В результате чего наши доблестные бобби попадали в больницу гораздо чаще тех, кого, по идее, должны были сурово задерживать. Мне не хватало буквально пары недель на доработку первого экспериментального образца, который не стыдно было бы показать хоть тому же инспектору Хаггерту. Но времени всегда так мало-о…

– Уже иду, сэр! – прокричал я, надеясь быть услышанным.

Честно говоря, после утренней «разминки» (так это называет наш дворецкий-костолом) меня не особенно тянуло к дневным тренировкам. Хотя должен заметить, что если ранее бывший военный дрался молча, то последние шесть-семь дней он болтал не затыкаясь.

На французском, разумеется! Даже учителя, что преподавали нам основы иностранных языков, помнится, и то делали это не в такой экспрессивной манере.

С другой стороны, если в английской школе для мальчиков за год я сумел выучить только «бонжур», «пардон» и «вуаля», то здесь уже на третий день драк с разговорчивым Шарлем я вдруг осознал, что понимаю как минимум треть из того, что он говорит! Это было практически невероятно. Кто же способен учить иностранный язык, когда он сопровождается оплеухами и тумаками?!

Старый дворецкий буквально вбивал в меня каждое слово кулаком или пяткой. Не представляю, как у него это получалось и каким таинственным образом всё это трансформировалось в моём мозгу, однако на последней тренировке я умудрился громогласно послать его к чёрту на чистейшем французском без малейшего акцента!

– К вашим услугам, месье, – на восточный манер поклонился я, выходя из мастерской.

– Хозяин ждёт, – сухо обронил дворецкий, освобождая мне дорогу.

– Что ж, выходит, тренировок сегодня не будет?

Если я и показал напускное разочарование, то самую чуточку. Однако, на мою голову, бдительному Шарлю хватило и этого. В следующее мгновение я кубарем летел по коридору в гостиную, подгоняемый размашистыми точными ударами ног старого боксёра.

Молчание – золото! В этой простенькой истине мне приходилось убеждаться практически ежедневно.

– О, Майкл? – искренне обрадовался месье Ренар, когда я пыльным клубком вкатился в гостиную, едва не врезавшись спиной в камин. – Присаживайся, ужин стынет. Через полчаса мы должны покончить с чаем и направиться в музей.

– То есть, сэр, мы действительно идём слушать ночные шорохи мумий?

– Сам в шоке, – честно признался мой учитель. – Но джентльмен обязан держать слово. Или у тебя есть какие-то сомнения?

– По поводу «держать слово»? О нет!

– А по поводу чего есть?

– Ну, мне представляется неким лёгким кретинизмом поход на египетскую выставку с целью послушать звуки, шорохи, скрипы ради успокоения инспектора Хаггерта.

– Мальчик мой, иногда ты даже больший англичанин, чем весь британский парламент в целом. Не стоит быть таким занудным. Или тебе необходима ещё одна прививка веселья от юной племянницы нашего Шарля?

Мне оставалось только рухнуть на колени, молитвенно сложив руки перед грудью. Что угодно, только не милая мадемуазель Кристи, увольте, лучше застрелиться на месте, выпить пинту яду или убить себя головой об стену. Делайте со мной всё что хотите, только не бросайте с размаху в этот колючий розовый куст…

– Я так и понял, – удовлетворённо потянулся Лис, демонстративно пододвигая ко мне столик, накрытый к ужину.

Слегка остывший ростбиф, поджаренный хлеб, ирландский пирог, рагу из баранины, тушённые в пиве овощи, свежий французский сыр с мёдом и запечённая груша в малиновом джеме. Поверьте, до моего поселения в доме месье Ренье я и близко не подозревал, что солёный сыр можно макать в сладкий мёд! К моему немалому удивлению, это оказалось вполне себе очень даже вкусно!

– Собирайся, – объявил мой наставник ещё до того, как покончил с десертом.

Я даже не пытался спорить: за столь недолгое время пребывания в доме Лиса мне не раз преподавали библейский урок смирения. Дожидаться дополнительных пинков от дворецкого было крайне рискованно, храни меня пресвятой Ньютон-шестикрылый!

Если кто считает, что в англиканской церкви нет святых, то поправлюсь, Ньютон не святой. Он великий учёный, по моему личному представлению равный как минимум апостолу! Так что вполне заслуживает соответствующего уважения.

