– А то, что, если опять будешь кусаться, я на тебя намордник надену, и пусть над тобой все собаки смеются!

Ага, дядин конь угрожающе приподнял заднюю ногу, пусть посмеются, если подойдут на удар копыта…

– Леший с тобой, – сдался я, сунул руку в карман шаровар и вытащил два кусочка сахара. – Получишь после службы.

Белый араб ласточкой метнулся на конюшню и прибыл назад, уже держа седло в зубах!

– Просто к нему подход нужен, – терпеливо объяснил я ухмыляющемуся старшему товарищу. – Оглоблей по хребту, конечно, быстрее, но и животные, они тоже как люди. У них и капризы свои, и настроение, и норов, надо ж по-честному…

– Ну, если по-честному, – не задумываясь, вывел Прохор, – тогда туда он тебя на своей спине везёт, а обратно – ты его!

Дядин жеребец радостно закивал, и мне пришлось показать ему кулак, чтоб не забывался. Но время не ждёт, мы махнули в сёдла, и боевые кони на рысях вынесли нас за околицу, а там по просёлочной дороге, мимо мирно переливающегося закатным золотом тихого Дона, к старому кладбищу, где и вправду за поворотом дороги, у рощицы, стоял могучий дуб. Невысокий, скорее кряжистый, с вершиной, давным-давно расщеплённой ударом молнии. Прохор кинул мне поводья, резвее молодого спрыгнул с седла и полез шарить в траве.

– Потерял чего?

– Это ты, характерник, нюх да совесть потерял. Почему я твою работу исполнять должен? Давай тоже ищи!

– Кого? – ещё раз спросил я.

– Дак курьера же царского, – буркнул он, уже понимая, что всё не так просто. – Но ведь место вроде то?

– Оно самое, думаю, здесь мальчишки ту шпору и подобрали. А вот в то, что и курьер прямо здесь в землю провалился, – верится не очень…

– Ну так ты и давай, поднапрягись! Руками там помаши, разгони морок, сердцем али левой пяткою, да и угадай, что было-то…

– Что было, угадать нетрудно, – помрачнел я, поскольку в тот же миг мелькнувшая у меня в мозгу картинка радости не вызвала. – Курьер мёртв, сумка с пакетом украдена, тело унесла на плече горбатая женщина со странной походкой, в руке у неё была дохлая ворона, а на голове – три горящие свечки!

– Вот прямо тут же всё и прояснилось, – то ли издеваясь, то ли абсолютно без задней мысли широко улыбнулся мой денщик. – А теперь ещё разик напрягись, постарайся, не ленись, хватит, вашеблагородь, ерундятину пороть!

Вообще-то, честно говоря, когда я сам попробовал представить ту композицию, что только что бездумно описал, – мне тоже поплохело. Может, мозги под папахой размякли от жары? Или на меня кто из Оборотного города порчу навёл, что я хрень бесстыжую несу и язык не заплетается…

– Знаешь, давай всё-таки разделимся, – подумав, предложил я. – Ты проводи меня до кладбища и скачи к дяде. Доложи ему, что да как, шпору покажи. Меня заберёшь на рассвете, там же, у могилы. Добро?

– Добро, – покрутив усы, признал мой нянька. – Пистолеты-то зарядил? Как-никак к любимой девушке идёшь…

– Пистолеты при мне, сабля тоже, и в нагайку пулю свинцовую вшил. Так что экипирован по полной! Да и не съест же она меня. Тебе в подарочек йогурт захватить?

– А давай! – согласился он. – Вот тока конфету марсианскую не бери, от неё орехи дюже в зубах застревают.

– Это от сникерса.

– Дык не один хрен?

Ну, в принципе один, не стал спорить я. Катенька частенько баловала меня разными вкусностями из будущего, так что и Прохору порой перепадало. Но мы тоже вели себя честно-благородно: обёртки, банки и бумажки всякие безжалостно сжигали в печке, чтоб учёным людям историю не портить!

Мой верный наставник не спеша сел в седло, резко развернул своего коня, не чинясь огрел его плетью слева и справа, и только пыль взлетела серебристым облаком под протирающими глаза, ещё сонными звёздами…

Я наклонился к чуткому уху араба, ласково шепча:

– Не бойся, маленький, я тебя плетью обижать не буду, ты ж у меня и так послушный мальчик, правда?

