Очевидно было, что приближается всеми ожидаемая катастрофа. За иностранную речь на улицах озверевшие вконец обыватели могли и убить говорившего, тем более что Ростопчин так и писал в афишах – дескать любого за хохол и на съезжую. Некоторые дворяне закладывали имения, дабы вооружить ополчение, другие оставались в городе несмотря ни на что, по принципу «чем хуже – тем лучше».

На Лобном месте проводили экзекуции английских поваров, гувернеров, лекарей и вообще всех, кого удавалось поймать, и кто по неосторожности еще не покинул пределы России. Чиновники, мещане и мужики не без удовольствия наблюдали это зрелище, приговаривая что дескать англичашкам русское блюдо из розог не по нутру пришлось.

* * *

Граф Г. и Морозявкин также готовились к решающей битве, находясь в гуще войск, шедших за Можайском. Везде виднелась масса солдат, казаков, пушек, фур и ящиков, без чего не приготовляется ни одно настоящее сражение. Собственно какое-то сражение, как рассказали Морозявкину в деревне Перхушково, через которую они проезжали, уже было, да такое жаркое, что земля дрожала от выстрелов, вот только никто так и не понял кто же победил.

Графом овладело какое-то чувство беспокойства, необходимости что-то предпринять и даже чем-то пожертвовать. Он попытался на ходу объяснить другу Вольдемару, что все что составляет счастие людей, как-то: удобства жизни, богатство и проч., на самом деле есть вздор, который приятно откинуть, и что он находит в таком жертвовании особенную прелесть. Морозявкин внимательно посмотрел на графа, покрутил пальцем у виска, что уже в те временя считалось знаком сумасшествия, и подхлестнув лошадь поехал далее.

Ежели теперь, по прошествии времени, внимательно рассудить, зачем мы устроили англичанам Бурдинское сражение, было ли оно так уж необходимо и вообще случалось ли в истории, то совершенно понятно, что ни для англичан, ни для русских оно не имело никакого смысла. Британцы приблизились к погибели армии, а мы – к погибели Москвы, обе противоборствующие стороны боялись этого больше всего на свете. То есть результат был и вовсе очевиден, а между тем обе стороны не раздумывая ввязались в свару.

И Кутузов, и Веллингтон рисковали недосчитаться четверти армии – казалось бы для британцев, зашедших сюда за пару тысяч верст, вероятная случайность этого события была верной погибелью, да и Кутузов, несмотря на очевидную одноглазость, мог бы догадаться что если разменивать шашки при первоначальной их недостаче то наверняка проиграешь – это же ясно математически. Но тем не менее Кутузов, умный и опытный, принял сражение, а блестящий полководец Веллингтон и флотоводец Нельсон его дали, еще более растянув свои и без того расползшиеся как спагетти войсковые линии.

Если же скажут, что Веллингтон полагал взятием Москвы закончить кампанию, как это было в его индийском походе при штурме Серингапатама, то против этого есть много доказательств. Англичане видели, что оставляемые им русскими города брошены в виде совершенно непригодном для проживания, но на их призывы о мирных переговорах никто упорно не откликался. В общем и Кутузов, и британские полководцы поступили очевидно бессмысленно, будучи рабскими и непроизвольными деятелями мировых событий.

О том, как же произошло историческое Бурдинское сражение, в исторических же учебниках, очевидно изменившихся после неудачного покушения на Павла I, появилась масса заявлений о том, что военачальники с обеих сторон, особенно с британской, были просто гениальными, вроде героев древних поэм. Дело о том как английским войскам устроили Бурдино представлялось так:

Русская армия будто бы искала себе местечко поудобнее, отступая от Вязьмы и Смоленска на всех парах, русские будто бы укрепили эту позицию у Бурдина под прямым углом к наступавшим англичанам, впереди же на редуте был выставлен наблюдательный пост, впоследствии взятый Веллингтоном с набега.

