Тихая у нас улица… Совсем рядом гудит туго натянутая магистраль: автобусы, люди, люди, машины. А здесь – тихо. Речка без набережной. Мост деревянный. А все остальное – сад. И мой дом. Очень спокойный дом. Все окна у него разной формы, и это мне особенно нравится. Проходя мимо дома, мне всегда хочется пожить в угловой мансарде.
Мои окна выходят во двор.
Если пройти по лестнице, то почти на каждой двери будет медная дощечка – профессор такой-то. Очень много профессоров по нашей лестнице. Тихие старики.
Внизу магазин – тоже очень тихий. Покупателей мало, и все друг друга знают. Вот, кассирша – она тоже живет по нашей лестнице.
На скамеечке у входа в магазин согнувшись сидит женщина. Тихо, очень неподвижно сидит эта женщина. Пятнадцать лет сидит она на этой скамеечке. Сначала молодая – худенькая, в нарядном ситчике, с короткими прямыми волосами. Она сидела на этой скамеечке в любую погоду. Иногда к ней подсаживались дворники, и иногда она исчезала куда-то.
У нее странный взгляд – кажется, никто не попадает в него.
Иногда она смеется. Такая у нее сипотца.
Может, она и не всегда сидела на этой скамейке.
Она сидела и сидела – и день, и два, и год, и другой, и потом еще год, а я, как-то странно, замечал ее только вдруг. Однажды я вдруг заметил, что она очень похудела. Потом очень поседела – тоже вдруг. Потом она надела коричневое мужское пальто. Теперь она всегда сидит в этом пальто.
Внезапно согнулась ее спина.
И вся она, сжавшись, сидит сейчас на скамейке.
Я прошел в магазин. За прилавком девочка – это новенькая. Милая. Второй раз я захожу в магазин, и она за прилавком. Смущается, когда я подхожу к ней с чеком.
Очень миленькая девочка. Да-а-а…
Тихая у нас улица.
Когда я выходил из магазина, туда прошел тоже странный человечек. Он живет напротив. Он всегда в шляпе и с портфелем. Мы часто едем вместе в автобусе. Все кондуктора его знают. Встречаясь со мной, он говорит:
– Приятно видеть молодость! При этом,
Лишь только посмотрю, я становлюсь поэтом.
Впервые я столкнулся с ним на автобусной остановке. Я направлялся в ателье, и у меня на руке повисло пальто. Впереди стоял человечек с портфелем и в шляпе. Несколько раз он оборачивался и с интересом посматривал на меня.
– Почему на вас второе пальто? – спросил он наконец.
– Это мое пальто, – сказал я.
– Я увидел на вас второе пальто.
И сразу подумал: здесь что-то не то…
– В чем дело?! – сказал я.
– Дело в том, что нынче лето…
А вы, что, не слышали об этом?
В очереди смеялись.
– На мне первое, – сказал я. – Не приставайте.
– Зачем ко мне вы, юноша, придрались?
Вы, может быть, в Америку собрались?
Мы поговорили.
– Родные все зовут меня поэтом,
А я не чувствую себя при этом, – сообщил он мне.
И звал к себе.
Вот он-то и прошел в магазин, когда я вышел.
Интересно, что он еще может мне сказать?
Я вспомнил, что могу еще купить сигарет, и вернулся за ними в магазин. Девочка за прилавком снова смутилась. Я встал в очередь за человечком с портфелем. Тут в магазин прошла девушка со стеклянным глазом. Она тоже из нашего дома. Она всегда старается быть нарядной. Она встала за мной. Бабы в очереди посмотрели на нее и зашушукались.
С этой девушкой я знаком немного. Вернее, я был знаком с ее подругой, и они пришли однажды вместе в нашу компанию. В тот вечер все разбрелись парами по комнатам, а она сидела одна в гостиной, и ее стеклянный глаз удивлялся.
Теперь я иногда вижу ее сидящей на скамейке около магазина.
Худенькая, с короткими прямыми волосами, в веселом ситчике, сидит она рядом с женщиной в коричневом мужском пальто.