Жеребец покосился на меня, подумал и яростно закивал. С любым существом всегда можно найти взаимопонимание, этому меня Оборотный город выучил. Ведь хоть на минуточку представить, с кем я там только не встречался, по сей день мороз по коже пробирает… Оборотни, чародейки, людоеды, вурдалаки, привидения, черти, бесы, упыри, колдуны, любая нечисть всех мастей, чинов и мудрёных классификаций. Если б не свет очей моих, розан душистый, Катенька, и ноги бы моей там не было! А тут вот влюбился хорунжий, как сопливый пацанёнок в соседскую девчонку за плетнём, и пропала душа казачья. Уж и в город к силе нечистой сам хожу, кой с кем в приятелях, с упырями да ведьмами общаюсь запросто, а с людоедом грузинским, православной рясой прикрывающимся, бывает, даже хлеб-соль вожу, магарыч пью… Тьфу, самому тошно! А куда денусь-то, любовь, она… любовь…

Старое кладбище за селом давно уже стало для меня родным и привычным. Понимаю, как дико это звучит, но иначе не скажешь. Вот здесь я впервые столкнулся с душегубкой бабкой Фросей, а вот тут араб сбросил меня на кладбищенскую землю, а сюда меня перетащили на разделку упыри Моня и Шлёма, а вот через эту могилу мы все трое убегали от мстительных молдавских чумчар. Злобные твари к переговорам не склонны, извинений не принимают, жрут своих, и я у них на сто лет вперёд в чёрном списке. Вот уж как помру, так они, поди, мою могилу вскроют, кости обглодают да тогда лишь и успокоятся…

– Ну что, дружище, жди меня здесь. – Я потрепал по шее коня, спрыгнул с седла и пустил жеребца на волю. Араб у меня учёный, один раз его уже в Оборотный город на мясо уводили, теперь он кого постороннего только на расстояние прямого удара копытом в челюсть и подпускает. Пара-тройка чумчар за это уже поплатились крепко…

Хотелось бы, конечно, Катеньку заранее предупредить, да уж поздно. Я разгрёб руками рыхлую землю за покосившимся крестом, нащупал железный рычаг и потянул на себя. Со скрипом и пылью могила открылась, являя аккуратные ступени под землю. Я спустился, уже прикрывая за собой крышку, как… белый араб, спокойно щипавший травку у дороги, вдруг резко вскинул красивую голову, повёл ушами и молнией сорвался с места, исчезая в ночи.

– Что ж тебя так напугало-то? – Я быстро сунул меж землёй и крышкой могилы рукоять пистолета и приник к щели. Неужто чумчары пожаловали?

Но нет, наискосок от кладбища к лесу, переваливаясь с боку на бок, но тем не менее очень шустро пробежала странная женская фигура с горбом на спине и шестью горящими свечами, торчащими на голове, как рога…

– Что за пакость невнятная? – только и успел спросить я, как из темноты грохнул выстрел и кусок свинца влепился в землю на какую-то ладонь от моей щеки. Второй пули я ждать не стал, мигом выдернув пистолет и наглухо закрыв себя в могиле. Вот ведь дела, ещё и сделать ничего не успел, а уже убивают. И главное, за что? Поди разбери. За то, что к Хозяйке в гости иду, или за то, что заинтересовался пропавшим царским курьером?

Ну, коли по первому делу проблемы, так Катенька и сама за меня любой нечисти пасть порвёт, у неё наказания не застревают. А вот если по второму… Да неужто за нами с Прохором с самого начала слежка была? Поди, и шпору-то курьерскую мальцу специально под ноги бросили, знали, что рано или поздно, а люди к характернику за советом пойдут.

