Читать книгу «Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника» онлайн полностью📖 — Андрея Борисовича Соколова — MyBook.
image

Потенциально более опасным был нараставший конфликт внутри протестантского движения. Часто он рассматривался как конфликт между англиканством и пуританизмом, но это не совсем точно. Пуританизм как особое течение, требовавшее изменения церковного устройства и даже уничтожения епископата, сформировался только к 40-м гг. XVII века. В начале царствования Якова I пуританами назывались те, кто придерживался более строгих правил в повседневной жизни, строже следовал предписаниям и обрядам. Другими словами, непреодолимой границы между англиканством и пуританизмом тогда не существовало. Более того, встреча короля с представителями церкви во дворце Хэмптон-Корт в 1604 году показала, что он был готов прислушаться к требованиям пуритан. На протяжении почти всего правления Яков, как и в придворной политике, стремился быть выше церковных фракций. Оставаясь кальвинистом, он не высказывал симпатии к тем, кто сомневался в догмате о божественном предопределении. Он не поддержал англиканских богословов, утверждавших, что власть епископа основана не на воле короля, а происходит от Бога. Когда на Синоде в 1619 году обсуждались идеи голландского профессора Якоба Арминиуса, король с энтузиазмом присоединился к критике арминианства. В церковной кадровой политике он делал ставку на ортодоксальных кальвинистов. Ричард Бэнкрофт, принадлежавший к «реформаторам» и ставший в 1604 году архиепископом Кентерберийским, был исключением. В 1611 году Яков воспротивился тому, чтобы преемником Бэнкрофта стал арминианин Ланселот Эндрюс и назначил Джорджа Эббота, которого сменил Уильям Лод, сторонник арминианства. Это произошло уже в 1633 году, и знаменовало отход Карла I, сделавшего ставку на одну группировку, от гибкой политики отца. Правда, в последние годы царствования Якова его умеренная церковная политика подверглась испытанию: в 1620-х гг. на фоне неудач протестантов в Тридцатилетней войне нарастала критика пуританами внешней политики правительства.

Первый парламент Якова I, собравшийся в 1604 году, заседал до 1610 года. В современной историографии в основном отвергается традиция рассматривать правление первых Стюартов как время последовательного нарастания противоречий между короной и парламентом. Ковард утверждал: по меньшей мере, до 1621 года принципы «елизаветинской конституции» сохранялись, и намерения покончить с парламентом у короля не было. Разногласия существовали, парламент не во всем поддерживал планы короля, но это не имело еще критического значения. В самом начале работы первого парламента Якова предметом расхождений было так называемое «бекингемширское избрание»; во время выборов в этом графстве депутатом был избран некто Френсис Гудвин. Канцлерский суд отменил это избрание, на повторных выборах был избран Джон Фортескью, креатура двора. Палата общин подтвердила полномочия Гудвина, что и привело к конфликту, которого можно было легко избежать, если бы правительство более искусно манипулировало палатой (влиятельный Сесил как лорд Солсбери заседал уже в верхней палате).

Разочарованием для Якова I был провал планов по созданию Великобритании, государства, объединявшего Англию и Шотландию, дополнявшего личную унию двух королевств. Противодействие планам короля усилилось после решения английских судей, постановивших, что слияние двух стран чревато разрушением законов их страны. В основе недовольства лежало, прежде всего, сохранявшееся чувство враждебности к шотландцам, в которых в Англии видели более варварский народ, чьи законы воспринимались как примитивные и слабо защищающие политическую нацию от произвола монархов по сравнению с английскими. Фактически Якову удалось лишь смягчить враждебные друг для друга законы и утвердить выдачу пересекших границу преступников. В 1606 году появился первоначальный вариант общего флага (Union Flag), использовавшийся на флоте до 1634 года (Карл I ограничил его использование только королевскими кораблями).

Важнейшим был вопрос о финансах, поскольку расходы двора росли потому, что стабильность режима зависела от пожертвований короны высокопоставленным лицам (как шотландцам, так и англичанам). Доходы зависели от субсидий парламента и Сити, а также от искусства министров, находивших те или иные способы пополнения бюджета. Долг короны увеличивался с каждым годом, коррупция была частью системы. Сесил, занявший место Казначея в 1608 году, пытался ограничить расходы двора и распродажу королевских земель, но это не имело большого эффекта. Широко распространилась (особенно во второе десятилетие века) продажа рыцарских званий королем и знатными придворными, что получило дурную славу и породило популярный анекдот: «Двое, прогуливаясь, наблюдают за третьим. Первый говорит: «Он смотрится как джентльмен», на что второй отвечает: «Умоляю тебя. Я думаю, что он всего лишь рыцарь».