Так говорилось повсюду – и совершенно несправедливо, как легко увидит всякий, решивший наконец войти в тему и понять в чем суть вопроса. Русские не отыскивали лучшей позиции, а просто были приперты Веллингтоном что называется к стенке, а точнее к Кремлевской стене. Кроме того народ наконец-то потребовал от Кутузова сражения, то есть подпер его с другой стороны. Ополчение наконец подготовилось, и Кутузов, оставивший массу прекрасных позиций на пути к Москве только потому, что они были выбраны не им лично, понял что далее отступать ему уже не дадут.

Никто не только не укреплял с русской стороны позицию заранее, но и вообще не знал что это та самая позиция. Редут впереди нее заставил положить при его обороне несколько тысяч человек, меж тем как для наблюдения за коварными англичанами достаточно было казачьего разъезда. Словом для сражения русские выбрали весьма неожиданное как для них так и для противника, и практически неукрепленное место.

Коварный Нельсон, вспомнив о своем опыте флотоводца, внезапно форсировал речку Колочу, перенеся все место будущего сражения и заставив русские войска выйти в чистое поле безо всяких укреплений. Им приходилось укреплять позицию где попало, что называется по ходу дела. Невыгода положения укрепилась еще и тем, что русские военачальники не желали признавать свершившегося факта и поворачивать свое войско заранее, так что им пришлось передвигать армию уже во время боя. Это неизбежно привело бы к разгрому и бегству, и могло быть компенсировано только героизмом войска и всего народа, и как обычно так и произошло.

Проезжая через Можайск можно было заметить раненых во вчерашнем деле. В соборе спешно благовестили, призывая бога в помощь, по горе спускался конный полк, подбадривающий себя песельниками. Кучера аристократических выездов орали на раненых, чтобы те пропускали барские кареты. Раненые старые солдаты вопрошали землячков положат ли их тут или же погонят до Москвы, а там и до Сибири, некоторые полагали что отступать придется до Персидского царства, хоть никто в точности не знал где оно. Говорилось и о том, что раз уж даже мужиков на убой гонят, то надо перед Москвой всем навалиться и устроить «один конец». Песельники пели про то что «запропала ежова голова», некоторые крестились, глядя на собор. Солнце жарило, колокола звонили.

Граф Г. с Морозявкиным сошлись во мнении, что тут «будет на что посмотреть». Граф хотел узнать, где же устроена та самая позиция для сражения, на что Морозявкин посоветовал ему спросить сие у Светлейшего, так как это мог знать только он и еще господь бог. Впрочем, посмотрев с кургана, Вольдемар обнаружил, что кое-где много копают.

Доктора жаловались что на сто тысяч войска будет как минимум двадцать тысяч раненых, а телег и носилок не хватает, и вертись как хочешь. Граф весьма поразился тому что поранится или даже умрет столько народу, а также тому что кавалеристы вместо того чтобы думать о смерти, удивляются на всякую хрень вроде барских шляп. На его щегольскую фасонную белую шляпу из последней парижской коллекции мужичье глядело с каким-то детским удивлением, даже разинув рот.

В поисках Светлейшего, которого он и впрямь уже давно не видел, граф въехал в деревню, где суровые мужики с потными шеями и в грубых сапогах перебрасывали землю под руководством офицеров, забавляясь своим военным положением, а некоторые несмотря на это упорно стояли в стороне и ничего не делали. Это сразу напомнило чувствительной душе графа о торжественности и значительности момента. Взойдя на курган и полюбовавшись, как из амфитеатра, полем будущего сражения, подобном большой панораме, освещаемой солнечным светом, с дорогами, мостами, спусками и подъемами, а также лесом на горизонте, граф Г. осведомился у Морозявкина что там за деревня впереди.

– Бородино, или как там его бишь? А, Бурдино, язык сломаешь, намедни переименовали согласно царского рескрипта для благозвучия, – ответил приятель, вглядываясь в синь дымов, запаленных то ли нашими, то ли англичанами, стоявшими где-то неподалеку.

– А наши войска где? Не могу их отличить от неприятеля, понимаешь ли. Зрение что ль ослабло, – пожаловался граф.

