– Молодой человек, – продолжил объяснение доктор. – Скорость, как говорят на базарах, это расстояние, деленное на время. Если расстояние будет равно нулю, то никакое время не будет быстрым. Что бы встретится со Златоном нужно не найти его, а идти к нему.

– Что ж вы сами до сих пор к нему не пришли?

– Потому что я, как этот фонарик. Я – искусственный свет и я бессилен перед чудодейной тьмой.

– Чудодейная тьма, – вздохнув, повторил Дима. – Это ваш личный термин или у вас секта?

– Мой личный. Вы слышали такое словосочетание, как «сопротивление материалов»?

Дима удивленно посмотрел на доктора.

– Причем здесь сопротивление материалов? – спросил он.

– При том, что материалы сопротивляются только насилию, как и все мы. А я – искусственный свет. Я не способен на насилие.

– А я получается способен?

– Да, – кивнул доктор. – Вы способны на многое.

– Ужин готов, – прокричала с кухни Света.

– Сейчас идем, – крикнул в ответ доктор и снова посмотрел на Диму. – Света, выписавшись из нашей лечебницы, добровольно взяла на себя миссию посещать душевнобольных, которым позволено жить вне стен больницы. Есть у нас такая практика. Света приходит к ним и наводит порядок. Думаю, вам было бы интересно сопровождать Свету во время этих посещений. Вы бы многое поняли.

– И где живут эти душевнобольные?

– В своем собственном жилье.

– Ну, вы где? – сказала Света, заходя в комнату с ложкой в руках.

Света и Дима поднялись пешком на 4 этаж 5-этажного дома и остановились на лестничной площадке. Они пришли навещать одного из душевнобольных, отпущенных домой.

– Ты просто посиди с ним, а делать ничего не надо. Я сделаю. Просто подожди, – сказала Света. Ее спутник кивнул. Девушка достала из сумочки ключ и открыла дверь. Дима прошел в квартиру вслед за девушкой. Света захлопнула дверь, и они погрузились в полумрак. Света щелкнула выключателем и загорелась тусклая лампочка, свисающая с потолка на проводе. Стало чуть светлей. Дима снял ботинки и вслед за девушкой шагнул в комнату. Посреди комнаты стоял маленький столик, на котором горела большая свеча. Рядом со столиком стоял мужчина с седыми волосами и аккуратно подстриженной бородой. Он был в потертом костюме. Увидев Свету, мужчина расплылся в улыбке.

– Я уже не ждал, – высоким голом сказал он, подбегая к девушке. – Свет у нас отключили.

– Но я же пришла, – тихо, успокаивающе, сказала Света, протягивая свою руку для светского поцелуя. – Я всегда прихожу.

Мужчина, поцеловав Светину руку, посмотрел на молодого человека.

– Это – Дима, – ответила на незаданный вопрос Света.

Хозяин протянул гостю свою тонкую длинную ладонь. Дима с готовностью принял рукопожатие.

– Петр, – представился мужчина.

– Я на кухню, – сказала Света и исчезла во тьме. Дима остался наедине с сумасшедшим.

– А я еще раз Петр, – повторил хозяин, чтобы заполнить тишину. – Пич или Петр Ильич, как хотите.

Хозяин сел на стул, стоявший рядом со столиком.

– Присядете? – спросил Петр Ильич, указывая гостю на стул с другой стороны стола. Дима присел.

– Ко мне сейчас редко заходят разные люди. Я разучился быть развлекательным. Если вам будет скучно, то поскучайте чуть-чуть. Скука бывает полезной, если принимать по рецепту. Вы любите музыку?

– Да, – кивнул Дима, – но я не очень разбираюсь.

– А я очень разбираюсь, но, тем не менее, тоже люблю. Парадокс? – Петр Ильич задумался, – или не парадокс?

– Не парадокс, – улыбнулся Дима, – музыку любят все.

– Уже все? Как летит время. Тогда надо поточней спросить. Вы любите музыку, которую пишут покойники?

– Не знаю. Если услышу, то скажу.

– Трупы – прекрасные люди, но они слишком серьезные. Они такие, знаете ли, все из себя памятники. Фуги, эпитафии, черные занавески. Полный Брамс. Я не очень болтлив?