Солсбери попытался заключить с парламентом так называемое «великое соглашение». Речь шла об отказе короны от взыскания феодальных платежей, взамен чего парламент должен был предоставлять короне ежегодную регулярную субсидию в 200 тысяч фунтов (доход от феодальных сборов составлял примерно 115 тысяч). Соглашение не было достигнуто: в парламенте не только не знали, откуда брать эти средства, но и опасались, что его деятельность окажется под вопросом. Некоторые советники считали, что соглашение не выгодно и королю, так как никак не поможет в сокращении долга, достигшего к тому времени 600 тысяч фунтов. Провал попытки договориться о постоянной субсидии ослабил позиции Сесила и привел к роспуску парламента в 1610 году. Означало ли это раскол между короной и парламентом? Историк Ковард писал: «Якову не удалось ни удовлетворить многие жалобы, ни развеять страхи многих за будущее парламента. Но были многие сферы, в которых между ним и его главными подданными царило согласие: внешняя политика короля была успешной; в религиозных делах он обычно стоял на неоспоримых позициях; он демонстрировал, что даже в вопросах налогообложения и парламентских свобод готов прислушиваться к доводам. Приверженность политической нации к монархии и традиционной конституции была еще сильной. События следующих одиннадцати лет напрягли, но не разрушили ее. Хотя только один парламент был собран на короткое время в 1614 году, события 1610–1621 гг. не создали непреодолимого барьера между «двором» и «страной» [34, 143–144].

После смерти Солсбери в 1612 году ведущее значение при дворе приобрела группировка Ховардов, опиравшаяся на королевского фаворита Роберта Карра, получившего титул графа Сомерсета. С ним связан самый крупный скандал, немало способствовавший осуждению нравов двора Якова. В 1613 г. Карр вознамерился жениться на дочери графа Саффолка леди Френсис Ховард, и его желание было поддержано королем. Было одно препятствие: она была замужем за графом Эссексом. Поводом для развода объявили импотенцию Эссекса, чего он сам никогда (имея детей) не признавал. Близкий друг и любовник Карра сэр Томас Овербьюри, который в свое время приложил усилия, чтобы Яков обратил внимание на молодого красавца, категорически воспротивился желанию Карра, опубликовав стих «Жена», в котором недвусмысленно негативно характеризовал леди Френсис, намекая, что знает о ней много такого, что делает брак невозможным. От него решили избавиться, отослав послом к только что ставшему царем в Москве Михаилу Романову, однако он отказался уехать из Англии. Тогда Ховарды обвинили сэра Томаса в измене и добились его ареста. Яков тоже был не прочь избавиться от соперника. Через короткое время Овербьюри скончался в Тауэре, как посчитали сначала, от естественных причин. Леди Френсис вопреки мнению архиепископа Эббота была разведена с Эссексом исключительно благодаря вмешательству короля Якова. Однако история на этом не завершилась. В 1615 году выяснилось, что Овербьюри был отравлен по наущению Френсис Говард. Непосредственные исполнители преступления были повешены, а граф и графиня Сомерсет (также приговоренные к смертной казни, но помилованные) посажены в Тауэр, где и провели несколько лет. Сомнений в том, что леди Френсис организовала это преступление, нет, однако прямых доказательств причастности Карра не существовало, сам он так и не признал вины. Этот крупный скандал сохранился в памяти англичан – Кларендон упоминал о нем в своем сочинении.

Ослаблению влияния Ховардов способствовала враждебная им группировка при дворе, в которую входили, в частности, архиепископ Эббот, советник и юрист сэр Эдуард Кок, граф Пемброк, философ, ставший канцлером Англии, Френсис Бэкон. В их распоряжении оказалось сильное оружие: в 1614 году они продвинули к королю Джорджа Вильерса, сменившего Карра и сделавшего исключительно быструю карьеру – в 1616 году он виконт, в 1617 году граф, в 1623 году герцог Бекингем. Жертвой этой группировки в 1618 году стал еще один Ховард, Томас, граф Саффолк, королевский казначей с 1614 года, обвиненный в коррупции. На самом деле он проявил неосторожность, добиваясь отстранения Бекингема. Саффолк и его супруга получили прощение, отговорившись тем, что стали жертвами ведовских заговоров, чему Яков, имевший страсть к демонологии, легко поверил. С. Е. Федоров писал: «Сам путь, следуя которому Яков возвышал Бекингема, не только нарушал данные королем обещания, но и низвергал вековые традиции. События 1616 года, связанные с пожалованной ему голубой лентой кавалера ордена Подвязки, были расценены современниками как беспрецедентные. Впервые за всю историю существования ордена в его ряды посвящался человек «столь низкого» происхождения» [145, 260].