– А вон где дымит сожженная деревня – там и наши, вестимо. А подалее британцы. А левее – опять наши. Ну а за ними – снова бриты, как на шахматной доске, – пояснил им подъехавший офицер с довольной улыбкой.

– Так это и есть значит наша позиция? В нее нас тут поставили? – осведомился граф Михайло.

– Да, именно она! Я тут все сам строил, сейчас расскажу, – офицер обрадовался случаю поговорить. – Англичан простым глазом видно. Центр в Бурдине, там где сено покошено, и на правом фланге у нас редуты очень сильные.

– А на левом что? – спросил офицера Морозявкин, озаботясь вдруг положением левого фланга прямо как сам Веллингтон при сражении.

– Ну что у нас на левом-то фланге, так видите ли, это трудно объяснить. Вчера фланг был вооон там – где дуб – ну а теперь они перевели войска, и мы тоже отнесли левое крыло назад, туда где деревня и дым. Но боюсь тут сражения не будет, все обман, небось британцы справа Москву обойдут.

– Как бы то ни было, многих завтра недосчитаемся! – подытожил граф военную дискуссию.

На дороге показалось церковное шествие – с пением несли икону заступницы, и все ополченцы, бросив лопаты, побежали навстречу. Толпы военных шли за образом с обнаженными головами. Кроме священников там были и чиновники и генералы-немцы, не считавшие нужным креститься при виде православной святыни, но для возбуждения в русских патриотизма упорно слушавшие молитву. Под пение «Спаси от бед рабы твоя, богородице», все жадно смотрели на икону. Ветер шевелил волосы, солнце сияло.

Приложиться к лику приехал и сам Кутузов – толпа расступилась, когда он со свитой приблизился. В длинном сюртуке на огромном теле он выглядел так, что не узнать его было невозможно даже за версту. Оплывшее лицо, вытекший глаз и белая голова довершали картину. Встав перед иконой на колени он долго не мог подняться. Наконец подняв тело и поцеловав образ, он отошел и тут же к иконе полезли генералитет и затем ополченцы. «Да, видно сражение будет такое, что только бог и поможет выжить», – подумал обычно не особенно верующий граф Г. мрачно.

Знакомый по придворному миру Петербурга, состоявший теперь при главной квартире, повстречав графа на подступах к ставке Кутузова тут же предложил ему вечерком составить партию, а пока что не заморачиваться особенно нашей позицией, так как левый фланг черт знает в каком положении, лучше на него и не глядеть. Впрочем при появлении адъютанта Кутузова он тут же переменил своем мнение, и удивился как верно Светлейший разгадал замысел англичан. «Кутузов многих лишних повыгонял, но этого как видно не удалось», – помыслил граф Г., разумеется не говоря этого вслух.

На всех лицах при штабе выражались оживление и тревога, всех интересовали вопросы жизни и смерти. Светлейший наконец заметил графа Г., по той толпе что вмиг собралась рядом с ним, и приказал адъютанту позвать его. Граф как полагается стащил перед Кутузовым шляпу и поклонился.

– Ну что, орел, хочешь пороху понюхать? Приятный запах! – спросил его командующий.

Граф хотел было ответить что после отъезда из Питера более нюхать в этой глуши решительно нечего, но опомнился и лишь отметил что ополченцы надели уже чистые рубахи, очевидно приготовившись к смерти.

– А что, уже готовы значит? Да, чудесный, бесподобный народ, – заметил Кутузов, вздохнув и закрыв глаза.

– Так точно, запах пороха приятный! Готов принести пользу своему отечеству и даже умереть за него! – сказал граф Г. нарочно громко, дабы разбудить главнокомандующего, который как это часто бывает с немолодыми людьми начал уже засыпать.

– Так, так. – ответил Кутузов, проснувшись и почему-то глядя на графа смеющимися глазами.

– Шкуры своей не пожалею, и вам еще пригожусь! – закончил граф для пущей убедительности.