– И всё равно ничего не понятно, – бормотал я себе под нос, осторожно спускаясь по ступенькам в подземные глубины. – Если кто хотел меня из села выманить, так и попроще трюк придумать можно было. А вдруг возьми да и потеряй мальчонка шпору? Или староста её любому заезжему коробейнику за пятак предложи? Не, не я им нужен… А кто ж? Смысл-то офицера с почтой ловить? Дядюшка и так знает, что война, что на Польшу пойдём, так какой кому интерес пакет с приказом красть? Ну не выступит наш полк в срок, задержится на неделю, что с войной-то будет? Без нас, как ни крути, а не кончится. Да и может ли быть решающей задержка прибытия всего одного полка? Ить не Ватерлоо небось…

Чем ниже вели ступени, тем светлее становилось вокруг. Под землёй освещение иное, более рассеянное и голубоватое, как в дождливый день. Вроде и видно всё преотличнейше, однако солнышка не хватает. Уже идя по широкому коридору к арке, я заметил маячившую впереди спину мясника Павлушечки. Известный интеллигент-душегуб, человечиной на развес торгует, но лавку его все хвалят, дескать, и свежатина всегда есть, и денег лишних не дерёт.

– Кого я вижу, человече? – радостно обернулся он на звук моих шагов. – Рад, искренне рад. Как не хватает порой нормального интеллигентного общения…

– Это не ко мне, – сразу упёрся я. – У нас в полку интеллигентов нет, дядя при одном слове «интеллигенция» за нагайку хватается.

– Помню оное, досталось в иное время. – Мясник оставил тачку и плотоядно облизнулся. – А ты, казаче, без охраны сегодня? Неосмотрительно сие…

– Когда по личному приглашению Хозяйки, так и охрана не нужна, – нагло соврал я, грозно выгибая бровь. Научился за полгода тренировки перед зеркалом. Говорят, сам Наполеон осваивал это искусство по совету старого циркового клоуна.

– Ну если сама Хозяйка… так что ж… – тяжело вздохнул Павлушечка (ага, бровь-то сработала!). – Мне с ней сейчас ссориться не резон. Хочу лавку расширить, договорился с нужными поставщиками, но без её особого соизволения никак нельзя. Может, замолвишь словечко, казаче?

– А мне-то что за интерес…

– О, ценю деловой подход. – Людоед попытался приобнять меня за плечи, но замер, стоило мне положить ладонь на рукоять пистолета за поясом. – Да-да, сам не любитель лишних фамильярностей, гигиена – залог здоровья!

Кто бы говорил… Эта ходячая гора сала мылась раз в год, и то вряд ли, вечно перепачкан жиром и подсохшей кровью, а если его мясницкий передник выстирать в Доне, то на три версты ниже по течению вся рыба всплывёт кверху брюхом!

– Так вот что я могу резонно предложить. – Он вернулся к своей тачке, где лежало чьё-то позеленевшее тело, прикрытое рогожей. – Ты у Хозяйки добываешь разрешение письменное на строительство магазэна по французскому образцу. Широкое, просторное, с дегустационным зальчиком а-ля бистро. А я тебе за соучастие – оговорённый процент. Предпочтёшь деньгами или производимым товаром?

– Сосиски «дамские пальчики»? – припомнил я, и меня передёрнуло. – Спросить спрошу, а платить будешь услугами.

– Какого толка услугами, казаче? – неожиданно покраснел он, кокетливо одёргивая замызганный передник.

Наверное, тут бы и пристрелить подлеца за такие мысли, но мы шагнули за поворот, а там под аркой уже стоял навытяжку бдительный бес. Господи-боже, даже не со старым фитильным ружьём, а с кривым турецким луком! Ох нет, мама дорогая, с такой допотопщиной меня ещё не встречали…

– Стоять, руки вверх! Щас обоих стрелять буду!

– Остынь, бесове… – укоризненно прогудел Павлушечка. – Я это, ты меня знаешь. А тот, что со мной, так сам хорунжий Иловайский. Или тебя старшие товарищи о нём не предупреждали?

– А чё меня предупреждать, – нагло оскалился бес. – Нешто я эту военщину усатую и сам не знаю… Стоять, кому говорю!

Мы переглянулись, но встали. Интересно, что дальше?

– А дальше пущай мясник своей дорогой идёт, у меня к нему претензиев нет. Но ты, хорунжий… Помнишь, злыдень в лампасах, как мне в ружьё песку насыпал, а?!