В общем и целом мы успели собраться и вышли из дома примерно в восемь часов вечера. Угадайте, кто ждал нас на мостовой?

– Лисицын! Хлопчик! Да сидайте уже, довезём до места в наилучшем виде, – со скалозубой улыбкой встретил нас рыжий жеребец с белой полосой от храпа до лба.

Ох, вот только Фрэнсиса нам тут и не хватало? Нет, нет, нет, он ведь будет петь…

 
В саду, при долине, я розы рвала,
Рвала и бросала под те ворота.
Рвала и бросала, ох, под те ворота-а.
Не смейся, козаче, шо я сирота!
Не смейся, козаче, шо я сирота,
Пришёл бы ты сватать, а я б не пошла!
 

Наверное, если бы я просто попытался перевести всё это дословно на великий язык Китса, Стивенсона или Шекспира, то результат был бы плачевным. Даже сам бессмертный Марло не смог бы создать нечто равноценное старым донским песням. И не потому, что английский язык беднее русского, просто некоторые моменты души непереводимы по сути своей.

И лишь когда в далёком будущем я впервые посетил таинственную Россию, загадочную Кубань и дикий тихий Дон, мне многое открылось, став явным. Быть может, именно тогда я, чистокровный англичанин, вдруг впервые надел papakh’у набекрень и назвался cossack’ом. Ну да обо всём этом когда-нибудь потом, не сейчас, верно?

А в тот злополучный вечер, пока наш поющий кебмен гнал паровую машину под моросящим дождём, никто из нас и близко не задумывался, сколь опасным для здоровья может оказаться посещение обычной музейной выставки. Опасности редко заявляют о себе заранее.

Фрэнсис высадил нас на тротуаре напротив величественного здания Британского национального музея. И хотя мы оба с учителем были в плащах, всё равно успели промокнуть, пока поднимались по ступеням довольно длинной широкой лестницы. Официально сторожа закрывали помещение для посетителей в восемь часов пополудни.

Как я понял, мы успели ровно за десять минут до закрытия музея, как раз для того, чтобы два полисмена встретили нас на входе и, подтвердив приказ инспектора Хаггерта, сопроводили внутрь по коридорам вплоть до дубовых дверей зала естествознания. Там они торопливо попрощались, закрыли нас на ключ (!) и рванули из музея с такой скоростью, что перестук их форменных ботинок можно было принять за дробь копыт двух скаковых лошадей, несущихся галопом по паркету.

– И это Скотленд-Ярд, краса и гордость британской полиции, – с тихим изумлением пробормотал Лис, поворачивая на полную мощность выключатель электрического освещения. – Располагайся на стуле смотрителя, поспать нам сегодня не удастся, но хотя бы посидеть с комфортом мы имеем право.

Наверное, по всем правилам детектива мне стоило бы описать зал, где мы находились?

Ну и, честно говоря, не сделай я этого, месье Ренар был бы в некотором недоумении, ведь в мои прямые обязанности входит записывать буквально всё – в деталях и цифрах.

Итак, попробуйте представить себе довольно просторную комнату прямоугольной формы шагов сто двадцать в длину и семьдесят в ширину. По центру стоял невысокий дубовый стол, накрытый длинной чёрной скатертью до пола. На нём покоился древнеегипетский саркофаг, расписанный иероглифами и рисунками, основные цвета чёрный, красный и белый.

Крышка, разумеется, была закрыта, но табличка гласила, что внутри находится мумия третьей жены самого Тутанхамона. Да, я помню, что он умер совсем молодым, но учитель говорил, что фараон, как олицетворение бога Ра на земле, мог жениться хоть в возрасте трёх-четырёх лет. Чем мог заниматься такой ребёнок со взрослой женщиной в браке, лично я ума не приложу, наверное, игрой в ладушки или догонялки, не более.

Сразу за саркофагом, у противоположной входу стены, привлекали взор две длинные витрины, под толстым стеклом которых были выставлены драгоценности фараона. В основном это было жёлтое золото, плохо обработанные рубины, изумруды, бирюза, привезённый янтарь.