– Нет, – ответил Дима.

– Знаете, мне сейчас никто не пишет либретто. Приходится самому писать. Я и раньше пробовал и сейчас могу. Но все эти рифмы и размеры, так жалки. Я хочу сказать, что ритм аристократичней рифмы. Рифма просит, а ритм подает. У красивой рифмы должно быть сопротивление. Она, как смешная женщина, которая сопротивляется, потому что хочет отдаться. Зачем брыкаться? А это просто ее представление об аристократизме. А правила аристократов учат только плебеи. Кому как не им знать, в какой руке должна быть вилка, какое ударение грамотно, как вызвать на дуэль, как сидеть на табуретке. Рифма такая же тетка, она все делает грамотно, она вся из себя аристократка, но любой барабанщик, любая копеечная драм-машина превратит ее в то, что она есть, то есть в прислугу.

Петр Ильич замолчал и уставился Диме в глаза. Дима снова улыбнулся. Хозяин улыбнулся в ответ.

– Вот говорят, что «Пиковая Дама» демонична, что чертик посоучавствовал, – продолжил он, – а я говорю, что неправда. Никаких чертей. Просто я попал в ад в качестве журналиста. Не рекомендую. Всё действие происходит в аду. Всё в прошедшем времени. Надежда умерла первой. Поздно молиться, только гобойчики с альтами и меццо-сопрано.

Лицо хозяина в пламени свечи то гасло, то снова загоралось. Если бы не яркий свет с кухни и грохот моющейся посуды, то было бы по-настоящему жутко. Дима вдруг осознал, что первый раз сидит наедине с безумцем, что вся логика отменена и в следующую секунду может случиться всё, что угодно. Дима напрягся. Петр Ильич тем временем с улыбкой забарабанил пальцами по столу, словно по роялю.

– У меня новая опера. Она не окончена, но она уже будет. Если бы не тексты я бы ее уже закончил. Главный герой – парнишка молодой. Похож на вас, но более… более парнишка. Такой стройный, черноволосый, с пушком, талией, бровками. То есть он не лучше вас. Вы однозначно герой, а он просто литературный образ, но такой милый. Вы бы видели его скромность. У него такая скромность, – Петр Ильич вздохнул. – А сюжет простой, как первая любовь: «махнула фея палочкой игриво, и сказка превратилась в набор презервативов». Не очень удачная рифма, но очень удачная музыка. Слушайте.

Петр Ильич снова забарабанил по столу, с удовлетворением кивая головой, время от времени что-то напевая, словно слыша неведомую музыку.

– Моему парнишке не повезло, – сказал Петр Ильич, продолжая барабанить по столу. – Но он был очень красив и, следовательно, ему повезло. Если бы он встретил сам себя, то он был бы счастлив, точнее не грыз бы стены в поисках окна. Несчастные всегда думают, что не грызть стены и есть счастье. Я тоже так думаю, но знаю, что это не так. У стариков богатый опыт. А потом у моего героя – центральная ария. Вокруг народ, бомонд, нечисть. А он встаёт на стол. И ария. Без мелодизмов, без тональной акробатики, а просто голос во весь рот:

Я живу в консервной банке

Сторожу свои останки.

Сквозь меня течет вино.

На меня глядит в окно.

Что уставился родная

Я тебе не дорогая.

Подойди ко мне поближе

И нагнись ко мне пониже

– пропел Петр Ильич, высоким голосом неистово барабаня по столу.

– По-моему свежо – сказал он, улыбаясь. – Не предлагаю вам вина. Хотел бы предложить, но никто не приносит мне вино. Вы помните вкус вина? Я любил, но уже не помню. А сюжет продолжается – мой мальчик, мой солнечный б…к, идет дальше. Он не останавливается никогда. Он проходит насквозь, и все ждут, когда он пройдет и сквозь них. И тут его центральная ария. Вершина моего творчества, лучше Иванкиной песни.

Петр Ильич приподнялся, потом неестественно легко запрыгнул ногами на стол, Дима отшатнулся, Петр Ильич во все зубы улыбнулся гостю, потом поднял морду к потолку и по-волчьи завыл. Он выл несколько минут. Потом также неестественно легко спрыгнул со стола и с победною улыбкой опустился на стул.

