На лесной полянке весело потрескивал костёр. Рядом в углях запекалась утка, подстреленная на недалёкой бобровой запруде, да закипал уже в походном чайнике душистый кипрейский чай.
Можно было вытянуть усталое тело и просто о чём-нибудь поговорить.
– Тять, а расскажи что-нибудь из своей воинской службы? Ты помнишь свой первый поход?
Андрей снял закипающий чайник с огня. Разлил тёмно-бурый напиток по кружкам и добавил в него мёду.
– Пей, Митяй, расскажу я тебе про свой детский поход и как я в нём наш медный котёл боевою добычей получил, – и усмехнулся, задумавшись. – Было это в декабре 1193 года. Я к тому времени состоял в детских дружины князя Мстислава Мстиславича Удатного, что княжил тогда в Триполье. Полтора года прошло, как определил меня в дружину батюшка Хват Иванович, Царствие ему Небесное. Я уже пообтёрся понемногу да привык к службе воинской. Поначалу же, конечно, было мне очень трудно, ну да не зря же тогда прозвище Волчок заработал, продержался уж как-то, – и снова усмехнулся, вспоминая былое. – Так вот, как только замёрзли все реки, то к своему любимцу, князю Ростиславу Рюриковичу, в Чернобыль прибыли послы от чёрных клобуков, наших верных союзников, чтобы звать его в поход на половецкие вежи. Был наш князь лёгок на подъём, и это предложение пришлось ему сильно по душе.
Забросив зимнюю охоту в устье Припяти, он со своей дружиной поспешил в Торческ, на реку Рось. Отослал он так же гонцов в Триполье к своему брату, князю моему Мстиславу Мстиславовичу, с кем в то время был он очень дружен. Оба-то они были схожи характером, лёгкие на подъём, храбрые да боевитые. И дружины их были самим своим князьям под стать. Отменно выученные, вооружённые да закалённые в многочисленных сшибках и сражениях как с лёгкими степняками, так и с тяжёлой конницей князей соперников.
Не теряя времени даром, как только собрались мы все вместе в кулак, двинулись наши рати намётом на юго-восток. Меня, как самого молодого и лёгкого, определили вестовым в дозорную сотню.
Сотня шла в отрыве от главных сил совместно с дозорными от союзных чёрных клобуков. Те же были в родной степи как у себя дома, да и погода нам тогда явно способствовала.
В общем, на реке Ивле выследили мы по следам перехода малый половецкий заслон. Половецкая полусотня дозором прошлась по высокому берегу и расположилась затем на ночёвку в одном из многочисленных степных оврагов. Как раз уже к тому времени начинало хорошо пуржить, и, видно, копчёные захотели укрыться в нём от непогоды.
Плохими воинами они, конечно, не были, и дозорных своих выставили, всё как полагается. Да только и наши дружины были волками битыми, и уже к ночи весь тот дозор был вчистую вырезан.
Ну а потом, по команде сотника Добрыни, с двух сторон оврага ударили мы стрелами по половецкому стану, да в мечи, и давай рубить оставшихся.
Я сам стрел пять или шесть успел выпустить, может, и нашли они кого-нибудь среди степных.
Но самое главное, смогли мы тогда взять в живых трёх половцев, и уже через полчаса жёсткого дознания у костра один, чтобы вымолить себе лёгкую смерть, выдал, что половецкие вежи со стадами лежат в одном переходе на правобережье Днепра, а основное их войско ушло ниже, за речку Ингул. Грех было не воспользоваться таким подарком, и уже через десять минут неслись мы вместе со своими союзниками в указанное половчанином место.
Шли ходко, у каждого было по три запасных коня, и мы только и успевали чуть снизить ход, чтобы перепрыгнуть с одного на другого.
Я шёл в головном десятке дозора.
Когда к рассвету мы вышли на вежи, уже прилично пуржило, и мы с трудом смогли рассмотреть пред собой огромный табор из повозок, юрт да ивовых плетёнок. Рядом с вежами паслись огромные табуны лошадей.
Сотник Добрыня всё оглядел и говорит мне: «Ну, Волчок, скачи, что было мочи, и передай всё, что здесь видел сам, и что я тебе скажу, тоже передай для князей. Мы с дозорными союзниками зайдём с противоположной стороны стана и ударим, как только все наши основные силы двинут на вежи. Нам главное – это не дать табун увести, да вестников от этих вон перехватить, всех, сколько сможем! Ну, давай двигай, а то вон берендеич уже как ястреб вылетел к своим с вестью, не отставай!»
И правда, в снежную даль уходил вестовой от чёрных клобуков.
Ну как мне можно было ему уступить, вот я и рванул вдогонку.
