7

Чугнупрэ спрыгнула. Посмотрела внимательно. Подошла и потерлась о ногу. Филипп взял, прижал к лицу и – заплакал. Шерсть животного пахла свежим. Как после дождя. Как сирень – мама тогда вымыла волосы, вытирала полотенцем, наклоняла голову, смотрела, шевелились листья. Филипп прижимал к лицу Чугнупрэ. Маленькая кошка свисала беспомощно, как ребенок. Она все знала и не сопротивлялась. Филипп прошел в свою комнату. Не раздеваясь, бросился на постель. И маленькое животное легло рядом с ним. Он посмотрел в зеленые, с узкими черными ромбами глаза. Животное не выдерживало долго человеческого взгляда и закрывало. Но сейчас – глаза были открыты. Из глубины на Филиппа смотрела жизнь. Он положил руку на шерсть, погладил. Чугнупрэ заурчала. Черная мягкая шерсть сомкнулась вокруг глаз. Зеленоватое исчезло. Ушло на глубину вместе с ромбами. Остались лишь длинные белые усы. Смешно они шевелились вместе с дыханием. Розовый маленький носик, как вывернутое копытце, как влажная, нежная перламутровая раковинка, подрагивал. Филипп потрогал. Чугнупрэ не сопротивлялась.

Я ждал, когда ты выйдешь в сеть. Я обещал наказать себя. Ты знала о моем обещании. Так я исполнил или не исполнил? Если бы не хачики… Это только в компьютерной игре можно начать новую жизнь. Если бы ты знала, как это страшно. Когда умирала бабушка, и я приходил к ней в больницу. Ее взгляд, это знание… Невозможность чего? Неизвестно. То, что уносит, не позволяет даже сказать. Но взгляд… Почему все должно кончиться вместе с телом?

Ты написала мне в мессенджере: если… ты, то потом и я. Клюв на твоем юзерпике. Губы, которые я так ни разу и не поцеловал.

Сорвавшись с дерева, задевая почти за стекло, чиркая за стекло, пронеслось что-то шикарное, тяжелое, черное. Чугнупрэ вскочила, поджалась. Сделав круг, черное возвращалось. Тяжело село на карниз. Чугнупрэ прыгнула, царапая по стеклу. Черное замахало крыльями. Уже отлетало. Оборачиваясь, закаркало.

Филипп вздохнул глубоко, закрыл глаза.

Он уже спал, когда луна заглянула в зеркало. И луна разлилась по комнате, как ртуть. Проскользила в полированной ручке кресла. Подобралась на стекле книжной полки. Обнажила и разлила прозрачный стакан. Наполнила серебром чайную ложечку. Скользнула по струнам. Пробежала по шерсти Чугнупрэ. Маленькая кошка лежала рядом с Филиппом, глядя в окно. Филипп глубоко спал.

Луна делилась на части и собиралась, протекала, просеивалась сквозь комнату. И комната медленно поворачивалась вокруг Филиппа.

Как будто ты никогда и не двигался. А это жизнь двигалась вокруг тебя. А сам ты был неподвижен.

8

Эти тела лежат на кровати. Вжимаются друг в друга, как раздавленные. Кровь. Соловьиные внутренности. Заливка – сиреневый цвет. На длинном шнуре спускается любопытный глаз лампочки. В комнате жарко. Без подушек и одеял, среди старых обоев обнаженные вжимаются друг в друга. Внутреннее есть внешнее. Внешний мир есть внутренний мир. Яркая слепота есть власть ожиданий. Как присутствие по ту сторону. Пустое бардовое, как бардо тёдол. Как раскачка огромных качелей. Аттракцион незрячих. Смотровое колесо. Ничто для смотрителей. Иллюминатор иллюзий. Исчезновение. Без. Во второй раз. В третий. В пятый. Дао дэ цзин – до из. Разгоряченного, влажного. Одно в одном. Наблюдение непостижимо. Головокружительные орбиты. Падение как возвращение. В коже прикосновений. На кончике языка. Во влажном низе. Глубоко на корнях. Расставь. Разведи. Вот так. Шире. Теперь присядь. Прости меня. Да.