Парламент 1614 года не сыграл важной роли – история отвела ему всего несколько недель. Надежда двора на легкое получение субсидии не оправдалась. Король якобы заметил в разговоре с испанским послом Гондомаром, что недоумевает по поводу того, как его предки допустили существование такого нелепого учреждения. Эта фраза, будь она произнесена, не могла не усилить опасений за судьбу парламента в английской конституционной системе. Однако надо понимать, что в представлениях людей той эпохи парламент не ставился рядом с монархией. Ни короли, ни представители политической нации, по крайней мере, до 1640 года не рассматривали политический процесс как поиск баланса этих институтов власти. В судьбе парламентов 1621 и 1624 гг. либеральные историки видели доказательство нарастания противоречий короны и парламента. В 1621 году парламент подверг импичменту канцлера Френсиса Бэкона, что создало прецедент для последующих парламентских попыток осудить Бекингема, а в дальнейшем Страффорда и других королевских советников, в том числе Кларендона. Однако противники этого утверждения указывают: импичмент Бэкона был фактически инспирирован людьми «королевской партии». Те, кто раньше «дружил» против общего врага – Ховардов – относились друг к другу с величайшей подозрительностью. Бэкон, Кок и Лайонел Кранфилд, позднее лорд Миддлсекс (ставленник Бекингема)[2], не просто расходились по вопросу о продаже патентов на монополии, о чем шла речь в 1621 году. Между Бэконом и Коком существовала давняя и личная неприязнь. Елизавета Хаттон, внучка знаменитого государственного деятеля Уильяма Сесила, после смерти своего первого мужа Томаса Ньюпорта, по матери Хаттона, внука другого елизаветинского министра и фаворита Кристофера Хаттона, длительное время поддерживала связь с Бэконом, но замуж вторично вышла за Кока. Великий философ, видимо, воспринял это не совсем по-философски. Кроме того, в 1621 году Яков I не предпринял ничего, чтобы защитить своего канцлера. Бэкона обвинили во взятках; он не скрывал, что получал подношения (что было не исключением, а нормой), но заявлял, что это никогда не влияло на его решения. Парламент приговорил Бэкона к импичменту, штрафу и заключению в Тауэр на срок на усмотрение короля. Всего через несколько дней он был отпущен из заключения. Парламент 1621 года начал с того, что предоставил королю две субсидии, хотя и недостаточные, чтобы расплатиться с армией, но давшие надежду. То, что в 1621 году споры вокруг финансовой политики были острее, чем раньше, объяснялось ходом дел в Европе, где зять Якова Фридрих Пфальцский потерпел поражение от имперской партии. Яков считал, что парламент нарушал прерогативы короны, вступив в обсуждение вопроса о вступлении в войну на континенте.

Последний парламент Якова, собравшийся в начале 1624 года, современники назвали «Счастливым». Это слово «запустил» Кок. В выступлении короля на открытии сессии прозвучал призыв к согласию, к отказу от прежних недоразумений. Однако военная ситуация в Европе мало располагала к этому: многие в Англии верили, что есть угроза «протестантскому делу», и требовали от Якова вмешаться. Все последние месяцы своего правления Яков сопротивлялся. Наследник престола Чарльз и герцог Бекингем использовали парламент 1624 года как инструмент давления на короля; им принадлежала инициатива осуждения в палате лордов графа Миддлсекса, советника короля и противника войны с Испанией, проект которой принц они пропагандировали после неудачной брачной миссии в Мадриде. Яков пророчески сказал фавориту: «Ты – дурак, потому что готовишь розги, которыми высекут тебя самого». И добавил в адрес Чарльза: «Ты еще пресытишься этими парламентами». Историк Ч. Карлтон заметил, что «заигрывая» с парламентом, «принц и герцог создали фатальный прецедент, не только возродив средневековый импичмент, но что более важно, вовлекли парламент в непривычные и разрушительные действия против короны» [31, 52–53]. Миддлсекс был отстранен от должности, приговорен к штрафу и заключению в Тауэр, откуда его выпустили по приказу короля через несколько дней.

