Он смотрит на меня долго и пристально, а потом говорит:
– Я обязательно свозил бы тебя на море.
Я никак не могу понять, что выражает его взгляд. Мне почему-то кажется, что в глазах передо мной нет ни капли любви. По-моему, так смотрит удав на кролика, когда хочет пообедать. Но вслух я этого не произношу; наверняка он с обидой скажет, что я – бессердечная привереда с неуемной фантазией, которая вечно напридумывает всякой ерунды, не замечая очевидных вещей. Поэтому я отвечаю:
– Море – это хорошо. Я сто лет не была на море. Спасибо тебе.
Он все-таки обижается:
– Зачем ты язвишь? Я сказал совершенно искренне!
– А я совершенно искренне тебе ответила: спасибо, – не понимаю я его упрека.
– Ты сказала это с сарказмом. А я и правда хотел бы свозить тебя на море. Мы бы пили вино под звездным небом, купались бы обнаженными при свете луны в ночном море…
– Почему именно в ночном? – удивляюсь я. – Позагорать я тоже не против. И желательно в купальнике.
– Ты такая приземленная, Анна! Жариться на солнце – это так банально! Неужели тебе никогда не хотелось снять с себя все и, подобно Афродите, одеться в соленую пену прибоя?
– Честно? Не хотелось бы. И потом, Афродита не лезла ночью нагишом в море, она в пене родилась. Причем, если не ошибаюсь, при свете утренней зари.
– Ну вот, опять ты язвишь! – разводит он руками. – С тобой невозможно мечтать!
– Хорошо, – сдаюсь я. – Поехали.
– Куда? – вздымает он брови. Сейчас он похож не на удава, а как раз на изумленного кролика.
– На море. Купаться голышом при луне.
– Но… – запинается он, – сейчас не сезон…
Мне так и хочется возразить, что на Земле немало мест, где и в декабре теплое море. Но я, конечно, не говорю ему этого. Шепчу только, невольно отводя взгляд:
– А если бы сейчас вернулось лето?
– Неужели ты сомневаешься? Тогда я обязательно свозил бы тебя на море!
Когда следствие заходит в тупик, в Тумбурдии не считается зазорным обратиться за помощью к колдунам. Негласно, конечно, хотя и секрета из этого не делают.
Вот и сейчас, когда сыщик Ту Ю привел на место преступления колдуна, вокруг уже собралась толпа любопытных.
– Вот, – ткнул Ту Ю под ноги, приподнял служебный колпак и почесал потную лысину. – Это все, что осталось от бедолаги. Одна голова. Сможешь узнать, кто это сделал?
– Я уже это знаю, – хмыкнул в обвисшие усы колдун.
– Нет-нет! – запротестовал сыщик. – Догадки мне не нужны. Пусть даст ответ твое колдовство!
– А разве колдовство может служить доказательством? – выкрикнул кто-то из толпы. Ту Ю показалось, что он узнал голос судьи Фром Ми.
– Нет, – вздохнул сыщик. – Но оно может вывести на след преступника. А там уже и за официальными доказательствами дело не станет.
– Тогда ладно, – согласился голос.
– Можно? – из-под густых седых бровей глянул на Ту Ю колдун.
– Давай! – на пару шагов отступил сыщик.
– Расступитесь! – обвел колдун зрителей раскинутыми руками. – Дайте голове исполнить танец!
Он простер тонкие худые ладони над отрезанной головой несчастной жертвы, и та вдруг, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее завертелась, подпрыгивая, в дорожной пыли. Казалось, она и правда танцует под нервными, резкими пассами длинных пальцев.
«Танец» продолжался недолго. Голова, подпрыгнув в очередной раз, замерла, уткнувшись носом в красный сапог колдуна.
– И… что?.. – вновь приподняв колпак, отер лысину Ту Ю.
– Ты видишь сам. Это сделал я. Я же сразу сказал, что знаю это.
– Но… зачем?!..
– Мне нужно было тело сорокалетнего хромого девственника для очень важного колдовства. Думаешь, так просто было его найти?
– А… она?.. – сглотнув, кивнул сыщик под ноги колдуна.