Хотела с Солнцем. Непредубежденная, хотела открыть новый архипелаг. Открыть по диагонали, строго. Как на пересечении линий. На транспортирах тел. На непересекающихся пейзажах. Что появляются из волн. За пустынными желтыми пляжами. Пальмы земли, невинности и безбрачия. Неприкосновение и полет. Замедление. Еще немного помедлить перед. Нисхождение как тотальность. Лавина, да, как лавина. В стремительности падения. Блестящий как гибель. Их больше нет. Их никогда и не было. Как виноградный свет. Пронзительнее гораздо. Безмерный как Икар. Как изобретение крыльев, преданности и любви. Как сон. Как твой сон – Фил.

9

Солнце в городе стояло высоко, но еще не совсем. Сухой воздух лениво шуршал по тротуарам. Пыль вздрагивала, катилась и замирала. Город, нагретый, жал домами. Но наверху, на небе, было широко. Разливалось синим в разные стороны, раскрывалось над головой. Солнце все поднималось и поднималось беспричинно. И люди спешили вдоль земли. А по дорогам шуршали шины. Тарахтели моторы. Машины двигались горизонтально. Кто-то о чем-то спросил. Но Филипп не ответил, Филипп не хотел отвечать, он шагал высоко в небе, рядом с солнцем. В безмерной распахнутой сини. Он вышел в “Just.ru” – название магазина, купить новую игру. И расхотел. Он боялся. Как будто продавцы отложат маленькие мелкие яички, из которых выводится вся эта обусловленность, частная собственность и эгоизм. Что потом уже никуда не деться. Становиться одним из них. Постепенно. Таким же приветливым и фальшивым. Как член общества. Покупателей и продавцов. Расспрашивать о ценах. Разглядывать женщин. Хотеть. Беспрерывно и незабвенно хотеть…

Продавцы вышли из павильонов. Курили, глазели – едут автомобили, спешат прохожие. Женщины и мужчины. Молодые, старые, красивые, некрасивые. В продавцах отражался процесс. И – покорно утомляясь процессом – продавцы постепенно возвращались к делу продаж.

А Фил был по-прежнему высоко. Вместе с солнцем. Оно поднималось над его головой. Он снова подумал о своей чистой беспредметной любви. В этом мире она была бесконечно далеко. Скорее всего, ее придумал Рембо. Или Бенжамен Пере? Что ж. Солнце раскрылось. Не идти же в “Just.ru”. Диджитальная игра? Удержаться в легкости. Простить продавцов. Только чистая и беспредметная любовь. Солнечная звезда падает вокруг мира. И восходит над головой. Ее так трудно удержать. И так легко. Просто идти поверх улиц. Со звездой в голове. Без опоры на плечи. На тротуар плеч. Любовь учит уроки вечером, а отвечает утром. Думает о своем Филе. И так близко, у подъезда. Ее удивленное смешное лицо. А я боялся поцеловать. Новое неизвестное. Икс. Новое море и новая земля. Зачем же писать в мессенджере, что любишь меня, что я тебе снился? А потом кричать на улице, чтобы я от тебя отстал…

10

Пора было опускать бетонные кольца и укреплять стены колодца. Яма могла обвалиться, могло завалить. Вода была все ближе, но и все дальше. Как в пустыне. Татары спускались и поднимались по очереди. Приехал бригадир, сам поднимал их на кованом ведре. По глубине это было уже двадцать второе кольцо, но воды все не было. Татары переговаривались по-татарски. Валентин видел их озабоченные лица. Ему казалось, что они говорят о том, как возвращается все в этом мире, что это только так кажется, что будет как-то по-другому. А все будет, как всегда.

Он ничего не хотел вспоминать. Пусть страшное знание останется позади. Но воды все не было и не было. А Вера приехала и уехала. И телефон ее не отвечал. И телефон Фила не отвечал. И солнце как-то тихо пламенело, слепо раскаляясь на закате. Холодное и безжалостное. «Как когда умер отец», – сказала сама собой мысль.