Историки ревизионистского направления доказали: рассматривать парламенты Якова I как прелюдию к гражданской войне – значит рассматривать историю «вспять», представлять ход событий в виде «исторического эскалатора». К. Рассел указывал: называть критиков короны «оппозицией» неправильно, так как создается ошибочное представление о преемственности, которой не было. Он иллюстрировал это рассуждение фразой из работы историка Питера Загорина о сыновьях двух активных деятелей палаты общин в 1621 г. Р. Фелипса и Э. Сэндиса, которые в гражданской войне, «порвав с семейной традицией, стали роялистами». Но в том и дело, говорил Рассел, что никакой традиции борьбы с короной не было. Тезис «каждый школьник знает», что во времена первых Стюартов парламент становился сильнее, и что он характеризовался делением на сторонников «правительства» и «оппозицию» – это миф [86, 3]. Кроме того, логика либеральных историков предполагала, что парламент был сильным и влиятельным органом, что тоже неверно. Существование двух палат, лордов и общин, с их функциями и правами, означало, что нижняя палата без поддержки верхней не могла оказать сколько-нибудь существенного влияния на королевскую администрацию. Сильный с собственными претензиями парламент, располагавший влиятельной оппозицией, появился только в 1640 году. По мнению Б. Коварда, разрыв с прежними традициями «елизаветинской конституции» начался несколько раньше, в 1625 году. Он писал: «Воцарение Карла I отчетливо определило поворотный момент в истории 1620-х гг. После 1625 года многие в парламенте сохраняли связи с двором в надежде на должности и патронаж, но очевидно, что парламентским лидерам стало труднее сотрудничать с королевскими министрами и сохранять, в то же время, престиж на местах» [34, 158]. Ковард придавал значение отличиям двух королей, Якова I и Карла I: «Есть три принципиальные причины. Во-первых, природная проницательность и гибкость Якова позволили ему избежать политических штормов способами, которые будут позднее характерны для Карла II. Напротив, Карл I не обладал политическими способностями отца и демонстрировал упрямство и бескомпромиссность до степени абсурда. Во-вторых, Яков I пытался (не всегда с полным успехом) действовать как независимый арбитр между различными фракциями англиканской церкви, его сын от этого полностью отказался, что привело к тому, что впервые в раннестюартовской Англии религия стала вызывающей распри проблемой. В-третьих, в отличие от отца Карл I оказался несостоятелен как правитель своих столь разных королевств. Его неумелая политика к северу от границы, в Шотландии, привела к катастрофическим последствиям: против него объединились не только большинство английских подданных, но и многие шотландцы» [34, 152].

Историки Английской революции удивительно единодушны в негативных оценках Карла I, несмотря на принадлежность к разным направлениям и острые разногласия по многим другим вопросам: «Карл худший король, который был у нас со времен средневековья» (Рональд Хаттон); «Если был человек, сам себя уничтоживший, то это Карл Стюарт» (Морис Ли-младший); «Карла можно считать более привлекательным человеком, чем его отец, но как правитель он был куда хуже» (Кристофер Дурстон); «Карл был прискорбным образом непригоден к монархической власти» (Энн Хьюджес) [138]. По мнению Ч. Карлтона, Карл воспринимал любую оппозицию как заговор злых и эгоистичных людей. В конституционном плане он считал: обладая правом созыва и роспуска, только он может судить, что парламент сделал доброго и дурного. На прагматическом уровне был уверен, что для блага подданных имеет право преподносить урок кучке тех, кто сеет беды. На уровне психологическом Карлу было присуще «проецирование», то есть перекладывание на противоположную сторону действий и мыслей, в которых он, осознанно или нет, винил себя. Его противники, а не он толкали Англию к абсолютизму [31, 83–84]. О том же писал и Рассел, называвший эту черту Карла «узким видением». Карл не был способен посмотреть на проблему с разных перспектив, не понимал, что другая сторона, например парламентарии, могут иметь опасения иного рода, чем он, никогда не принимал тезиса, что политика есть искусство возможного [89, 195

1
...
...
7