– Не правда ли свежо, – сказал он. – Это центральный момент. И главное, насколько точно передает переполняющие чувства моего героя, а переход с Си бемоль минора в ля мажор? Вы знаете законы гармонии?

– Нет, – ответил Дима.

– Отлично, – ответил Петр Ильич. – Уж поверьте, это отличная ария. Только нужно еще доделать оркестровку.

Петр Ильич замолчал и задумался.

– А потом начинается отлив, – сказал он, не поднимая взгляда, – медленный, долгий, беспросветный. Весь третий акт – отлив. Мой мальчик остается один, далеко-далеко в Сибири. И вокруг волки да враги, война и солдаты. Знаете, солдаты – жестокие люди. И с ними мой мальчик – беззащитное дитя. Я могу помочь, но я так далеко, так далеко. И музыка умолкает со всех сторон. Все тише и тише, пока не заканчивается совсем. И тут еще один куплетик, – речитативом или шепотом, что бы никто не слышал. Колыбельная, что бы все окончательно замерзло:

Города и изгибы своих проводов

Не распутать и не попытаться,

И гирляндами путаются между снов

Одиночные камеры счастья, – прошептал Петр Ильич и закрыл глаза. В тишине было слышно только, как Света возится на кухне. Пауза была недолгой. Хозяин встрепенулся и открыл глаза.

– Я люблю Свету, – бодро сказал он. – Люблю, когда она приходит. Если бы не она, было бы хуже. Он самая ясная. Не знаю, зачем я ей, но без нее все пропадет. Я радуюсь, когда она приходит и радуюсь, когда она уходит. Потому что если она ушла, то придет еще раз. А если она останется, то больше никогда не придет. За что она меня любит? За что?

– А за что вас не любить?

Петр Ильич махнул рукой,

– Эх, Дима, Дима, – сказал он и закрыл лицо руками. Через мгновенье, спохватившись, он улыбнулся гостю и цивилизованно развалился на стуле.

– Вы знаете, что в музыку можно войти? – спросил Петр Ильич.

– Нет.

– Просто помимо того, что бы музыку слушать, в ней можно быть, но для этого надо войти.

– Как-то по-особому ее слушать?

– Нет. Я про другое хотел рассказать. В музыку можно войти, а потом можно из нее выйти. Музыка – это коридор, от двери до двери. В музыку можно не только войти, но и выйти из нее с другой стороны. Из музыки есть выход. Есть дверь, которая ведет наружу. И за этой дверью не тишина и не хаос. Знаете, некоторые до сих пор думают, что музыка – это упорядоченный хаос. Ха. Дверь из музыки ведет в райский сад. Это даже не дверь, а калитка. Дверью, она станет, если ты пойдешь назад. Рай всегда захлопывает за собой двери, причем так громко, что можно оглохнуть. Знаешь, где рай? – Дима отрицательно покачал головой. – А я знаю точный адрес, можешь записать – рай не здесь.

Петр Ильич снова стал барабанить по столу.

– Знаешь, Димка, такая тема, – сказал он, увлекшись стучанием. – Начало минорное, типа, марша. Мелодии нет. То есть, что-то есть, но не песня, а как бы воспоминание о мелодии. И не то что бы тихо, а так, чуть заунывно, как дыхание. Это замирание перед стартом, точнее коленопреклонение перед великим, и не просто перед великим, а всем. Представляешь, ты стоишь, а перед тобою всё? В русском языке есть забавная буква «ё», точки над которой ставить необязательно. И если написать все, то это можно понимать и как все и как всё. Смысл совершенно разный, но точки все равно ставить необязательно. А раз необязательно, так пусть будет и смысл один. Все – это и есть все. Ставь точки, как хочешь. Вот ты сейчас далекий и непроницаемый, как бы ты ко мне относился. А когда мы все будем вместе, друг в друге, мы будем друг для друга всем. Я не про секс говорю. Я говорю про непорочное единение. Секс порочен не тем, что люди потеют и не всегда удобно во всех этих сортирах. Секс порочен тем, что сбивает на взлете. Секс порочен тем, что он не праздник, а отмена праздника, порочен тем, что он цель, а не путь, порочен тем, что единение с человеком без него не единение. Хочешь открыть врата неба, а ключиком тычешь в чей-то зад. Секс и есть несовершенство этого мира. Секс все время встает на твоем пути, все время обещает больше, чем дает. Бежишь по коридору навстречу свету, и вдруг, хлоп, тебе по морде стеклянная стенка в двух шагах от счастья. Падаешь, открываешь глаза – нет ни стекла, ни счастья, ни света. Обычный бордельный номер, пропитанный кровью и спермой. И вокруг одни грязные стены, мыши и тьма. Секс – это лотерея, в которой можно выиграть миллионы кусков счастья, но ты стираешь защитный слой, а там как всегда «без выигрыша». Кто-то, конечно, выиграет, но этого «кто-то» нет, и не может быть, потому что лотерея без выигрыша. Секс разъединяет людей и мир постоянно валиться на бок.