– Нет. Рыба гниет с головы, – не очень понятно ответил тот.
– Тогда ты арестован, – развел руками Ту Ю.
– За что? – усмехнулся в усы колдун и перевел взгляд на толпу. – Разве колдовство может служить доказательством?
– Нет… – слились в один голоса Ту Ю и Фром Ми.
– Вот, – на большом белом экране нарисовал красный треугольник Генерал, – это Земля. – Затем отошел и вывел второй треугольник, синий. – А это Марс.
– Позвольте поправить, мой Генерал, – подал голос Полковник. – Скорее, наоборот: Марс – красный круж… треугольник, а Земля – синий.
– Что?!.. – побагровел Генерал. – Вы будете со мной спорить?!
– Никак нет, – вжал голову в плечи Полковник.
– То-то же… Итак, ваша задача: выяснить, есть ли жизнь на Марсе, – изобразил он в центре синего треугольника зеленую, похожую на соплю закорючку, – и, если она там есть, уничтожить эту угрозу, – перечеркнул он «соплю» вместе с треугольником. – Задача ясна?
– Так точно! – вытянулся во фрунт Полковник.
– Вот и хорошо, – по-отечески улыбнулся Генерал. – А мы тут пока займемся испытанием нового оружия. Как-никак, а треуголь… в смысле, планет, и без Марса – пальцев, чтобы пересчитать, не хватит. – Он пошевелил тремя короткими обрубками покалеченной правой ладони. Левый рукав его кителя был заправлен под широкий ремень.
Эскадра для полета к Марсу была готова через три дня. Полет занял три недели. Число «три», будто нарочно, всюду теперь преследовало Полковника. «Неужели я был не прав? – морща лоб, размышлял он, – неужели и впрямь Марс – это синий треугольник?» Но через две недели пути, когда цель полета выглядела не бесцветной точкой, а отчетливым красным диском, Полковник восторжествовал: он оказался прав, никаким синим треугольником тут и не пахло!
Жизни на Марсе не оказалось, но на всякий случай, чтобы не стать потом крайним, Полковник отдал эскадре приказ на полное уничтожение планеты.
Весь обратный путь душа Полковника ликовала и пела: прав был все-таки он, а не этот старый пердун!.. Вот и Земля тоже никакой не красный треуголь…
Но что это?! Полковник прильнул к обзорному экрану, не веря глазам… Там, где по своей извечной орбите должен был торжественно плыть голубой шар, вертелся… гигантский огненный обломок треугольной формы.
– Ничья… – пробормотал Полковник, доставая из кобуры пистолет.
«От этого не умирают. Возьми себя в руки!»
Вот что сказала она, перед тем как уйти навсегда.
Глупые слова. Чем говорить такое, лучше совсем промолчать. Я представил, как беру себя в руки: обнимаю под мышками, пытаюсь поднять… Еще один Мюнхгаузен! Может, и правда – потянуть себя за волосы? Это будет считаться, что я взял себя в руки?
Я даже попробовал. Получилось плохо. Наверное, опыта мало – давно я не брал себя в руки.
Услышать такие глупости напоследок!.. Обидно. Впрочем, особым умом она никогда не блистала. Я знал это всегда; пожалуй, с первой еще нашей встречи, когда сказал, что ее имя – палиндром, а она обиделась. Но знал – умом, а сердцу… или чему еще там?.. на мои знания было глубоко плевать.
Собственно, тут все сводится к элементарной химии: клетки мозга влюбленного усиленно вырабатывают допамин – вещество, сродни наркотику. Так что я – всего лишь наркоман. И как обычный наркоша не задумывается о том, путает ли его наркодилер пояс Койпера с брючным ремнем или «Процесс» Кафки с возможным судебным процессом над ним самим, так и мне было все равно, читала ли моя любимая хотя бы «Анну Каренину»… Ну, почти все равно. Хотя, при чем здесь та Анна?.. А хотя бы при том, что иногда от этого все-таки умирают. Не совсем, правда, от этого, но ведь как раз там и сказано, что каждая несчастливая семья несчастна по-своему. Ладно, у нас еще не было семьи, не надо придираться к словам. Просто не нужно говорить глупости! Если от этого не умирают, то уж точно и не живут.