Татары уходили на закат, черные татары, в сторону неба. Бригадир сказал, что назавтра довезут еще четыре кольца и уже начнут опускать.

– Трудная вода, – пожал плечами бригадир, когда Валентин спросил его, почему воды все нет.

Вечер постепенно рассеялся. Осталась только тьма. Валентин лежал в темноте, ждал звонка. Он не хотел вспоминать…

Психиатр вышел. Эти мои слова: «Я задушу ее, гадина, я разорву ее на части». Я еле сдерживал слезы. А ты молчал. «Ну, что ты молчишь?» – повторил я. Но ты не сказал ни слова, ты не смотрел на меня. Ты даже не сопротивлялся, дал себя отвезти, хотя перед этим, когда я пытался с тобой объясниться и сказал, что все знаю, что мне позвонили из школы и что я открыл твой мессенджер и все прочитал, ты тихо ответил мне, что я сошел с ума – и выскочил из комнаты. Ты мог не вернуться, но ты вернулся. Лег спать. «Надо вызвать скорую, пока не поздно, – сказала Вера. – Ты должен вызвать, пока он спит». «Я знаю». И я все никак не мог решиться. Я знал, что ты мне этого не простишь. Мой сын мне этого не простит… А что я мог сделать? Оставить все. Как есть? Лучше вызвать. Лучше перестраховаться. Это лето. Сначала отец, потом мать. Думал, все кончилось. И теперь ты? Я плакал, когда психиатр вышел. «Я разорву ее на части… Гадина…» Ты молчал, как будто меня не было в кабинете. Как будто у тебя не было отца.

Он сам не знал, почему. Почему все обрушивается сразу. Со всех сторон. Он никак не мог понять, почему умерли его отец и мать. Это у других. Умирают у других. Умирают все. Но его отец, его мать, какие бы они не были больные и старые, они не должны были умереть. Это неправда, что они должны были умереть. Один за другим, этим летом. А теперь Фил?

Он по-прежнему лежал в темноте, слипались глаза… И Рахман вышел под звезды, и присел у изголовья. И Валентин спросил его, что же будет? Но Рахман сказал, что знает только обратно. Они спустились вместе и вместе стали рыть. Рыли маленькими лопатками. «Так, где же будущее?» – спрашивал Валентин. «Оно скрыто глубоко в прошлом», – отвечал Рахман. «А настоящее?» «Его нет». Валентин ударил жалом лопатки. Белая, как соль, черная, как каменный уголь, неподвижная и вечная, как мерзлота. Земля. Как будто они рыли где-то на Антарктиде, где вода никогда не была водой, не смачивала рук и оставалась сухой и тяжелой, как белый спрессованный пепел. «Дальше тебе надо одному», – сказал Рахман. Он зацепился за звезду и выбрался из колодца. И Валентин продолжал один. Под лопаткой проступало белое, мертвое, как будто это была вода. Но это была не вода.

11

Через все шепоты всех криков далеких предместий рассыпанных в ночи через океаны бед идущих на кораблях навстречу пасмурному солнцу в изгнании ленивых

Среди затерянных как затерян и каждый как трещина раскол и разрыв что снова и снова воздвигаются над голубой водой и над солнцем что неважен человек и что происходит с ним неважно что умирает однажды весь под крики птиц что он не может удержаться и не в его силах удержаться как шепчут под ногами скорбящих что касается каждого в прикосновении беды что беда говорит очнись ангел беден.

Так он проснулся один. Клубилась тьма. Как будто кто-то кричал. Крик коснулся его. Почему ты не едешь? – кричал крик. За окнами было темно – во дворе, над лесом и над деревней. Не было видно. Словно бы не было ничего.

«Почему ты не едешь?!»

Валентин уже мчался. Обгонял на скорости редкие грузовики. По встречной. Неизвестность слепила фарами, обнажала. Он уходил со встречки, пропускал, снова выходил на обгон. Нажимал на педаль акселератора.

«Фил», – билось в сердце.