Глава 3
Жаркий Париж

И опять стало очень темно. В пещере понятно почему… А тут?! Вроде еще ясный день… Но там, где очутились друзья, тоже царила кромешная тьма. Опять пещера?! Нет… Тут было не так темно, как в пещере… и не как ночью в подвале шато… Стоило глазам привыкнуть, и уже получалось что-то разглядеть; даже сочился откуда-то сверху тоненький, еле заметный лучик света. И к тому же отвратительно воняло.

Вальтер стиснул в руке пистолет:

– Я вообще не вижу тут выхода!

Петя видел – друг откровенно занервничал; видеть психующего Вальтера само по себе было забавно и странно. Особенно потому забавно, что Петя уже начал понимать, где они, и его невольно разбирал смех. Глаза привыкали к темноте… Все верно! Начали угадываться какие-то стеллажи, на них банки, груды нелепых узлов и ящиков на полу… Круглые зеленые глаза полыхнули высоко над друзьями, на стеллаже.

– Ты заметил?!

Шипящий вполголоса Вальтер уже вел стволом в сторону глаз; не дай бог додумается выстрелить!

– Вальтер, ты что?! Кота не видел?

– Кота?!

– Ну да… обычного домашнего кота.

Вальтер замер безмолвной статуей: напряженная бесшумная фигура, еле угадываются черты лица в темноте.

– Вальтер, а у вас в замке есть подвал?

– Подвал?

– Да… Подвал, в котором хранится всякое ненужное барахло?

– Наверное есть… А что? Ты хочешь сказать, мы в подвале?!

– Ну да… Такие бывают и под домами на много квартир.

У Вальтера даже челюсть отвисла… Ствол уплыл в сторону и опустился.

– А воняет почему?!

– Потому что нагадили кошки…

Вальтер стал вполголоса произносить нехорошие фразы, в которых причудливо сплетались гром, молния, черти и шлюхины дети. А Петя уже искал, и довольно легко нашел выход: хлипкую деревянную дверь, запертую на плохонький замок. Он нажал, ощущая податливость плохо сколоченных досок… Дверь сразу же заскрипела, подалась.

Темный прохладный коридор, в него выходят двери других подвалов. Точно такой же коридор видел Петя под множеством питерских домов… Разве что тут было потеснее. Вот и выход: щелястая дверь, сквозь щелки лупят снопы яркого полуденного света. Дверь никто и не думал запирать.

Друзья стояли в тесном внутреннем дворике, между высокими стенами. Опять волна смрада, но уже совершенно другого: соседство мусорных баков. Петя озирался, никак не в силах определить, где же выход… Его взгляд уперся в открытое окно. Из окна второго этажа в упор смотрела на друзей, опиралась умопомрачительной грудью на подоконник перезрелая красотка… Не расплывшаяся, но такая… Несколько избыточная плотью. Круглые, как у совы, глаза красотки внимательно наблюдали, рот улыбался. Поймав Петин взгляд, красотка в пестром халате заулыбалась еще сильнее, помахала рукой. Спросить у нее? Но Вальтер уже тянул мимо, в какую-то дверь…

– А ты откуда знаешь, что сюда?!

– Потому что это внутренний дворик… Выходят в него из подъезда.

Ныряя в дверь, Петя оглянулся… и тут же смущенно отвел глаза: красотка стояла выпрямившись, халат распахнулся… Красотку мало волновало, что выпирала грудь под тонким полотном ночной рубашки. Но она уже не улыбалась.

– Вальтер, ты что тут делаешь?!

Вальтер задумчиво осматривал почтовые ящики, словно никогда не видел ничего подобного.

– У нас какая квартира? Литера E? Так ее в этом подъезде нет…

Петя еще раз убедился – Вальтер из этого мира, из Европы.

– С улицы должен быть еще один подъезд!

Улица шириной метров десять, при высоте домов в шесть этажей больше всего походила на щель, возле земли всегда полутемно. Вывески на незнакомом языке, велосипеды. Какой-то очень ф р а н ц у з с к и й господин в высокой шляпе, с длинными усами.

