Глава третья, северно-пальмирская

Граф Г. уже давно заметил что Пальмира эта, несмотря на то что была столицей славнейшей и обширнейшей империи, в зимний период времен года становилась какой-то особенно унылой и неприветливой. Здания соборов, набережная с ее превосходной летом першпективой, мелкие речушки вроде Фонтанки и Мойки, самый Финский залив, прозванный недавно остряками Маркизовой лужей – все было сковано льдом и снегом. В смысле першпективы тут все было вообще очень северное и мало отличалось от какого-нибудь Тобольска, в котором Михайле правда до сих пор не довелось побывать и он надеялся что и не придется.

Даже сам Невский проспект, воспетый впоследствии классиками на все лады и вызывавший всеобщий восторг, эта важнейшая коммуникация Петербурга и вообще и ихнее все несмотря на чисто подметенные тротуары и чинно гуляющую публику не привлек Михайлу сделать обычный променад по магазинам. Ветер бодро развевал поземку и гнал снежок по ногам прохожих, забираясь под воротник, за шиворот и бог знает в какие места. Медвежья шуба из зверя, которому граф на охоте собственноручно разодрал пасть, несколько поизмялась в дороге и как нарочно не желала уже греть как следует, так исподтишка мстя охотнику за безвременную гибель и браконьерство.

Графу Михайле немедля захотелось отбыть в теплые края, даже не останавливаясь тут ни на день, ни на ночь, несмотря на ожидаемые блеск и великолепие. В местных не замерзающих вечно лужах у него немедля промокли ботфорты, ранее не промокавшие даже в Тихом или же Великом океане. К тому же за приятелем, как выяснилось, требовался глаз да глаз, так как он сильно одичал на болотах и с трудом привыкал к цивилизации.

Михайло решительно пресек поползновения Морозявкина завести новые знакомства с молодыми ротозеями, очевидно впервые попавшими в столичный город, указавши ему что идя на большое ай-лимпийское дело не следует размениваться по мелочам. Вольдемар очевидно так не считал но решил временно покориться обстоятельствам. Возникшие разногласия привели к препирательствам и их удалось преодолеть только в трактире, в котором по счастию нашлось и питье и пропитание, и водка и поросенок, и пиво и кислая капуста, словом и наелись и нализались. Между тем на город уже набежал вечер – следовало озаботиться вопросом о ночлеге для себя и приятеля, а там уж размышлять о плане дальнейших действий.

Сим событиям предшествовала следующая прелюдия: удивительная ай-Лимпиада с атлетами из аглицкой вороненой стали размером с блоху сперва оставалась у Александра Павловича в шкатулке под рыбьей костью. По приезде из Англии он сначала-то хотел от меланхолии устроить себе духовную исповедь у попа Федота в Таганроге, но передумал, потому что один раз стал пересматривать шкатулку и достал из нее волшебный град Олимпию, которая давно уже не была деньгами заведена и потому не действовала, а лежала смирно, как коченелая.

Вспомнивши свое увлечение, он тут же послал за Платовым, которого ранее от себя прогнал, потому что тот к идеям олимпизма был бесчувственен, к духовной беседе невоздержен и к тому же так очень много курил, что у государя от его дыму в голове копоть стояла. Платов тогда остался с обидою и лег дома на досадную укушетку, да так все и лежал да покуривал Жуков табак без перестачи.

Но как услыхал, что во дворце такое беспокойство, сейчас с укушетки поднялся, трубку бросил и явился к государю во всех орденах. Государь говорит:

– Ну вот что – устрой-ка мне к лету в Тавриде ай-Лимпиаду не хуже чем у греческих богов и героев. Что тебе, мужественный старик, от меня для этой цели надобно?

А Платов отвечает:

– Мне, ваше величество, ничего для себя не надо, так как я пью-ем что хочу и всем доволен, а я пришел доложить что готов все решительно исполнить чтобы и у нас было так как происходило при моих глазах в Англии.

Тут же они завели ай-Лимпиаду, набросав ей в особую щелку монет, атлеты пошли прыгать и скакать в каком угодно пространстве и в стороны верояции делать. Платов и мелкоскоп притащил, в который можно их видеть. Государь опять расчувствовался, а Платов снова говорит:

– Это, говорит, – ваше величество, точно, что работа очень тонкая и интересная, но только нам этому удивляться с одним восторгом чувств не следует, а надо бы поглядеть в Туле или в Сестрорецке, – не могут ли наши мастера сего превзойти, чтобы англичане над русскими не предвозвышались. Мы, говорит, таких стадий оных в Тавриде к лету понастроим что ни в каком Вимбледоне вы не увидите. Мы еще и всех этих вот англицких атлетов на обе ноги подкуем и всем им кузькину мать покажем.

Государь никакому иностранцу уступать не любил, он и ответил Платову:

– Это ты, мужественный старик, хорошо говоришь, и я тебе это дело поручаю организовать. Мне эта коробочка все равно теперь при моих хлопотах не нужна, а ты возьми ее с собою и на свою досадную укушетку больше не ложись, а поезжай на тихий Дон и поведи там с моими донцами междоусобные разговоры насчет их жизни и преданности и что им нравится. А когда будешь ехать через Тулу, покажи моим тульским мастерам эту ай-Лимпиаду, и пусть они о ней подумают. Я на своих надеюсь, что они никого не хуже. Пущай они к июлю месяцу все тут выявленное в точности на таврической земле соорудят в натуральном виде. Они моего слова не проронят и что-нибудь сделают.

