ГЛАВА 6

в которой рассказывается о том, как Артур обрел истинные знания

Артур остался один. Вряд ли стоить говорить о том, что за несколько часов, проведенных им с Маэстро, его как-то незаметно покинули блаженное легкомыслие и жажда перемен, которые были его постоянными спутниками. Я не могу сказать, что он стал другим человеком, да вряд ли и он сам чувствовал что-либо подобное, ведь у него просто не было времени для того, чтобы заглянуть в себя и оценить произошедшие изменения. Просто исчезла расплывчатость и внешняя сумбурность беззаботного существования, мир обрел реальность и четкость. Он уже точно знал, что не потребует у Маэстро раскрытия тайны Формулы Креста, ибо понял, что та ответственность, которая лежит на нем уже сейчас, огромна, и для оплаты выданного аванса ему потребуется напряжение всех сил. Знание, как выяснилось, это не только радость ощущения себя парящим в высоких хрустальных сферах, но и скорбь невозможности открыть эти сферы для остальных.

Артур медленно вышел из беседки и побрел к дому Маэстро. Солнечное прежде небо незаметно затянуло рыхлыми черными тучами. Видимо в этом удивительном мире даже погода чутко реагировала на внутреннее состояние его обитателей и настраивалась в унисон с их душами, видя в этом своеобразный камертон. Едва только эта мысль пришла в голову Артуру, как он почти физически ощутил, что земля, по которой он сейчас ступает, – живая и отзывается на каждый его шаг, где-то ворча потревоженным зверем, а где-то радостно улыбаясь. Его мысли не имели четких и ясно очерченных границ, в мозгу метались какие-то призраки, видимо начинался переход его сознания, разбуженного могучими образами, нарисованными в нем Маэстро, в какое-то новое качество. Артур и не пытался дать определение своему состоянию. Спокойно и незаметно пришла мысль о том, что зафиксировав то, что он сейчас чувствует словесным образом, он утратит его высшую сокровенную суть, не являющуюся плодом работы мозга. Это было какое-то слияние приобретающей отчетливость мысли, необыкновенно обострившейся интуиции и духовного подъема. Может быть и существовало в иных мирах слово, вернее сочетание звуков в нашем понимании, которое могло бы дать точное определение этому состоянию, зафиксировать его в образе, символе, найти, выражаясь языком Маэстро, «резонансный эквивалент» этому чувству, но Артур такого слова не знал. Просто теперь он физически ощутил, что же такое «объемное восприятие мира», насколько оно точнее и радостнее того, что он чувствовал до сих пор. Его мозг работал, по-видимому, всеми своими участками, и на фасад сознания, то и дело прерывая течение основной мысли, пробивались какие-то не связанные друг с другом обрывки: «…Земля – единый организм, человек – ее орган, и она мстит за его глупости естественными и искусственными катаклизмами, изменением климата и погоды. Все эти катаклизмы сознательны и разумны, однако действуют вне границ человеческой логики… таблица Пифагора определяет еще и магическое соотношение букв в алфавитах древних народов. А язык, являющийся метафизической платформой для всех остальных, наверняка санскрит…» Скорее всего это были выводы из постулатов Маэстро, которые выдавал теперь мозг Артура, получивший короткую передышку в восприятии сведений и занявшийся их переработкой.

Артур вышел из леса и медленно, растягивая удовольствие этого парящего состояния единения со всем окружающим его миром, даже с камешками, хрустящими под ногами, пошел к дому. Он услышал позади себя какой-то рокочущий шум и оглянувшись, увидел, что на месте леса, из которого он только что вышел, снова расстилается море, теперь уже грозное и неспокойное. Вся природа, утратив былое благодушие, подобралась и стала величественной и суровой. Тучи закрыли вершины гор, опустились над морем и казалось, что в мире уже ничего нет, кроме этих мохнатых, переполненных водой и начиненных сдержанной энергией громадин. Белый дом Маэстро, окруженный этой черной и, наверное, очень могучей силой, казался чем-то нереально-безнадежным, почти беспомощным. Артур заспешил к дому, так как на землю уже начали падать первые капли, и вдруг, не давая ему возможности избежать того, чего он хотел избежать, с неба хлынул такой поток воды, что мир разом потерял все пространственные ориентиры.