Все это Петя видел буквально одним глазком, считаные мгновения, – пока Вальтер звонил и беседовал о чем-то с дородной теткой… чем-то тетка напоминала виденную в окне… Но та тетка сперва улыбалась, а потом почему-то перестала. А эта наоборот: хмурилась, пока Петя нырял в полутьму соседнего подъезда, а после этого расплылась во весь рот. Полился поток булькающих звуков… Петя был не в силах понять хотя бы, где кончается одно слово и начинается другое. Петя понимал, что эта тетка – консьержка, она проверяет, кто куда идет, и открывает дверь. Но консьержек до сих пор он не видел и не очень был уверен, что они на самом деле существуют.

А Вальтер уже тащил его по лестнице. «Он тут как рыба в воде»… – ошарашенный темпом, подумал Петя про друга.

Лестница тоже была очень ф р а н ц у з с к о й, эта широкая лестница с коваными решетками… Сколько таких лестниц повидал Петя в Петербурге, а все же именно эта от них отличалась… Он сам не мог объяснить, чем, но разницу отметил очень четко.

Петя ступил на верхнюю площадку – а Вальтер уже беседовал с открывшей горничной – смешливой, хорошенькой, в полосатом платье… Петя только слышал про такие и вообще в существовании горничных был уверен не больше, чем в существовании консьержек.

Жертва эксплуатации? Но «жертва» вела себя независимо, даже несколько развязно, на вкус Пети: вовсю стреляла глазками, тараторила без перерыва. Вальтер щелкал каблуками, старательно вязал французские слова (у него начало и конец слова Петя слышал), – а красотка задержала на Пете взгляд… Это был взгляд, от которого сердце Пети почему-то затрепетало и ушло в пятки… «Как самолет в воздушной яме…» – подумал Петя. Взгляд повторился… Еще раз… снова и снова сердце у Пети срывалось в штопор, как скоростной лифт в недра Шамбалы.

Девушка двинулась куда-то, парни за ней.

– Нас велено провести сразу… Как появимся, – шепнул Вальтер.

Стоило бы обратить внимание на гравюры на стенах, на дорогие обои в коридоре… наконец, на роскошную люстру… Петя же видел только узкую, как у подростка, спину девушки. Кровь так стучала в виски, что трудно было различить внятный шепот Вальтера под ухо. А стрекотание горничной по-прежнему сливалось в нечленораздельный поток звуков.

И профессора Петя разглядел не сразу… Потому что на пороге комнаты девушка пропустила его вперед, тяжелая грудь проехала по его руке… Петя задохнулся, кровь бросилась в лицо. Парень искоса взглянул на девицу, встретился с веселыми шальными глазами… И сердце опять ухнуло вниз, звон крови в ушах не давал ничего слышать.

А Вальтер уже жал руки профессору д`Антркасто. Да! Это был настоящий профессор! Высокий, красивый, полуседая грива на плечах. Профессор и дома был в бархатном коричневом пиджаке, с шейным платком вместо галстука. Рассеченное морщинами аскетичное узкое лицо, проницательные умные глаза – две блестящие ягоды терна. Лилась быстрая французская речь.

– Впрочем, – отнесся профессор к Петру, – я вижу, вы плохо понимаете французский…

– Я его совсем не понимаю…

– Русский?! И не знаете французского?!

– Он из эсэсэсэра… – мягко напомнил ему Вальтер.

Кристоф д`Антркасто все равно выглядел ошарашенно.

– Я понимаю по-немецки… И по-английски…

– Весь мир говорит на французском! – отрезал профессор. – Это вопрос общей культуры. Но мы, конечно, будем общаться на знакомом вам обоим языке… Итак, мой друг Жан Дуч уже не существует в этом мире…

Профессор размашисто перекрестился, поцеловал стоящее на столе распятие: большое, почти в метр, темного дерева. На какое-то мгновение он встал, опустив голову: поминал погибшего друга. И все, он уже опять работал.