Кони у нас были по силе и мере усталости, видать, равные. Ну да я был помоложе чуток да и, небось, полегче немного. Так что догнать его сумел, и мы влетели к своим ратям уже одновременно. Я к своему князю, а тот к хану берендеевскому бегом, ну тут и мы давай вместе с ним хором докладывать. А князья смотрят на нас да ухмыляются: «Не уступил, Волчок?!»
Ладно, план нападения всё начальство быстро наметило, разрисовали что-то там сулицами на снегу. Мы с берендеичем им показали, где что было и как кто там стоял у копчёных.
И вот пошла команда: «Всем воинам выстроится большим полукругом!»
Не знаю уж как, а мы опять с тем молодым берендеичем рядом оказались. Он на меня косит так зло. И я на него тоже, а он ещё такой шипит что-то по-своему, только я и разобрал из всего: «Рус Ивашка».
Ну, я ему тоже выдал в ответ: «А ты шакал худозадый!» Небось, если бы не атака, так бы и сцепились с ним прямо там же, на поле.
И тут вылетают вперёд князья да начальство союзников с мечами и саблями наголо, ну и мы за ними тут в галоп ударились.
Вылетали наши сотни на кочевье половцев уже с самым рассветом.
Для меня это самая первая битва была, и всё смешалось тогда в каком-то сумбуре. Только помню, что вынесло меня к кибиткам. Стоят щиты, сплетенные из ивняка, а за ними копчёные суетятся. Кто из них орёт что-то, кто свой лук ладит, а у кого уже и сабелька или копьё в руке наготове.
Перед защитными щитами здоровенный такой половец стоит, огромную оглоблю в своих ручищах держит и ею уже замахивается, вот как даст сейчас, так и костей не соберёшь.
У меня в руке сулица была, я её и метнул с ходу, а сам дальше несусь. А куда? Входа-то нет впереди, коня останавливать мне даже на миг нельзя – сразу же для стрелка лёгкой мишенью станешь. Только вперёд!
Ну и полетели мы с моим Сивкой прямо. Как прыгнул мой жеребец, только вихри снежные в стороны! Словно птицей мы с ним взлетели! Лёгкий я был тогда, оттого, видать, и перелететь ту ограду смогли.
А за мною, смотрю, берендеич летит, тоже, значить, перескочить сумел и скалится так на меня глядючи. Словно кричит: «Не только ты так умеешь, и я тебя ничуть не хуже могу!»
Ну и давай мы там крутиться да сечь всех, кто только нам под руку попадётся.
Наши-то сотни только влетали вовнутрь становища, и пришлось нам тогда несладко. Помню только, как конь берендеича начал заваливаться. Сразили его, а он с седла сам слетел в снег, видать, потому как оглушённый был, и пара копчёных его уже насадить на копья подскочили. Где только у меня силы столько взялось, подлетел я к ним – одного мы Сивкой втоптали, а другому я саблей шею рассёк, и фонтан крови выше коня взлетел, видно, ему самую жилу рассёк! Ещё от двоих, что подскочили, отбиваюсь еле-еле, всё, думаю, не сдюжу больше, конец мне пришёл. Ну а тут уж и наши во внутрь ворвались и с гиканьем да свистом пошли по всему становищу всех рубить!
В общем-то, вся война на сегодня у меня и закончилась вот на этом.
Кругом ор стоит, бабы половецкие визжат, детишки плачут, кони ржут. Шум стоит непереносимый! А на меня как отупение какое-то нашло, морок, видать, от большого-то выброса адреналина.
И Андрей, увидев непонимающий взгляд Митьки, поправился:
– После боя как будто силы отнялись резко. Сел я тогда на кошму у разворошённого и остывающего костра под десятским медным котлом. Да зачем-то, и сам я не пойму сейчас, взял деревянный черпак и помешиваю, значит, в нём навар с кониной. Ну а тут как раз мимо сотник Добрыня проезжал да давай смеяться во всё горло: «Кому война да бабы, а Волчку вон всё бы пожрать чего!»
Рядом ребята из дозорной сотни были, и тоже давай все вместе хохотать. Ну, тут я и встрепенулся, задразнят теперь, поди, в дружине, покраснел сильно. А Добрыня мне так уважительно, в первый раз он со мною так: «Смех смехом, а ты, Андрейка, молодец, не журись, паря! На подлёте сумел и сулицей здоровяка с оглоблей завалить, и щиты перемахнул как лихо высоченные, да и тут не оплошал, гляжу, двух-трёх воинов вражьих внутри посёк и вон даже берендейку нашего сумел отстоять. В старшие детские перейдёшь, о четырнадцати годков, возьму я тебя к себе в дозорную сотню. Хотя и риск есть, конечно, а ну как объешь мою гридь, вон ведь жор-то у тебя какой отменный», – и, вновь засмеявшись, сотник со своими рубаками поскакал куда-то к центру табора.