Вода была везде. Казалось, что и из-под земли тоже фонтанируют какие-то источники, которых не было прежде. Не успев ничего сообразить, Артур промок до самых костей и, проклиная все на свете, кинулся к входной двери. Он уже взялся за ручку, и тут какое-то неясное чувство повернуло его назад. Должно быть все та же незаметная, идущая помимо воли работа мозга, соединенная с сильным интуитивным импульсом, вытащила его снова под этот бушующий поток воды. Еще не осознавая, что он делает и зачем, весь во власти этой внутренней силы, Артур резко выбросил обе руки вверх навстречу дождю. Дыхание его внезапно обрело глубину и четкий ритм, и откуда-то изнутри, из области солнечного сплетения, медленно поползла по организму теплая живая энергия. Артур чувствовал ее каждой клеточкой тела. Сначала она пошла вниз и заполнила ноги, затем медленно затопила грудь и плечи, охватила голову и начала подниматься по протянутым к небу рукам. И вот тогда, когда эта вязкая энергия наполнила все тело Артура до предела и оно, казалось, готово было взорваться изнутри, он почувствовал, как, повинуясь все тому же неосознанному импульсу, медленно поднимается в воздух. Дождь продолжал бушевать вокруг, но его струи проходили сквозь тело Артура, поднимавшееся все выше и выше, и он, обретя, наконец, полную ясность мысли, закричал: «Маэстро, я нашел! Вот она – Формула Креста!» Видимо это и были те слова, которые заполнили, налили вещественной силой образы, теснившиеся в его душе, так как после их произнесения Артуру открылся сияющий мир, в котором он почувствовал себя равным среди равных. Перед ним проходили образы великих мужей человечества, знаменитых и абсолютно неизвестных людям, они с улыбкой приветствовали своего нового собрата, и Артур почувствовал, что только теперь ему открылись все тайны природы во всей их ослепительной чистоте и простоте. Его тело, казалось, слилось с душой, и это полное невыразимого счастья осознание своего такого доброго, незапятнанного никакими эгоистическими помыслами могущества, заставило его не сказать, а как бы пропеть те слова, которые явились паролем для прохода в этот чудесный мир: «Я люблю вас всех!». Артур впервые почувствовал на губах это могущество произнесенного слова, наполненного всей силой, на которую способна душа, его отличие от тех узких и бесцветных слов, которые он говорил, живя среди людей.

В этот момент открылась стеклянная дверь, ведущая на балкон, и на него вышел Маэстро, улыбающийся гордой торжествующей улыбкой. Он вытянул вперед правую руку, глубоко вдохнул и из его горла полились чудесные горячие бархатные звуки. Этот голос, величественный всеохватный голос пронзал беснующийся тысячами подголосков грохот дождя и сплетался с ними, находя какую-то гармонию в первозданном шуме Природы, рождал удивительные, неподвластные мозгу слова, проникающие прямо в душу и вызывающие в ней образы, наиболее близкие тому, кто их слушал. Это было искусство одного человека и искусство для одного человека, очищающее и возвышающее его до осознания истинных тайн великой Природы, заключенных в нем самом. Молнии, то и дело вспыхивающие в нависших над землей тучах приобрели какие-то невиданные фантастические оттенки, в атмосфере разлились запахи, не поддающиеся ни одному человеческому определению, и все эти кусочки естества, спаянные в одно целое волшебным голосом Маэстро, рождали ту потрясающую воображение мистерию, которую имел счастье наблюдать Артур.