Девушка встала за мной, и я поздоровался с нею.
Девочка за прилавком странно на меня посмотрела.
Бабы в очереди зашикали:
– И не стыдно!.. Прямо в очереди!..
– Что вы?.. Что вы! – отмахнулась девушка в веселом ситчике. – Это просто знакомый.
– Пачку сигарет! – крикнул я на девочку за прилавком.
– Когда я вижу юности приметы,
Тогда невольно становлюсь поэтом, – сказал человечек с портфелем.
– При этом, при этом! – рассердился я.
И выскочил из магазина. С удовольствием вдохнул воздух и закурил.
Подошла толстая дворничиха. Поставила около скамейки метлу, бросила совок. Села рядом с женщиной в коричневом мужском пальто.
– Что это ты, Машка, грустная такая? – засмеялась она. – Вон, смотри, молодой человек, – кивнула она на меня.
Женщина сидела, положив локти на колени, а голову на ладони, смотрела вперед, и ничего не попадало в ее взгляд.
– Что ж ты молчишь! – толкнула ее дворничиха.
Женщина деревянно покачнулась и завалилась набок, нелепо задрав стоптанные башмаки.
– А-а-а-а! – закричала дворничиха. – Машка! Машка! Дядя Миша! Дядя Миша!
Из сапожной будки вылез дядя Миша, квартальный милиционер, степенный и усатый. За ним вылез ассириец, усатый и степенный.
Из магазина высыпали бабы.
– Жалость-то какая… – сказал кто-то из них.
– Тетя Маша! Тетя Маша! – закричала девушка в веселом ситчике.
– Уснуть… И видеть сны, – сказал человечек с портфелем.
Да-а… – сказал дядя Миша и стал звонить по телефону.
Сентябрь, 1959
Интересный дядя! – подумал я. – Керенский-Врангель-Коненков…»
Интересный дядя стоял в подворотне.
Седые усы серебряными ложками изгибались по щекам. Трость. Корректное пальто. Выдержанное, достойное лицо.
«Джентльмен. Аристократ. Комильфо».
Я смотрел на него вежливо и с интересом, стараясь, чтоб не вышло нагло. И в это время входил в подворотню.
Он тоже смотрел на меня.
«Чувствует породу… – думал я. Теперь ее мало. Приятно увидеть ее в молодом. Так настоящая женщина чувствует настоящую женщину».
Я разделился, забежал на место дяди и посмотрел на себя, входящего в подворотню…
«Так себе. Ничего. Просто прелесть!»
Дядя сделал сдержанные полшага в мою сторону. Два пальца сжали поля шляпы. Легкий поклон.
– Извините, пожалуйста… – говорит он поставленным голосом.
– Нет, что вы, что вы… – говорю я и тоже кланяюсь. Только шапка у меня меховая и полей нет… Я делаю полшага в сторону, чтобы обойти дядю.
Дядя делает полшага ко мне:
– Извините, пожалуйста…
– Пожалуйста-пожалуйста… – говорю я.
И стараюсь протиснуться между дядей и стенкой. Дядя прижимает меня к стенке:
– Вы не скажете, где квартира такая-то?
– Ах… – говорю я. – Я из этой квартиры. Пойдемте со мной.
– Там живет профессор Роттенбург?
– Я его племянник.
– Ах, вот как… – говорит старик. – Значит, он ваш дядя? Очень рад.
Мы пожимаем руки. И идем вместе.
– А как здоровье вашего дяди?
– Ничего, – говорю я, – хорошо здоровье. Недавно, было, заболел, но все в порядке.
– Так что ваш дядя в пор… то есть здоров?
– В совершенном порядке.
– Так вы говорите, он сейчас дома?
– Он всегда в это время дома, – говорю я.
– Приятно видеть такого молодого человека, как вы. Ах, теперь не та молодежь…
Я потупляюсь. Только скромность не позволяет мне согласиться. Он должен оценить это.
– Опять лифт не работает, – говорю я.
– А какой этаж?
– Пятый.
– Ох, – говорит дядя, – чего же он не работает?