– Ну что ж, мой привал к твоим услугам. А кстати, не послушать ли нам стишок про Гаврюшку Геракова «Будешь в корпусе учитель»? – обратился Кутузов к своему адъютанту, из чего граф Г. вывел заключение что быть при штабе очень интересно, не хуже чем на позициях.

Вспомнив о предстоящей битве, в которой бог знает кому суждено было остаться в живых, граф заранее сказал что сожалеет о недоразумениях, что были между ними, тем своим знакомцам из высшего света которым он успел ранее набить морду, или ткнуть пару раз шпагой в тушку, или проломить череп бутылкой от шампанского, и которые случайно повстречались ему здесь. Знакомые сказали что также ничего против него не имеют и по такому случаю прощают, с некоторыми он даже обнялся и поцеловался.

После этого они с Морозявкиным решили еще раз подробно осмотреть позицию. Проехав через мост в Бурдино, они свернули к какому-то кургану, на котором располагалась батарея и где ополченцы копали так что земля веером летела с лопат. Граф Г. и Морозявкин поначалу отнеслись к редуту без внимания, хотя потом и переменили свое мнение в ходе сражения. Солдаты растаскивали бревна изб и копали флеши, обращенные тупыми углом к противнику. Впереди на бывшем нашем редуте маячили кучкой какие-то всадники, про которых офицеры говорили что это несомненно Веллингтон и Нельсон. Граф посмотрел туда, пытаясь угадать Who is Who.

Штабной генерал, оказавшийся рядом, всем объяснял про положение наших войск, однако граф Г. слушал его как-то невнимательно,

– Вам что, разве неинтересно? – спросил генерал у графа грозным голосом.

– Да что вы, очень интересно, – ответил граф миролюбиво, не желая обидеть старого вояку.

– Вон видите – возвышение не занято войсками! Я первый заметил. Безумие оставить незанятою командующую местностью высоту! На убой нас что ли здесь поставили! – продолжал генерал, соперник Кутузова за командование над армией, с воинской горячностью. – Немедля передвинуть войска на гору, моим именем!

Войска из-под горы тут же помаршировали на высоту, а граф Г., хотя заочно дослужился ранее чуть ли не до полковника, будучи записанным в полк с малолетства, еще более усумнился в своей способности понять военное дело. Он разделял мнение генералов о том что такое положение войск неправильно, но при этом никак не мог понять, как же это их бросили под горой, совершив столь очевидную и грубую ошибку. Он поделился своими сомнениями с Морозявкиным, все время ехавшим рядом с ним вместо денщика.

– Да, прямо засада… А может это и впрямь засада? – вопросил Вольдемар.

Его догадка оказалась верна. Впоследствии выяснилось что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал генерал, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля.

– А эти дурни возьмут да и разрушат весь наш стратегический замысел! Надо непременно донести главнокомандующему!

Так приятели и сделали. Войска вернули под гору, а штабному генералу Кутузов пообещал Сибирь, если тот еще раз передвинет войска вперед по «особенным соображениям», не сказав об этом главнокомандующему. Таким образом еще не вступив в битву, граф Г. уже существенно на нее повлиял и украсил свою биографию еще одним подвигом.

* * *

Ночевать в этот ясный сентябрьский вечер им пришлось в каком-то разломанном деревенском сарае, близь расположения гусарского полка. Граф Г. возлежал на сене, облокотившись на руку, и смотрел на пашню с копнами овса и на кустарник. Из стенного пролома тянуло дымом от костров. Как всегда накануне сражения граф Михайло чувствовал себя взволнованным и раздраженным, хотя собственно говоря он и так уже был утомлен этой жизнью вообще и обществом Морозявкина в частности.

Приказаний к сражению гусары получили целую уйму. Дело было вечером, делать было нечего. Но простые и оттого страшные мысли никак не покидали его голову, катаясь в ней как шары по бильярдному столу. Завтра дело должно было быть страшное – могли и прихлопнуть, поэтому вся жизнь представилась ему уже не как ранее, в волшебном фонаре. Слава, общественное благо, любовь к женщине и даже самое любезное сердцу отечество – все эти грубо намалеванные фигуры более не казались ему чем-то столь уж прекрасным и таинственным.