Маэстро остановился на несколько мгновений, затем опять сделал глубокий вдох и запел уже абсолютно земную, но все же покоряющую своей лиричной мудростью баховскую «Аве-Марию». И тут, словно отвечая на призыв мужа, на балкон вышла Мария. Она с сияющими глазами подошла к Маэстро и, вложив свою тонкую прозрачную ладонь в его руку, запела чистым серебристым голосом, так чудесно контрастировавшим с глубоким и мужественным баритоном Маэстро. Опять началась эта потрясающая импровизация, в которой звуки рождаются не обдуманно, а сиюминутно, подчиняясь движению парящей в восторженном творческом порыве души, только теперь в ней участвовали два дополняющих и оттеняющих друг друга голоса. В такие мгновения могут пройти века, и все равно они покажутся мгновениями, в которые понимаешь, что время все-таки измеряется человеческими ощущениями.

Я не могу определить, сколько длилось это торжество духа, не мог сказать этого и Артур, ибо он как бы очутился в том центре Вселенной, о котором ему рассказывал Маэстро, где время стоит и царит одна творческая способность Души, рождающей новые свои формы. Артур очнулся только тогда, когда Мария, посмотрев на него своими лучистыми глазами, протянула руку, приглашая присоединиться к ним. Видимо то состояние, в котором находились эти люди, было способно вовлечь в процесс творчества даже самого робкого человека, и Артур, забыв о том, что до этого демонстрировал свой голос только на студенческих вечеринках, присоединил его к голосам Маэстро и Марии. И вот странность: его голос, прежде не блиставший особой красотой и мощью, уверенно пошел туда, куда влекла его в восторженном порыве душа. Тело наполнили сладостные вибрации, и он впервые почувствовал, какое это счастье – петь своим голосом, не стесненным никакими рамками, летящим за твоим чувством и послушно повторяющим все его сложные изгибы. Это был тот единственный и неповторимый миг творчества, который, мелькнув однажды в жизни любого человека, отпечатывается в его памяти навсегда, даже не сам момент, а те ощущения, которые он вызвал, запредельные своей чистотой и свежестью, повторить которые, как ни старайся, уже невозможно. Артур знал, что теперь, когда он постиг высшую истину и ощутил в себе ту силу, перед которой все преграды кажутся мелкими и незначительными, он сможет переживать этот прекрасный момент вновь и вновь, но все же ему было жаль расставаться с ним сейчас. Дождь уже кончился, и мир, глядя на него, сиял тысячами отражений солнца в каплях, повисших на растениях. Подняв голову, Артур увидел Маэстро и Марию, улыбающихся ему с балкона, и понял, что праздник завершен, и сейчас его ждет последнее напутственное слово Маэстро, после которого ему нужно будет отправляться назад к людям. И не в силах побороть только что пережитое им чувство, открыв входную дверь и в несколько прыжков взлетев на второй этаж, Артур бросился на шею учителю, выходящему с балкона, и закричал: «Маэстро, я сделал это!»

– Да, я все видел, – погладив его по голове, сказал Маэстро. – Из всех людей, которые были здесь, ты один так далеко прошел по этой дороге. Значит и спрос с тебя будет больше… Однако наше время истекло, ты узнал все, что хотел узнать. Пора возвращаться обратно, в вашем мире скоро начнется новый день.

– Я буду жить там и делать то, что должен делать, – сказал Артур, – но я никогда не смогу наслаждаться человеческим искусством после того, что увидел и услышал здесь. Мое предназначение мне ясно – я должен показать людям что-либо подобное. Окажите последнюю услугу, Маэстро, расскажите, есть ли в этом какой-нибудь секрет, или это только то состояние, в котором я находился, сделало обычную музыку божественной?