– Разве ж теперь обслуживают?.. – скорбно замечаю я.
Дядя светски раздвигает усы в улыбку.
Мы поднимаемся рядом. На площадках я пропускаю дядю вперед. Ему тяжело. Усы шевелятся по щекам.
– Извините, – говорит он и передыхает. На лице у него достоинство и виноватость. Он пыхтит.
– Ничего, я не спешу, – говорю я.
«Славный, красивый старик, – думаю. – Таких теперь уже мало. Старой закваски».
– А вы чем занимаетесь? Работаете или учитесь? – спрашивает дядя. – Если, конечно, вы ничего не имеете против такого вопроса.
– Нет, что вы, – говорю я, – учусь.
– Это замечательно, это хорошо, это изумительно – учиться, – говорит старик. – Ваш дядя – прекрасный пример. Наука требует от человека всей его жизни…
Он смотрит с испугом на оставшиеся ступеньки. Наконец пересиливает себя:
– Ну, пойдемте дальше…
Улыбается он так легко и плавно, мол, вы уж извините, что я старик, мол, старость не радость…
– Вот и наша площадка, – успокаиваю я старика. – Вот мы и пришли.
Я чуть задеваю дядю.
– Ах, извините, – говорю я.
– Нет, что вы, что вы, пожалуйста…
Мы стоим у двери. Смотрим друг на друга.
– Нет, вы меня извините, ради бога, пожалуйста… – Я краснею.
– Да ну что вы! – отмахивается дядя.
Я стою у двери и не могу пошевелиться:
– Да нет, я, правда, очень виноват… извините, пожалуйста… я совсем забыл… простите, ради бога… так получилось… я не хотел…
Дядя расширяет глаза, и его усы выгибают пушистые седые спинки.
– Что вы, право?
– Я совсем забыл… дядя улетел вчера в Кисловодск…
Некоторое время мы смотрели друг на друга.
На дядином лице боролась корректность.
Корректность победила:
– Что ж вы сразу не сказали…
Тучная спина заколыхалась вниз по ступенькам.
«Ничего, – успокаивал я себя, – ничего. Усы, как у швейцара».
08.02.1960
На работе объявили выговор. Соседи объявили бойкот. Жена сбежала с другом детства.
Я, конечно, могу сходить к тетке, погулять с ее собакой… У нее, у собаки, сегодня день рождения. Тетка приготовит торт.
Этот молодой жирный боксер, я ничего не имею против. Сильный зверюга. Он идет, виляя обрубком хвоста, натягивая поводок. Все время приходится тормозить, словно бежишь под горку. Морда у него, с точки зрения обывателя, мало симпатичная. По-моему, это красивое животное.
А я надеваю темные очки от солнца и веду его желтенького, песочного по Невскому.
А про него говорят:
– У-у-у! Черчилль… чертяка! Мизантроп этакий…
А про меня говорят:
– А хозяин-то… Еще очки надел!
А одна говорит:
– Бедный… Такой молодой – и уже слепой!
А один другому говорит:
– С-суки! Жизнь-то у них какая!.. Нам бы такую…
А мальчик кричит:
– Хочу собачку! Хочу-у-у!
А один говорит:
– Почему собака без намордника?!
А я думаю: «На тебя бы намордник…»
А я иду по улице в темных очках, с боксером… И у меня к нему симпатия. Да он бы и не обратил внимания на этого типа! Он вообще ни на кого не обращает внимания. Наверно, у него свой, собачий мир, и он меня туда не пускает. Я его уважаю за это. Мы бы с ним нашли общий язык. Но мой мир его не интересует. Умный, зверюга! Лоб мыслителя. А глаза? Чтобы у всех людей – такие глаза!
Люди зыркают на него – на меня, на меня – на него. А он ни глазом, ни ухом – все тянет и тянет меня вперед. Сосредоточенность и целеустремленность во всем. Он явно идет куда-то. Наверно, ему стыдно показать, что он идет просто так…
И я, тоже вот, – гуляю с собакой…
У нее сегодня день рождения. Тетка приготовит торт…
А еще я могу – не пойти к тетке…
09.02.1960
После речи дедушки Во, ровно в 12, звякнули шампанским.