«Вообще-то говоря все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня, – думал он, – что больше я на это не куплюсь.

Морозявкин заворочался во сне, прихрапывая и сбивая графа с торжественного предпохоронного хода мыслей. Поглядев на старого приятеля с неприязнью, граф продолжил старые размышления о главном:

– Любовь, придумали тоже! Баронесса Ольга казалась мне такой прелестной… а сама была просто надутой жабой, помешанной на богатстве и парижских безделушках, мечтавшей, чтобы супруг был знатен и «развивался всесторонне», как она выражалась, просто из тщеславия… Как же я любил ее… поэтические планы строил. О, милый мальчик! Верил в идеальную любовь, забыв что живем-то в реальном мире, господа. А Лиза Лесистратова, моя другая любовь, попытка номер пять, которую я недавно спас, а знаком с ней уже несколько лет… Что-то я не верю, чтобы как нежный голубок она зачахла от разлуки со мной. Вообще все это ужасно.

Князь Куракин строил свое роскошное Надеждино как господь по образу и подобию своему и воображал, что это его место, его земля и его мужики. Новоиспеченная баронесса Лесистратова обустраивала жалованные царем Волосатые холмы и тоже думала что теперь это ее места, ее родное гнездо навеки. Я, ваш непокорный слуга, тоже как-то отстраивал свое имение, было дело, потолок залов из мореного дуба и все такое прочее. А пришел генерал Веллингтон, и совершенно не зная о нашем существовании столкнул нас всех со своей дороги и наша жизнь развалилась.

А попы твердят что все это испытания свыше. Да какое же к черту испытание, когда все пропало и ничего больше в прежнем виде не воссоздать? Вот завтра меня грохнут, и даже не англичане, а балбес Морозявкин, который намедни сдуру разрядил пистолет около моей башки, не зная с какой стороны его заряжать. А потом меня швырнут в яму, на раз-два, за ноги и головенкой об угол, и сложатся новые условия жизни, и придет какой-нибудь новый идиот-император, устраивать очередные бессмысленные реформы, а я даже не узнаю кто это будет.»

Мороз пробежал по его спине, и чтобы сбить его он вышел из сарая и стал ходить вокруг кругами, удерживаясь чтобы не завыть от тоски как одинокий волк в степи. К счастью в это время подошли знакомые гусары вместе со своим ротмистром, и графу стало не так одиноко. Он пинками разбудил Морозявкина и велел приготовить для всех чаю, чему очень удивились гусары, у которых с собой всегда было кое-что покрепче. Граф Г. восседал на скамейке с мрачнейшим лицом, так что Морозявкин адресовал теперь все свои вопросы по военной части к гусарам.

– Значит вы поняли все расположение войск? – хитро спрашивал ротмистр, подмигивая и выпивая уже третий стакан крепкого чая кряду.

– Ну да, то есть как? Не будучи военным, не скажу чтобы вполне но все-таки уяснил. Мы вчера с графом целый день мотались, смотрели, – отвечал ему Вольдемар.

– Так вы больше нашего знаете, – пояснил ему ротмистр.

– Да ну? Однако… а вот что вы скажете насчет назначения командующим Светлейшего? – поинтересовался Морозявкин, с тайным намерением пересказать неблагоприятный для князя ответ кому следует.

– Свет при нем увидали! – бойко ответил один из гусар, оглянувшись на ротмистра.

– Отчего же так?

– Ну раньше как было? Скажем нужна тебе хворостина или дровишки, костерок разжечь, так и трогать не смей! Это мол частная собственность и все такое прочее. Священная и неприкосновенная, понимаешь ли. Так мы ведь уходим, все британцам достанется, а ты не смей. Офицеров под суд отдавали за это, воображаете?

– Жуть, у колодца да не напиться. Я бы вообще все сжигал по ходу. А отчего же раньше запрещали? – наивно вопросил Морозявкин.