Справа и слева располагались небольшие постаменты для мумий животных, тут были кошки, собаки, шакалы, соколы и даже одна мышь в крохотных бинтах. По обе руки от входной двери вдоль стен стояли древние глиняные плиты, сплошь изрисованные сложными египетскими иероглифами. О чём именно там велась речь, мне неизвестно.

Возможно, мой учитель знал, но он, как всегда, молчал, сохраняя таинственный и многозначительный вид. Лис неторопливо обошёл всю выставку по кругу, внимательным образом осмотрев все экспонаты и особенно задержавшись у саркофага.

– Ну что ж, мой мальчик, – нарочито громко, так что у меня на миг заложило уши, проорал он. – Как видишь, всё в порядке. Никаких таинственных звуков, чуждых голосов, заклятий мумий и прочего мистического ужаса, что так напугало бравого сержанта полиции. Гавкинс обычный паникёр, его подвело слишком богатое воображение. Здесь есть две кушетки для уставших посетителей. Укладывайся на любой и попытайся уснуть, уборщики поднимут нас в семь утра.

– Со всем моим уважением, сэр, – шёпотом признался я, подойдя поближе. – Сержанта Гавкинса можно назвать кем угодно, но не паникёром. К тому же я абсолютно уверен, что у него напрочь отсутствует воображение.

– Майкл, всё, что я говорил сейчас, – это не для тебя и уж тем более не для сержанта, – таким же мягким шёпотом, твёрдо сдавив мне руку, предупредил месье Ренар. – Поэтому марш спать без препирательств и разговоров.

– Но если что, то я готов…

– Нет, уверяю тебя, ничего не произойдёт. Просто спи.

У меня не было причин не доверять ему. Более того, даже самый короткий опыт общения с Лисом достаточно быстро учил вас принимать каждый его совет за золотую монету.

Любой мальчик, если он не круглый дурак, точно знает, когда продолжать тонко по-английски троллить учителя, а когда лучше заткнуться, изображая полное и безоговорочное послушание.

Сейчас имел место быть именно этот случай. Поэтому, церемонно поклонившись моему рыжему наставнику, я выбрал себе длинную кушетку, обитую красным бархатом, положил под голову сумку с блокнотом и, не снимая ботинок, улёгся на правый бок.

Месье Ренар, щёлкнув выключателем, погасил свет, расположился на противоположной кушетке, и буквально через пару минут я уже слышал его ровное сонное сопение. Нет, он не храпел в общепринятом человеческом понимании этого слова, но он изумительно тонко и в чём-то даже музыкально выводил мелодические рулады носом.

Лично мне казалось, что он напевает классическое «Тореадор, смеле-е-е-е в бой!». Но давать гарантии не берусь, вполне может статься, что это было французское «нон, редорьян…» или вообще какая-нибудь малопонятная «хава нагила, хава нагила-а!». Собственно, я и заснул, пытаясь разгадать эти мелодии с трёх или четырёх нот. И, как ни странно, это убаюкивало…

Мне снилось, что мы гуляем с отцом, в воздухе разливался то ли скрежет, то ли какая-то неуловимая музыка, я совсем маленький, он ведёт меня за руку, нам так хорошо вместе. Было тепло, пахло цветами, я смотрел на него снизу вверх, у него большая ладонь и всегда аккуратно подстриженные ногти. Почему дети запоминают малозначительные детали? Я совершенно не помню, о чём он говорил со мной, не мог бы повторить ни одного отцовского совета. Пресвятой электрод Аквинский, да я даже голоса его не помню! Почему?!

– Мальчик мой, – моего плеча коснулась мягкая лапа Лиса, – ты кричал во сне.

– Я… я не… Ох… простите меня, сэр.

– Ах, ерунда, не стоит извинений. – Мой учитель подхватил меня под мышки, довольно бесцеремонно встряхнув и поставив на ноги.

К моему изумлению, уже наступило утро, солнце пробивалось сквозь неплотно задёрнутые шторы узких окон, а в самом помещении трудились пятеро уборщиков. Все в одинаковых серых костюмах, белые передники, чёрные туфли, и все при деле. У двоих щётки на длинных ручках, которыми они старательно мели пол, ещё двое протирали вельветом витрины, а один, важно раздувая щёки, старательно сдувал пыль с саркофага.