Был роскошный стол.
Хвалили отдельные вина, их букет и выдержку. Пили из хрусталя мелкими глотками. Хвалили отдельные закуски. Кушали икру и апельсины-ананасы. Описание того, что кушали, – слов на 100.
У мужчин образцово торчали белоснежные манжеты.
Дамы держали длинные мундштуки в длинных пальцах.
Время от времени говорили, что все славно, но пробовал ли кто такойто сорт вина, такую-то закуску. И если не пробовал, то не пробовал ничего в жизни.
Кто-то что-то кушал у знаменитого Шейнина-Моисеева-Ботвинника.
Все кушали Шейнина-Моисеева-Ботвинника.
Танцевали.
И говорили, что чудесная музыка, просто славная. Но кто не слышал такой-то вещи, тот не слышал ничего.
Что за музыка была у Шейнина-Моисеева-Ботвинника!
Вина становилось мало.
Женщины невозмутимо покидали стол и выстраивались у туалета.
У мужчин торчали манжеты.
Кто-то принес из бабушкиной комнаты часы с кукушкой. На него зашикали. Обиженный, он ушел на лестницу.
Где-то на кухне уединившиеся манжеты пили стаканами перцовку. Нюхали горбушку.
В кухне тоже ничего не осталось.
Два манжета толклись у хозяйкиных духов.
В три часа один кандидат, разговаривая о способах заварки кофе, упал замертво.
Жена выскочила из темного угла дивана и начала беспокоиться вокруг. Из того же темного угла вышел бледный дух, поправляя манжеты.
Обиженный человек принес с лестницы огнетушитель и представил его как доказательство.
Вызывали такси.
Кто-то пробовал еще упасть, но все поняли, что тот прикидывается.
Кто-то потерял манжету. Ползал.
– Адрес… Адрес свой потерял! – плакал он. – На манжету, уходя, записал… и потерял! Кто знает теперь, кто я такой?!
Никто не знал.
– Как меня зовут?!
Такси вызвали.
Кандидата погрузили на заднее сиденье.
Бледный дух махал ручкой.
Шофер был мужчиной.
Ехали.
Жена оглянулась на заднее сиденье: муж был еще там.
– Мужественная профессия… – сказала она шоферу.
Шофер рыгнул.
– Голубчик, вы всегда такой мрачный?
– Приехали дамочка.
Кандидат сохранял бесчувственное состояние. Вызвали неотложку.
Врач был мужчиной.
Распевая, он пощупал пульс через манжету и приложил ухо к пиджаку.
– Ер-р-рунда! – сказал он. – Проспится. Ничегошеньки с ним не будет. Такого не бывает, чтобы что-нибудь было.
– Я так испугалась, доктор…
– Чеп-пух-ха! Стоило вызывать… Разве ж это случай? Это не случай. Вот только что был случай, так это случай! Жена с мужем друг дружку бритвами порезали… Только что оттуда.
– Благородная профессия… – вздохнула жена.
Врач поцеловал ей ручку:
– Вызывайте, как только сочтете нужным…
И долго искал галоши.
Видимо, тогда он и наблевал в передней.
09.02.1960
За рулем.
Дорога впереди в ниточку. Машина раздвигает дорогу, разрывает лес. Лес разлетается, улетает двумя струями слева и справа.
Поворот.
На лужайке за обочиной – колеса.
Машина, как жук, – кверху лапками.
Чужая машина. Не своя машина.
«Вот это да! Вот этот пропорхал!..» – Вообразил. Возникла сказка происшедшего. Диагноз.
«Тот ехал. Тот затормозил. Того занесло. Тот повернул – еще больше занесло.
Заносило, заносило…
И тот полетел.
Перевернулся, перевернулся… Раза два перевернулся.
Не меньше ста была скорость!
Интересно.
А где же пассажиры?
Никого людей. Впрочем, пассажиров могло и не быть.
А шофер?..»
О проекте
О подписке