– Значит, так… Сейчас вам покажут, где вы будете жить. У меня часто бывают люди, прислуга надежна. Сейчас мы пообедаем, я познакомлю вас с еще одним очень полезным человеком… Потом вы можете изучить материалы, можете отдыхать. А можете идти делать свои дела в Париже… У вас ведь есть в городе дела?

– Есть… Лучше мы сделаем их сразу после обеда, а материалы посмотрим ночью.

Петя только кивнул головой вслед словам друга: Вальтер спланировал правильно. Д`Антркасто наклонил большую косматую голову. Наклонил и тут же позвонил в колокольчик на столе. Впорхнула прежняя горничная. Она смотрела только на профессора, но все равно Пете опять сделалось трудно дышать.

– Комната господам готова?

– Да, месье.

– Показать комнату. Обед на три персоны. Прислуживаете вы и Жан.

Петя понимал – профессор не груб, он просто живет в мире, где прислуга – обычнейшее дело. Он отдает безличные распоряжения, глядя поверх головы, потому что так и положено. Петя старался видеть и слышать хозяина дома… внимание плыло, раздваивалось, потому что девушка опять вела его по коридору… Правда, вести было особенно и некуда – два шага.

– Проходите, месье…

Девица пропускала Петю, вжалась в стену. Она чуть-чуть подалась вперед… очень мотивированно подалась. Тяжелая грудь впечаталась в Петино плечо. Глаза девушки оказались сантиметрах в двадцати от повернувшихся Петиных глаз.

– Ах, извините, месье, я бываю такая неловкая…

При всем желании, даже зная язык, пунцовый Петя не мог бы ответить: из горла рванулся какой-то сдавленный хрип. Вальтер хмыкнул, за руку вдернул его в комнату.

Комната оказалась: две кровати, между которыми еле можно пройти, две тумбочки в головах. На каждой тумбочке – кувшин и миска для умывания. Даже в Шамбале не видел Петя таких тесных комнат. И в купе тоже было просторнее.

– Не повернуться…

– Эта комната еще очень даже просторная… комната для самых близких гостей. Думаю, спальня профессора не больше, в комнатах прислуги куда теснее. В квартире две большие комнаты: библиотека и столовая.

– Я думал, богатые люди живут в целых домах, в больших квартирах…

– Петя, я понимаю, ты ничего не видишь, кроме Жаннетт… но ты все же будь повнимательнее, а?

– И что же я пропустил?!

– Квартира, в которой мы находимся, – только часть квартиры в доме, который построили лет двести назад. Кованая решетка балкона… помнишь?

Петя неуверенно кивнул.

– Так вот… по балкону видно, что квартиру разделили на две. Люди, одинаковые по богатству, стали довольствоваться жильем потеснее, чем два поколения назад.

– А умываться… Умываться вот из этих кувшинов?!

– А ты думал? Отлично умоемся.

Вальтер говорил с юмором: видно, что ему весело от недоумения Пети. Все-то для него здесь привычно: и тесная комната, и умывальный кувшин.

– Понимаешь… Я привык умываться под струей воды. Тут же не успеешь умыться, а вода уже кончилась.

– А ты налей в таз, сколько надо. Налил – и мойся себе.

– А куда сливать грязную воду?

– Потом прислуга сама сольет.

– А я так и буду мыться в грязной воде?!

– Так это же твой собственный кувшин и твой таз! Там только твоя собственная грязь. Курсантом я летом мылся в речке, а вот зимой – в общем тазу. Таз был на десять человек. Один умоется, потом второй, третий… Седьмой умывается уже в черной воде.

Чистоплотный Петя содрогнулся.

Вальтер говорил весело, почти смеялся, а у Пети что-то ломалось в сознании. Он привык, что умываются в текущей воде и что воду не надо экономить. В России из рукомойника, под струйкой, умываются даже в деревне.