Месье Ренар выглядел абсолютно свежим, благородно улыбался во все стороны, и в жёлтых глазах его прыгали весёлые искорки. Я невольно поёжился, обычно эти признаки свидетельствуют о том, что в самое ближайшее время мы с головой влетим в какие-нибудь неприятности.

– Сэр, вы уже всё поняли?

– Само собой, – хлопнув меня по плечу, счастливо рассмеялся он. – Дело раскрыто! Сегодня мы сделаем доклад в Скотленд-Ярде, а уже завтра вечером они арестуют злодея у него же на дому! Всё оказалось даже проще, чем я ожидал.

– Не могли бы вы подвинуться, джентльмены? – попросили нас.

Нам пришлось извиниться и выйти из зала. Через пару часов египетская выставка должна была распахнуть двери для новых толп посетителей. Я обернулся, ещё раз бросая взгляд на древние мумии, на минуточку мне даже почудилось, что одна из древнеегипетских кошек игриво подмигнула мне. Наверное, это была полусонная иллюзия или обман зрения на общем мистическом фоне.

Мы быстрым шагом покинули музей, вышли на улицу, а там уже во всю пасть зевал навстречу новому дню наш неизменный кебмен с тихого Дона. Неужели он дежурил тут всю ночь? Ну надо же…

– Га! Лисицын с хлопчиком? Та ще живые оба! Сидайте уже, прокачу с ветерком до дому, до хаты. А то у хлопчика рожа як сметана, краше в гроб кладут!

Уф, пресвятой электрод… не знаю, что положено говорить приличному англичанину в подобной ситуации. После Крымской войны я уже знал, что значит mat po-russki, но в годы моей свежей и непорочной юности такие страшные и восхитительные слова никоим образом не умещались у меня на языке. Да он бы, наверное, просто отсох, как мне кажется.

– Давно стоишь, братка? – фамильярно бросил мой учитель, первым залезая в кеб. – Ох и славное дело было, дружище, как сами живы остались, одному Господу ведомо. Ну да божьими молитвами хранимы, вот и выбрались!

– Правду ли говоришь, Лисицын? – в голос хохотнул рыжий кебмен с белой полосой вдоль морды. – Та сидайте ж уже, поехали!

Кеб пустил пары, колёса скрипнули, нас откинуло на мягкие кожаные сиденья, и мы всю дорогу наслаждались (ради меня прошу взять это слово в кавычки) невероятно длинной, печальной и даже в чём-то заунывной русской песней. Если когда-нибудь я это полюблю, прикажите повесить меня за измену интересам британской короны. Ну пожалуйста-а…

– Приведи себя в порядок, через десять минут Шарль подаст завтрак, – через плечо бросил Лис, когда мы наконец-то добрались до места, шагнув под сень нашего уютного дома. – Завтракай без меня, мне нужно будет заняться некоторыми приготовлениями.

Дворецкий встречал нас выбритый и немногословный, как всегда. Сколь бы рано или сколь бы поздно ни явился месье Ренар, тощий лысый старикан всегда встречал его в безупречно выглаженном костюме, белоснежной сорочке и туфлях, надраенных, словно столовое серебро, всегда невозмутимый, без единого упрёка или даже случайного косого взгляда.

Как он умудрялся всегда быть на высоте, не знал никто. Эта великая тайна наверняка будет унесена им в могилу. Впрочем, судя по всему, наступит это очень не скоро, то есть лично я вряд ли доживу, чтобы удостовериться лично.

Наверху, в моей комнате, на кровати, уже ожидала чистая смена одежды, благодаря Лису теперь меня одевали, словно мальчика из очень обеспеченной семьи. На то, чтобы умыться, почистить зубы, переодеться, ушло, наверное, минут пять-шесть.

Лёгкий французский завтрак – круассаны с маслом, два варёных яйца-пашот, вишнёвый джем и чашка чая. Обычно здесь подавали кофе, но в этом плане для меня делалось исключение. Учителя в доме не было, а спрашивать, куда он пошёл, просто не имело смысла. Если старина Шарль и знает, то всё равно не скажет. А он не знает, я уверен.