Я пригляделся к гневной мордочке беса. Память услужливо подсунула подходящую картинку: тот же бес, весь чёрный от пороховой гари, с обожжённым пятачком, держащий в лапках ружьё, увенчанное чем-то вроде железной ромашки. Да, рвануло тогда неслабо… Но ведь весело же было, и сувенир оригинальный, чего ж злиться-то?

– Ан вот теперь и я потешусь! За всех наших тебе отомщу. Посторонись, толстый, я щас буду из казачка ёжика делать!

– Это первая услуга, – с нажимом напомнил я отступающему Павлушечке. – Ты просто иди своей дорогой, а мы тут вокруг побегаем.

Бес натянул тетиву до уха, но я уже успешно спрятался за непробиваемой тушей мясника.

– Эй, хорунжий, ты это чё? Это прикол, что ль, такой, я не понял? А ну вылезай, я в тя стрелять буду!

– Вперёд, – скомандовал я, с трудом сдерживаясь, чтоб не пнуть людоеда по заднице. Так сапоги ж потом ничем не отмоешь…

Павлушечка бодро потрусил к арке, толкая тачку, а мы с бесом развлекались вовсю – шумно и весело!

– Стоять, я ж… ага, попался! Ой, извини, Павлуша… Стой, гад, я из-за тебя не в тебя попал! Ага… ой, извини, Павлуша… Нет, ну у тебя совесть есть, хорунжий?! Стой, я… щас… вот… ага! Ой… ой… ой… Извини, извини, извини, я не хотел, это всё Иловайский… Ага! Ой…

К тому моменту, как у самых стен Оборотного города яркий задиристый офицер в мундирчике Преображенского гвардейского полка окончательно расстрелял все свои стрелы, я уже слегка запыхался. Колышущейся туше мясника-интеллигента стрелы причиняли не больше вреда, чем китайское иглоукалывание. То есть в некоторых местах было даже полезно и приятно.

Правда, последнюю стрелу увлёкшийся бес-охранник прямо выпустил в… Короче, дикий вой Павлушечки, уязвлённого в самую чувствительную точку, едва не заставил меня присесть.

– Уй-й-й-я-а-ай!!! Попал, гадёныш, из лука в уретру-у!

– Это типа поразил, как Давид Голиафа? – шёпотом уточнил спрятавшийся за моей спиной маленький преображенец. – И чего он так на какую-то уретру жалуется, я вроде под фартук попал…

– Это по-латыни, – решил я, сам не зная толком, о чём речь. – А ты бы давал тягу на всех копытцах, пришибёт ещё…

– И то дело! Прощевай, Иловайский, я тя в другой раз дострелю, договорились?

– Замётано. – Я добавил ему коленом скорости, и ретивый бес смылся прежде, чем эхо Павлушечкиных воплей дважды облетело весь Оборотный город.

Я тоже предпочёл бы удрать под шумок, но куда там… На крики голого трупоеда быстро сбежался народ. А какой народец живёт в подземном городе нечистой силы, объяснять, полагаю, не надо уже никому?.. Не прошло и минуты с того момента, как бедный мясник ухитрился выдернуть из-под фартука застрявшую стрелу, как мы с ним оказались в плотном кольце облизывающихся горожан. Причём на Павлушечку никто слюни не пускал, главное блюдо тут по-прежнему вкусный я…

– Глянь-кась, сожители, – протёрла глаза старая ведьма с бородавочным лицом. – Неужто мясник в свою лавку живого хорунжего привести умудрился?

– Кажись, так, – поддержали её два молоденьких упыря журавлиной стройности. – Да тока нам-то с того одно взаимное мордобитие?

– Да уж! – погромче прокашлялся я. – Традиций нарушать не следует, Хозяйка не одобрит. Раз я пришёл, давайте не филонить тут… Засучили рукава, и чтоб каждый два раза соседу в рыло!

– Минуточку, дамы и господа, – неожиданно вмешался какой-то клыкастый хмырь, когда нечисть уже привычно разбилась по парам в приблизительных весовых категориях. – Что мы как дети, право? Чуть увидели хорунжего, и в драку…

– Так это ж сам Иловайский! – шёпотом пояснили ему.

– Я в курсе. Имел честь, так сказать, и тоже был за него бит. Но, может, мы его пока хотя бы свяжем? А то опять как все в себя пришли, а казаком уже