Петр Ильич посмотрел в глаза гостю и засмеялся. Дима вежливо улыбнулся.

– Давай лучше вернемся к моей теме, – продолжил Петр Ильич. – Это куда интересней. В общем, ты стоишь и все вокруг тебя. Напевка не то чтобы минорная, просто в миноре. Не унылая, а взволнованная. Большой барабан, стучит камертоном. Незаметно, как сердце. А напевка то взлетает, то падает и постепенно уходит в мажор, но тоже ненавязчиво – без пафоса, литавр и прочего беснования. То есть уже не важны все эти миноры, мажоры, есть только эта напевка. Минор, мажор, туда-сюда. Напевка временами уходит в разные мелодии, но возвращается, потому что здесь интересней. Ритм сбивается. Временами исчезает совсем, временами возвращается. Две четверти, три четверти, пять восьмых, уже не важно, как минор с мажором. Конечно, все становится громче, объемней, но не как у Грига в «пещере». Просто все взлетает и возвращается, и не, потому что падает. Все вместе, все друг в друге. Единственная проблема во времени, точнее в том, что для того, что бы эту тему исполнять ее нужно закончить, а она не заканчивается в принципе. Не потому что у нее нет конца, а потому что «да пошел он». Это же праздник. Но у этой темы есть финал, не конец, а финал. Он может быть где угодно, но это финал. И тут самое главное: в финале – мелодия, песня, над всем этим безумным счастьем – ни на что не похожая, сама по себе, красивая, не потому что она лучше других, а потому что когда праздник все прекрасны. Подумай и пойми – это великая мысль. Пусть из меня фиговый мыслитель, но это великая мысль.

Петр Ильич опять замолчал и задумался. Дима встал и стал осматривать комнату. Его внимание привлекло большое зеркало, на пол стены мерцающее в полумраке. Подойдя к нему Дима понял, что зеркало – кривое, как в комнатах смеха, до безобразия искажающая смотрящих в него. Из мрака на Диму посмотрело существо с головой в виде тыквы и огромным животом. Было не смешно.

– Не смотри в это окно, – сказал Петр Ильич. Дима обернулся. Хозяин стоял рядом. – Это плохое окно. Оно выходит на свалку. Вонь, крысы, суета. Чего только не выкидывают. Зачем? Не смотри. Я давно хочу повесить занавески, но не могу найти ткань. Занавески должны быть светло-серыми. Моя мама любила. А Света все еще на кухне. Знаешь, как я люблю, когда она на кухне. Это настоящая жизнь. Быстро, на три счета, бал с фейерверком, безупречный, как шампанское. Но это бал на сцене, в опере, когда ты находишься на том месте, где праздник, а не на том, где никто не пригласил на танец. Настоящие балы плоски, как открытки. Там ты никогда не станешь принцессой.

Петр Ильич закружился по комнате, держа в руках воображаемую партнершу. Он кружился все быстрее и быстрее, пока его ноги не оторвались от земли. Он стал танцевать по воздуху. Его движения стали непредсказуемыми. Потом он со всего маху ударился об стену головой, и упал на пол. Потекла кровь. Дима подбежал к нему, аккуратно поднял и посадил на стул. Петр Ильич открыл глаза и улыбнулся. На его глазах были слезы.