– Ты заставляешь меня говорить сухими общими словами о том, что является выражением высочайшего необъяснимого творческого порыва человеческой души, – ответил Маэстро. – Однако мне уже пришлось в подобных выражениях открывать тебе те законы Природы, которые так же невыразимо прекрасны, как и искусство, в создании которого ты участвовал… Хорошо, я попробую…

– Все жанры искусства, какими бы они ни были, – начал свое разъяснение Маэстро, – являются отражением духовной потребности человека. Организм наш настроен на восприятие конечного числа вибраций, из которых состоит звук и цвет. Недаром основных цветов и звуков – семь и все они соотносятся друг с другом в определенном порядке. Каждое чувство, каждое проявление духовной природы имеет свое выражение в бесконечных сочетаниях оттенков цвета и звука, и люди на протяжении всей истории цивилизации искали и сопоставляли эти сочетания, стараясь наиболее полно выразить то, что чувствуют.

Однако верные своей тактике разделения общего целого на фрагменты и познания целого через частное, они стали расчленять искусство, пытаясь проникнуть в его истинное магическое значение и найти логику там, где властвовать должно чувство. Первобытное искусство-это примерно то, что видел ты и в чем принимал участие: мистический акт единения с силами природы, в котором задействованы все ее компоненты, воспринимаемые человеком – звук, цвет, запах, наполненные излучениями человеческой души. И чем чище и тоньше были эти излучения, чем нравственнее человек, тем сильнее было его впечатление от этого акта слияния с природой. Первобытные люди не имели изощренного мыслительного аппарата и их искусство, то есть искусственное моделирование сил природы, было чисто и наполнено истинным значением. Постепенно, по мере развития мозга, человек сошел с этой дороги. Вместо присоединения тех качеств, которые давал ему эволюционирующий мозг к творческому акту, он начал разбивать первородную мистерию на жанры, дабы достичь совершенства в одном из них. Так появились музыка, танец, театр, живопись, скульптура и все их более мелкие разновидности, в которых люди совершенствовались, незаметно отходя от цели искусства – резонирования в творческом экстазе с силами природы и выхолащивая единственный инструмент этого контакта – свою душу. Постепенно те жанры, которые создал человек, расчленив единое искусство, исчерпали себя, как мелеет полноводная река, перегороженная плотинами, ибо эти жанры также были модернизированы в соответствии с людскими потребностями.

Тяжелее всего пришлось музыке, так как у нее отняли семь восьмых того, что она имела изначально. Звуковые интервалы по своей природной сути нетождественны друг другу, то есть большая терция ДО-МИ не равна большой терции СОЛЬ-СИ и т. д. Однако их уравняли между собой, введя систему темперации. Октава, замкнутая на самой себе, является величайшим созданием человеческого разума, ее принцип, наложенный на совершенно различные явления, способен внести в них ясность и конкретику, но, как и все системы отсчета, созданные человеком, она бессильна там, где нужно выразить оттенок, так как имеет четкие границы. Темперация – метод, искусственно выравнивающий интервалы между звуками, изначально неравными по своей природе. В границах этой системы можно творить. Гении рояля и других темперированных инструментов были способны проникать в тонкие сферы и приносить оттуда чудесные мелодии, воплощаемые на этих инструментах, но такое творчество оказалось недолгим. Никакая фантазия, даже самая гениальная, не сможет рождать бесконечное количество приятных созвучий, составленных из звуков конечной высоты, четко разделенных на полутона. И то изобилие примитивных мотивчиков с одной стороны, и интеллектуальные потуги в изобретении системы, выходящей за рамки искусственно созданной тональности с другой – есть закономерная месть величайшего искусства, которое бесстыдно обкорнали. Единственная группа инструментов, способных произвольно удлинять и укорачивать интервалы, приближая музыку к той константе, от которой ушли люди – некоторые струнные и духовые, особенно безладовые скрипка, виолончель, контрабас. Все это характерно для западной музыкальной системы, задыхающейся в бесконечном изобилии конечных народных ладов и атональных изысках, чуждых уху неподготовленного человека. На Востоке люди мудрее, и знания, сохранившиеся там, являются той маленькой речкой, по которой еще можно доплыть до океана истины. На Востоке умеют ценить звук, и музыка ряда народностей – это чувственное созерцание бесконечных оттенков одного тона, своеобразная творческая медитация. Однако вся беда в том, что музыкальных языков существует почти столько же, сколько и словесных, и музыка индуса или китайца будет казаться европейцу скучной и невыразительной, если он, конечно, не приспособит ее к своему восприятию, то есть опять-таки ограничит рамками своей музыкальной системы.