И еще он привык считать, что в Европе – цивилизация… культура… Нам в России надо еще расти до этой культуры… Париж – это же город-светоч! Город, в который всю жизнь стремился Пушкин… Город Парижской коммуны… Центр самой прекрасной в мире Франции… А в нем, оказывается, профессора моются так, как в России не будет умываться даже его сосед по коммунальной квартире, всегда вонючий пролетарий Запечкин.

– И у тебя в замке тоже такие кувшины?!

– Петя, ты подумал? Ну кто же будет проводить в замке водопровод?

Действительно… Замок – это тоже такая деревня…

– Хватит изучать собственную кровать! Пошли, зайдем еще в одно место…

В «одном месте» стоял унитаз, но без малейших признаков слива. И здоровенный бачок. В полнехоньком баке плавал здоровенный черпак.

– Ага… – Понятливый Петя осваивал заграничную премудрость. – Это в смысле, черпаком все и сливать?

– Можно самому и не сливать. Прислуга сливает, Жаннета твоя и сольет.

– Она не моя!

– Твоя, твоя… вон как смотрит. Я и так и эдак, а девушка все на тебя и на тебя… Сегодня у тебя будет самое настоящее парижское приключение.

Петя не выдержал и покраснел. Он, конечно же, слил за собой сам – его Жаннета или не его, еще посмотрим… но не надо за ним сливать девушке.

Обед был таким же парижским и таким же странным, как эти кувшин и бачок. Петя сидел в комнате с гравюрами на стенах, тяжелые шторы создавали полумрак, гасили шум проезжей улицы. На белоснежной скатерти – прибор с двумя ложками, тремя вилками. Петя понятия не имел, какую из них для чего использовать. Он просто наблюдал за другими – что именно они берут и когда. Вальтер брал большую серебряную ложку с монограммой? И Петя брал такую же ложку. Профессор брал широкую вилку с короткими зубьями? И Петя хватал точно такую же. Не промахнулся Петя! Не промахнулся потому, что упорно не делал того, чего бы до него не делали другие.

А то вот стояла на столе перед каждым чаша с водой. Вода пахла чем-то вроде лимона, а пить хотелось все сильней, просто неимоверно. Петя все примеривался к чаше, но никто из таких же точно чаш не пил… И хорошо, что Петя не попил этой лимонной воды, а то после второй перемены блюд профессор вдруг окунул в воду пальцы и вытер салфеткой. Вот оно! Вода-то для мытья рук после жаркого! Петю жаром обдало при мысли, что он мог выхлебать воду из своей чашки.

Как не походил весь этот обед на все знакомое Пете! Прислуга в белых перчатках разносила еду… Петя не умел принять тарелку, зазевался… И к лучшему, потому что Жаннета сама ловко поставила перед ним суп, потом второе. Всякий раз она ухитрялась прикоснуться к Пете – и руками, и грудью. Всякий раз у Пети становилось сухо во рту, а мышцы живота подтягивались сами собой, но он все же внимательно слушал: очень уж важные и увлекательные речи звучали за этим столом.

Полноценными участниками обеда оказались еще громадные коты: рыжий и черный. Накрыли им, правда, не на столе, а рядом, на пуфике, поставили каждому по три миски разного размера. Коты так аккуратно лакали суп, так по-французски деликатно ели жаркое, что Петя не удивился бы, найдя у котов в лапах вилку и нож.

– Ромей! – представил черного кота профессор, и Пете показалось: котище ему вежливо кивнул. – А знаете, почему Ромей? Потому что такие черные коты пришли из Италии, их к нам завезли римляне.

– Норманн! – представил он рыжего: рыжих завезли из Скандинавии.

Четвертым за столом сел гость профессора, небольшого роста, средних лет жилистый дядька. Одет в штатский костюм, но во всей подтянутой, крепко сбитой фигуре, в четком, выкованном лице сразу чувствовался офицер.

– Не надо, месье Селье… Обращайтесь ко мне Франсуа… Если вам неловко, пусть будет месье Франсуа.