крупной вязки. Катя опешила, наткнувшись на явно мужские вещи в женском гардеробе, и вопросительно посмотрела на Свету. Та расплылась в довольной улыбке:

– Это Славкины сапоги. Они втроем в прошлые выходные на дачу ездили. Кстати, именно поэтому на твой день рождения Ленка не пришла. Приперло ее сильно. Ну так вот. Втроем это она, Славик этот, Бабкин, и дружок его, Коля Брызгалов. Ну да ты с ними вместе училась, знаешь их небось как облупленных. Поехали, значит, они к нам на дачу. Дождь, темень, дров нет. Свет отключен, вода перекрыта… Да почему поехали-то – вот умора! Ленка, ты знаешь, Славику уже полгода голову морочит, что она в подружках у этого красавца! – Света кивнула на плакаты с «Приветливым месяцем», приоткрыла дверь и, показывая на разговаривающую по телефону Лену, прошептала: – Как раз об этом она сейчас и заливает.

Катя невольно подалась вперед и прислушалась:

– …ну, ты что, Слав, серьезно? Я же не виновата, что его там не оказалось… Ну сколько можно обижаться, уж неделя прошла… Так у него ведь не один дом. Он меня, наверное, умышленно обманул – может, выглядел плохо и не хотел на люди показываться, или я перепутала… Что? Ключи? Ключи у меня от всех его дач есть!

Света хихикнула, закрыла поплотней дверь, покрутила у виска пальцем:

– Смотри, как изворачивается, врет, а он, дурак, верит и огорчается. Еще бы, ездил на дачу к самому Петру Болотникову и только случайно его не застал!

У Кати неприятно защекотало в груди. Слава Бабкин весь десятый класс ухлестывал за ней, а потом, ближе к экзаменам вдруг охладел, стал держаться нейтрально, особенно в присутствии Лены. Кате на Бабкина, в общем-то, было глубоко наплевать, как, впрочем, и на других парней из класса. Но Славик был смазлив, нахален и к тому же болен какой-то неизлечимой болезнью. То есть излечимой, предположим, в США и неизлечимой в Союзе. Что-то там связанное с костями. То ли костный туберкулез, то ли еще что-то в этом роде. Он постоянно ходил с закатанными рукавами, демонстрируя всем красно-бурые шрамы на руках, оставшиеся после обострений его таинственной болезни. Это придавало Славику образ страдальца, замученного жизнью, поэтому в классе считалось престижным дружить с ним… К неразлучным подругам Кате и Лене он прилип сам, притянув за компанию своего туповатого дружка Брызгалова.

А началось все с того, что как-то раз, в тишине контрольной по математике Лена сказала подруге:

– Слушай, а чего Болотников такие похабные места дал – третий ряд. Уж лучше из-за сцены посмотреть. Там и покурить можно, и вообще…

Катя от скуки подыграла:

– Да, Петюня что-то не в себе последние три дня. Как из Ялты с фестиваля вернулся, так каким-то другим стал. Может, уйти из группы хочет?

В классе наступила пронзительная тишина. Только слышно было, как отличница Кротова шуршит шпаргалкой да переворачивает страницы «Бурды» учительница Софья Ахметовна.

После этого эпизода все ребята в классе стали с интересом наблюдать за подругами. И девчонки, с гордостью чувствуя на себе пристальное внимание, без особого напряжения и в общем-то без задних мыслей стали сочинять ненавязчивые басенки про свои похождения под знаком «Приветливого месяца». То, сделав загадочные глаза, перекинутся парой фраз, что аранжировщик снова в пьяном виде разбил свой «ниссан», а Петюня подхватил насморк. То неожиданно засобираются в Николаев сопровождать группу на гастролях и вдруг выяснится, что аппаратура еще не приехала из Ленинграда. А потом действительно на несколько дней исчезнут из школы, схватив на пару грипп в метро, по пути в какой-нибудь магазин типа «Люкса», куда часто ездили потолкаться, пооблизываться на броские ткани и модные фасоны.

Впрочем, Катя и Лена действительно были большими почитательницами «Месяца» и не пропускали ни одного концерта поп-группы в Олимпийском или Лужниках. И они, конечно, знали многое об участниках легендарного коллектива, вплоть до мелких деталей, которыми пополнялся их арсенал по мере роста фанатского стажа. И эти «детали» поражали доверчивых одноклассников сильнее «Петюниного насморка».

К примеру, возник спор с Веркой Москалевой по поводу драгоценного здоровья второго солиста «Месяца» – Бори Туголукова. Верка нагло утверждала, что у него стопроцентное, орлиное зрение. Но Катя небрежно заявила о легкой близорукости солиста и его изящных очках в металлической оправе, которые она якобы самолично примеряла на его нос. Следует отметить, Катя не сомневалась в своей правоте. Ведь, будучи девочкой наблюдательной и часто видя объект обсуждения на сцене, она заметила, что тот, смотря в зал, близоруко щурится. И когда Москалева на следующий день увидела интервью с Борей в домашних условиях, где тот щеголял в тапочках и в блестящих «ленноновских» круглых очках, она выкинула белый флаг! После этого случая уже весь класс поверил в причастность девочек к знаменитому на всю страну «Приветливому месяцу». В самую близкую причастность.

Их имидж и авторитет «поп-герлз» культовой группы постепенно распространился на всю школу. Даже на педсостав, исключая разве что военрука, отставного капитана продовольственной службы, который на каждом уроке рассказывал о том, что «выстрелом называется взрыв снаряда в канале ствола огнестрельного оружия…» ну и так далее. При этом он обычно дополнял сказанное жестами, которые походили на язык глухонемых. Причем казалось, что «глухонемой» только недавно потерял слух и поэтому, боясь быть непонятым, вкладывает в жесты слишком много страсти.

Дочь военрука училась в этой же школе двумя классами младше. Она часто баррикадировала дверь своей комнаты изнутри и включала на полную мощь стереосистему, не поддаваясь ни на какие увещевания со стороны утомленного отставного капитана. И мощные завывания «Приветливого месяца» в одной, отдельно взято квартире прерывались лишь после того, как военрук в ярости выкручивал пробки в электрощите. Понятно, что у него сформировался стойкий рефлекс на их музыку. Академик Павлов, экспериментирующий со своими собачками, наверное, дорого бы дал, чтобы хоть раз взглянуть, как на суровые мужские глаза военрука наворачиваются скупые злые слезы при одном лишь упоминании о «Месяце».

А подруги между тем сами постепенно втянулись в свою игру, не понарошку давясь в очередях за билетами, обзванивая каких-то администраторов, заводя знакомых среди уборщиц концертных залов, кромсая ножницами газеты и журналы с интервью и фото любимой группы. Вот тогда, на взлете популярности девочек в классе, к ним и прилепились Бабкин с Брызгаловым.

И начались совместные вечеринки, засиживания в гостях, на скамеечках детских площадок. Культ «Приветливого месяца» рос и крепчал, подруги теперь были постоянно на виду. От них требовались новые, свежие подробности из жизни участников группы. И потому Лене и Кате приходилось посещать практически все концерты «Месяца». А сидя в первых рядах (обязательно в первых, а иначе и быть не могло), можно было строить глазки солисту и музыкантам, перемигиваться, подавать знаки артистам, заигрывающим с публикой.