И все-таки хорошо, что она дура. Я что, наконец произнес это? Впрочем, оно и к лучшему – нужно называть вещи своими именами. И чем чаще я стану это делать, тем скорее, быть может, выбью из себя гадкую дурь на леденцово-липкую букву «л»… Дура – дурь. Весьма символично. А ну-ка, еще: дура, дура, дура!..
Я не стану брать себя в руки. Накладывать их на себя – тем более. Если не пройдет ломка, пойду искать нового дилера. Хотя бы с неоконченным высшим.
Олег Юрьевич Кактусов работал куратором. Когда, узнав о профессии, его спрашивали: «О! Вы курируете студенческую группу?», или: «Это не вы организовали выставку «На море, в небе и на суше»?», он смущался, краснел и лепетал что-то вроде: «Да, можно сказать, группу…», или: «Мы, в основном, на суше. В небе – только если очень недолго».
Дело в том, что Олег Юрьевич разводил кур.
И вот однажды его вызвали к мэру. По какой-то ерунде вызвали – то ли похвалить за высокие показатели работы, то ли поругать за низкие…
Секретарь доложил шефу по телефону: «Куратор Кактусов прибыл. У вас на три назначено» и кивнул Олег Юрьевичу – вперед, дескать.
А мэр и забыл уже за более важными делами о таких пустяках. И в чем там суть вообще – тоже напрочь запамятовал. Но и спрашивать у секретаря поостерегся – и так уже стали судачить о его забывчивости.
Зашел Кактусов в кабинет, прижался к стеночке. Мэр ему рукой, дружески так:
– Да вы присаживайтесь к столу, что вы как неродной!
Присел Олег Юрьевич с краешку, дышать боится.
– Ну, – говорит мэр, – и как там наши кактусы?
Куратор решил, что мэр шутит: мол, у кур – клювы, у кактусов – колючки…
– Хорошо, – отвечает. – Поголовье с прошлого года увеличилось вдвое.
– А вы их что, по головам считаете? Где же у них головы? Это шишки такие зеленые?
«Хороший у нас мэр, – подумал Кактусов, – с юмором. Вот только почему зеленые? Непонятно…». Но честно ответил:
– У нас, в основном, белые, корниш. Яйценоскость – сто тридцать. Но это больше мясная порода. Пробуем черных австралорпов, у тех яйценоскость под двести. Зеленых пока не разводим… А надо?
– Обязательно! – обрадовался мэр, чиркнув для памяти в блокнот: «Заказать кактусиные яйца!» – Иначе над нами смеяться будут. Черно-белые – это нонсенс, вчерашний день. Хоть умрите, но через месяц дайте мне хотя бы тысячу зеленых кактусов!
Олег Юрьевич успокоился. «Дайте мне тысячу зеленых, Кактусов!» – это ему было понятно.
А через месяц он сел. За дачу взятки. Но всем потом говорил, что за кактусы.
Он первый раз в жизни видит, как сносит башню. Тому, в окне. Башня высовывается в прямоугольный портал, разделяющий пространства, и ее сносит. Напрочь, с хрустом, с веселой песней:
– Ай-яй-яй-яй-яй, сорвало башню! Сорвало башню, насовсем открутило!
Непонятно, кто поет – он сам, или безбашенный в окне?
Какая разница! Какая разница, кто, где и когда? Ведь надо что-то делать, срочно и быстро!
Он срывается с места. Быстрей, чем собственные ноги. Падает на посыпанную гравием дорожку. Каждый камешек виден отчетливо, прямо-таки осязаем глазами, вылизываем зрением. Но вот попадается угловатый и острый; зрению колко, неприкаянно, больно. А как, наверное, больно тому, в окне? О, лучше не вспоминать, не думать! Ведь думать – такое великое благо, а тот, в окне, лишен этого.
Мыслить становится сплошным наслаждением. Тому не дано, а ему можно! Это ли не высшее блаженство, не размягчающая нега, томно пульсирующая на кончиках нервов? Особенно, когда оно почти запретно – пусть самим себе, пусть ненадолго, но все же…
О проекте
О подписке