– И что, нет никакого выхода? – спросил Артур, слушавший с неослабным вниманием, так как от ответа на этот вопрос во многом зависела его судьба.

– Любая задача имеет несколько возможных вариантов решения, – ответил Маэстро, – и я не вправе настаивать на том, что мой вариант – единственно верный. Я думаю, что реальный путь – это объединение музыки, театра, живописи, танца в один синтетический жанр мистерии, то есть мистическое соединение всех участников и зрителей в едином творческом порыве, как это было в древние и не столь древние времена.

Прав был Вагнер, утверждавший, что опера должна опираться на миф в качестве литературного первоисточника, ибо миф концентрирует в себе дух народа. То же самое можно сказать и о мистерии. Неким прообразом синтетического жанра мне видится церковная служба – тот же мощный зрительный и слуховой эффект, подкрепленный обращением к высшей природной силе. Я думаю, что нужно создать произведение, в котором соединятся слово, музыка, сценическое движение, свет, живопись и скульптура в качестве оформления сцены, может быть подкрепленные благовониями, усиливающими мистический эффект. Оно должно содержать идеи, к которым потянутся люди, доходящие до человека в виде ритмических и мелодических формул, захватывающих воображение, будящих его творческую фантазию. Это все, что я могу сказать об искусстве, и я уверен, что то, что ты делал сегодня сам, подскажет все остальное.

Артур только сейчас заметил, что Маэстро стал обращаться к нему на «ты». И это красноречивое признание того, что вступив в этот дом учеником, он выходит из него человеком, достигшим значительных высот в познании тайн Природы, наполнило его какой-то спокойной и несуетливой гордостью за свою принадлежность к сообществу людей, так бережно и трепетно познающих эти тайны.

В комнату вошла Мария и остановилась, выжидательно глядя на мужчин. Артур понял, что наступил момент прощания.

– Маэстро, я увижу вас когда-нибудь еще? – тихо спросил он, только сейчас особенно остро почувствовав, как сроднился с этими людьми и как ему будет не хватать их в том, другом мире.

– Вряд ли, теперь ты способен идти сам, и поводыри тебе не нужны, – ответил Маэстро. Было видно, что и он очень привязался к своему ученику и расставание так же тяжело для него, как и для Артура.

– Иди своей дорогой, слушай только свое сердце, отдай людям то, что они захотят взять и помни, что опасности, подстерегающие знающего, гораздо страшнее подстерегающих невежду. У каждого мало-мальски разумного человека один раз в жизни происходит событие, по воле которого он попадает в нашу сферу и только от его ума и сердца зависит то, каким он вернется к людям. Тебе многое дано, с тебя многое и спросится. Если от человека, попавшего сюда, после возвращения зависела только его судьба, то от того, каким вернешься ты, зависит судьба всех людей…

Маэстро обнял Артура, Мария наклонила его голову и поцеловала в лоб. Повинуясь жесту Учителя, Артур сел в кресло и расслабился. Маэстро протянул над его головой руку, от которой пошло сильное тепло и Артур, бормоча последние слова о том, как он им благодарен и как их любит, провалился в пустоту. Последнее, что он увидел, засыпая, была выплывшая вдруг перед его мысленным взором страница какой-то книги, в которой он успел прочесть только последнюю фразу «…судьба людей будет зависеть от того, каким ты вернешься…»

1994 год