– Помоги мне, – сказал хозяин Диме. – Вспомни про меня.

– Конечно, – сказал впечатленный безумным танцем Дима.

В этот момент свет на кухне погас и в комнату, волоча за собой большой черный мешок, вошла Света.

– Ему плохо, – растерянно сказал молодой человек.

– Я знаю, – ответила девушка, – помоги мне – Света кивнула на свой огромный мешок.

– Конечно, помогу, – сказала Дима. – Но как его оставить?

– Зачем его оставлять? Мы просто уйдем.

Дима погладил мужчину по голове, потом взял мешок и пошел его вслед за Светой. Мешок был легче, чем казался. Петр Ильич так и остался сидеть на стуле время от времени постанывая. Света закрыла дверь на замок.

– Твой больной считает себя Чайковским, композитором, Петром Ильичем, – сказал Дима, когда они вышли на свежий воздух.

– Слушал Чайковского? – спросила Света.

– Да, – сказал Дима.

– Мусор выбрось, пожалуйста, – сказала девушка, кивая на контейнер с мусором, мимо которого они проходили. Ее спутник выбросил мешок.

– Ты умеешь танцевать? – спросила Света.

– Нет, – ответил Дима.

– Ответ неправильный, – улыбнулась Света, – Пошли в клуб. Там весело.

Клуб, в который Света привела Диму, был вполне цивилизованным – 2 танцпола, бар, зеркальные шары, мониторы, музыка. На входе Дима заплатил 300 рублей за себя и 150 за Свету. Девушек пускали со скидкой. Света сразу побежала на танцпол, чуть потанцевала, потом передумала и потащила Диму в бар. Они приземлились на высокие барные стулья.

– Купи мне «Пина Коладу». Это в коктейлях, – попросила Света.

– Хорошо, – кивнул Дима, рассматривая меню. «Пина Колада» оказалась самым дорогим коктейлем. Диму обрадовала возможность потратить деньги на девушку. Свете принесли коктейль, а ее спутнику пива попроще. Потом Света попросила мороженое. Потом они спустились вниз и стали танцевать. Людей было много. Света танцевала энергично, как все, а Дима просто топтался на месте, рассматривая окружающих. Он давно уже не ходил в подобные заведения. Света, смотря, как Дима танцует, не выдержала и захохотала, закрыв лицо рукой. Дима тут же остановился.

– Смешно? – спросил он, пытаясь перекричать музыку. Света, продолжая смеяться, подняла вверх большой палец.

– Я тебе говорил, что не умею танцевать, – продолжал кричать Дима, подойдя поближе к девушке.

– Оторвали мишке лапу. Перестанет косолапить, – пропела Света. – Мы неправильно расположились, поэтому ты неправильно танцуешь.

Света взяла Диму за руку и потянула в центр танцпола. Дима нехотя пошел следом. Начался новый трек. Света стала повторять движения одной из танцующих девушек. Дима продолжил топтание. Трек был длинным и никак не хотел заканчиваться…

Вдруг что-то замкнуло у Димы в голове. Он почувствовал ритм и стал танцевать по-настоящему: размахивая руками и ногами. Это оказалось легко. Дима не знал, как он выглядит со стороны, но ему казалось, что он танцует безупречно. Кто-то рядом захохотал. Дима долго смотрел по сторонам, пока не понял, что это он сам хохочет. Дима подпрыгивал все выше и выше. Света куда-то пропала, но надо было дотанцевать. Дима заглядывал в лица танцующих вокруг разукрашенных подростков. Все смотрели на него и боялись. Диму это еще больше развеселило, и он стал танцевать еще красивей, подпрыгивая все выше и выше. Танцпол закачался. Дима прыгал с ноги на ногу, махал руками. Песня играла все громче и громче. Когда музыка, наконец, смолкла, Дима с трудом остановился и осмотрелся. Люди прижались к стенам и молчали. Наваждение спало. Дима вспомнил про Свету. Ее нигде не было. Дима пошел к выходу. В клубе было тихо. Только шепот стелился, как туман. Когда Дима вышел, в клубе снова заиграла музыка.