Я же на месте остался. Сивку своего осматриваю, кровь ему с боков обтираю. Не чаял ведь уже сам уцелеть, и за коня своего страшно. Как родной ведь он мне был, из такой сечи вынес, вот и высматриваю, а нет ли где ран у него? Ну да обошлось как-то, кровь та чужая на нём, и ни одной раны своей тогда не было.
И тут слышу за спиной голос с коверканьем таким, не русский: «Здоров будь, вестовой!»
Оборачиваюсь я резко, а ну как половец какой недобитый подобрался. А это стоит серьёзный берендеевский начальник. Позади него – пяток его воинов, и о правую руку стоит мой давешний берендейка, тот, с кем мы так подраться только недавно хотели. А старший берендеич мне и молвит: «Как зовут тебя, удалец, из каких ты сам будешь?»
Ну, я ему отвечаю с достоинством: «Зовут меня Андрейка, сын я десятника Хват Ивановича, что при князе Рюрике состоит. Сам же я вестовой, из детских, князя Мстислава Мстиславовича Удатного».
«Хорошего воина твой отец воспитал. Да продлятся славой годы его, знакомы мы с ним. Ты же мне, Андрейка, сегодня сына в бою спас, за то – великая благодарность тебе самому и батюшке твоему от меня, Шарифулы из рода Хайдара, сотника личной ханской стражи. Прими этот мой скромный дар». И снимает с себя великолепный кинжал.
Я о таком даже и мечтать-то никогда не смел. Ножны у него в серебре, с золотым червлением, всё там в узорах и в записях обережных. Я его в руки взял и замер, не знаю, что и сказать надо. Всё смешалось как-то в голове.
Берендей на меня посмотрел и усмехнулся: «Вижу, понравился тебе мой дар. Этот кинжал великими мастерами из Дамаска сделан, владей им на славу, молодой воин! А это сын мой младший, Азат из рода Хайдара, он тебе сам свою благодарность потом выразит. Ну а мы пойдём дальше и не будем мешать разговору мужчин». Легко так поклонился и ушёл со своей свитой.
Стоим мы напротив друг друга с берендеичем и друг на друга смотрим. Тут он улыбается так широко и весело, шагнул ко мне да руку протягивает: «Спасибо тебе, рус Андрей. Спас ты меня от смерти позорной, чуть было во взятой уже веже шакалы не утыкали копьями, если б не ты… Должник теперь я твой, а коли позволишь, так и брат по духу, ты мне своей отвагой и дерзостью близок и люб».
Ну, вот что-то примерно такое и сказал, правда, сильно слова коверкая, но всё же понял я всё.
Пожал я его руку, ну и тут мы с ним обнялись. Так у меня стало ещё на одного брата больше. Тот обет братства мы с ним чуть позже закрепили, и до сих пор столько уж лет прошло, а за честь его держим.
Ну, ты дядьку Азата-то хорошо помнить должен, не раз он в гостях у нас бывал.
Потом были у нас быстрые сборы. Нужно было уходить от неминуемой погони разозлённой орды. Часть войска след путали, большая же часть гнала к себе вьюки с захваченным добром и вязанных пленных на конях. Да ещё сами половецкие табуны перегоняли. Добыча у нас тогда была огромная! Одних только коней больше десяти тысяч мы тогда взяли. И что самое главное, от рабства копчёных больше четырёх сотен рабов из русских людей высвободили.
Помогли нам тогда и непогода, и доблесть заслона, погоню придержавшего, а только через два дня мы уже за Рось смогли выйти. Ну а там уже наша земля с засеками и сторожевыми заставами дальше пошла. Так что не смогли нас там половцы взять. Со славой и добычей великой мы вернулись домой.
Детским большой добычи не полагается. Ну да за свой труд ратный я был, однако, отмечен изрядно. Получил коня воинского с полной сбруей, да амуницией, саблю, лук отменный степной, с саадаками и вот этот наш медный десятский котёл.
Вся сотня тогда смеялась: «Это Волчку на прокорм!» Ну да смех тот был уже не обидным, уважительно так посмеивались, как старшие братья над младшим. Так вот я стал настоящим воином и для себя, и для всех в нашей дружине…
…Где-то на болоте кричала выпь, в гуще соснового бора ухал филин. А Митя сидел у костра и всё переживал да прокручивал в голове только что услышанный отцовский рассказ. Вот бы и ему какой подвиг совершить! Да чтобы непременно тятя им гордиться бы смог, ну вот как он им сейчас!
Андрей же подбросил дровишек в костёр, погладил мальчика по голове и по-доброму, легонько так толкнул к подстилке:
– Ну, всё, давай спать, Митяй, завтра у нас с тобой трудная лесная дорога с грузом предстоит, и силы нам с тобой ох как будут нужны.
О проекте
О подписке