Через десять минут после завтрака мне пришлось отмахиваться шваброй от лысого агрессивного старикана, размахивающего над головой тонкой стальной цепью. Пару раз мне удавалось ускользнуть, раза три или четыре я ухитрялся подставить швабру под удар, раз двадцать он сбивал меня с ног мгновенными захлёстами, и несчётное количество раз кончик цепи обжигал мне спину. Даже не скажу, больно ли это было…

Больно-о! Дико больно и ещё жутко обидно! Потому что мне ни разу не удалось дать ему сдачи, хотя, клянусь ньютоновым яблоком, это уже давным-давно стало навязчивой идеей.

Как он меня бесил, невозможно высказать на английском, язык великого Шекспира не обладает таким количеством достойных ругательств или проклятий, каковые кипели в котле моей души. Наверное, можно было бы подобрать что-то в немецком, который мне, признаюсь, пришлось изучать, но там в основном богохульства, а тут требовалось всё-таки нечто иное.

Как вы догадались, рыжий жеребец с Дона мог бы подсказать некую подходящую обличающую конструкцию. Я лично слышал один раз собственными ушами, как он обложил арабского кебмена, подрезавшего его на повороте. Смысл был от меня слишком далёк, но эмоциональный фон настолько явен, что в литературном переводе уже не нуждался.

Надо непременно переписать эти крайне полезные выражения, думал я, лёжа на лестнице носом вниз, связанный по рукам и ногам проклятой цепью.

– Месье Ренар стоит у дверей, – неожиданно сообщил мой наставник по боевым искусствам. – Прошу извинить меня за то, что вынужден прервать наш урок. Встреча хозяина дома входит в мои первоочередные обязанности.

– Само собой, – кое-как просипел я. – Не извиняйтесь, Шарль, я не в обиде.

– Обещаю продолжить, как только освобожусь.

– Вы невероятно великодушны!

Он коротко кивнул, словно пытаясь клюнуть носом муху, и поспешил вниз. Лёгкий скрип отворяемой двери секунда в секунду совпал с первым ударом электрического молотка.

– Опаздываете, старина…

– Нет, нет, сэр! – во всю мочь прокричал я. – Дворецкий ни в чём не виноват, это я ненароком задержал его во время наших тренировок. Могу ли я рассчитывать на ваше снисхождение, сэр?

Минутой позже на меня взглянул несколько ошарашенный Лис. Внимательно оглядев моё бедственное положение, он тем не менее не попытался распутать цепь, а лишь довольно учтиво спросил:

– Тебе удобно, мой мальчик?

Я закивал, стуча лбом о ступеньку.

– Хорошо, тогда будь добр присоединиться ко мне за чаем. Шарль, для меня есть корреспонденция?

– Нет, месье, только утренние газеты. Что прикажете подать вам к столу?

– Моего юного секретаря.

Через некоторое время я сидел на стуле с прямой спиной (невозможно ныло меж лопаток и с боков) с новым блокнотом на коленях и заряженным электропером.

Мой учитель на этот раз решил отдать дань британским традициям, то есть цейлонскому чаю со сливками. Похрустывая тонким печеньем, месье Ренар качал левой ногой и вслух зачитывал мне некоторые новости из подборки утренних сообщений.

– Дерзкое ограбление в Британском музее.

– Ньютон-шестикрылый, когда?! – удивился я, вытянув шею.

– Думаю, давно, – обернулся ко мне Лис и продолжил читать самым драматичным голосом: – «Благородный лорд Теккерей, посетивший утром выставку египетского искусства, любезно предоставленную им же Британскому национальному музею, вдруг заметил, что у одного золотого скарабея изумруд, изображавший глаз, был заменён на рубин. Изумлённый столь неожиданной метаморфозой, коллекционер поначалу счёл это причудливой игрой света и тени. По его просьбе смотритель на время закрыл выставку, опечатав вход, к недоумению, а кое-где и к прямому возмущению купивших билеты посетителей. И что же сегодня сумели выяснить опытные журналисты нашей газеты?

Вы не поверите, в девяноста восьми случаях из ста золотые украшения были подменены вульгарной полированной латунью!!! Крайне опечаленный лорд Теккерей удалился в чрезвычайном огорчении, его светлость впоследствии впал в праведный гнев и объявил о намерении подать в суд на Скотленд-Ярд, требуя от главы полиции инспектора Хаггерта полного возмещения всех финансовых издержек плюс компенсации морального ущерба. Это справедливо!