Вот как случилось что все пружины государственной машины опять задвигались и в недрах царской администрации родился очередной мега-прожект. В рамках этого наполеоновского плана предполагалось освоить неосвояемое, увидеть невиданное и реализовать нереализуемое, то есть всех в мире превзойти и удивить. С этой целью решено было собрать все силы в один кулак и бросить этот кулак в южные губернии, чтобы спортивные баталии были жарче. Кроме того учитывая что регион сей был лишь недавно замирен и присоединен к империи предполагалась и некая нравственная, цивилизаторская миссия, которая должна была внушить новонабранным под крыло народам что и кроме горного разбоя есть в мире интересные занятия.

Конечно могло произойти так что нашлось бы много желающих что называется погреть руки на новой затее. Однако же памятуя что не подмажешь – не поедешь, решили закрыть на это глаза, по возможности впрочем строго пресекая злоупотребления. Потребовалось составить план кампании, найти лучших из лучших или же из худших, как получится, словом тысячи курьеров засновали взад и вперед. Граф Нессельроде, бывший при императоре теперь неотлучно, лично приставлен был курировать сие начинание, и созвал целое совещание с целью благословить созидателей оного.

Планы как водится были не только составлены но и утверждены, причем на бумаге все выходило очень гладко а что касаемо оврагов, то не составителям предполагалось по ним шагать. Казалось предусмотрели все мелочи, какие только могли в природе случиться, расписали все до деталей и печать пришлепнули. Словом, капризную фортуну схватили под уздцы и вели уже в государеву конюшню, чтобы никак ей было не отвертеться.

Все эти обстоятельства вместе взятые и обеспечили графу Г. и Морозявкину неожиданный бесплатный ночлег под казенной крышей, куда впрочем они попадали уже не в первый раз. Надо сказать, что путешествуя по Санкт-Петербургу граф всегда ожидал каких-нибудь чудес в виде привидений, домовых и прочей нечисти. Однако среди ведьм временами попадались и прекрасные дамы, по крайней мере в графской молодости. Временами пускаясь в воспоминания он замечал, что дамы эти по мере того как бег времени уносил их образы все дальше, становились все прекраснее и прекраснее. Конечно реалистический и скептический взгляд разоблачил бы многие покровы тайн, но смотреть на мир реалистически было ужасно скучно, и граф Михайло полагал это уделом одних стариков, к которым разумеется не собирался относить себя еще лет пятьдесят.

– Ну что, на постоялый двор? Гостиниц тут полно, важно только гадюшник выбрать без клопов, – предложил мосье Вольдемар, понемногу осваиваясь и переходя от кочевого образа жизни к оседлому.

– Нет, погоди, я еще жду какого-нибудь чуда или путеводной звезды – неохота просто так заваливаться на бок. Ну а завтра уж будем искать внимания должностных лиц, которые так не похожи на красавиц, – отвечал ему граф, сожалея что время чудес для него уже прошло навсегда.

Но тотчас же, вопреки ожиданиям, среди длинных и узких улиц стольного города светлый образ прекрасной дамы материализовался для приятелей в виде женщины в белом.

Столица как раз переходила от дневных забот к вечерним наслаждениям, насколько это было возможно в столь стылом климате. Собственно будочники позажигали все фонари, так что не все кошки остались серы, а кроме того граф с приятелем уже успели пропустить стаканчик-другой горячительного на ночь дабы согреться после долгого пути. Благодаря этому обстоятельству их взгляд на реальность стал уже очень нетривиальным, буквально все попадавшееся на пути казалось вышедшим из самого пекла ада, даже если оно только что выпало из дверей кабака.

– Смотри ж ты, и точно вся в белом и с косой… – проговорил Морозявкин неожиданно пересохшими губами. – Неужто за нами косая пришла? Спаси нас владычица-троеручица, матерь божья, сохрани и помилуй, как и мы миловали, не всех же подряд по миру пускали а с понятием и сожалением, ты помнишь, я ж всегда каялся!

– Да похоже что ты прав, – ответствовал ему граф, только что желавший его высмеять. – Кажется пришла тебе пора отвечать за все твои прегрешения да и меня заодно с тобой в адское пламя загребут.

– Ну вы и хамы, господа! – отозвался на эту реплику женский голос, показавшийся смутно знакомым. – Не узнавать меня – это не только дерзость, но даже и государственная измена!

Здесь граф Г. несколько напрягся и попытался вернуться в реальный мир, чувствуя что трубы Апокалипсиса еще не прозвучали и просто так ему на тот свет сбежать не дадут. Кроме того у него мелькнула шальная мысль соблазнить эту даму даже если она была чертовкой, вылезшей из преисподней, так как он несомненно был чертовски красив и неотразим.

– Это почему это? – Морозявкин еще не поняв кто именно его спрашивает уже был готов отрицать любые обвинения. – Все бездоказательные наветы я решительно отвергаю, так и запишите в вашу книжку для Страшного суда!

– Видимо мамочка плохо следила за вашим воспитанием, месье Вольдемар! Ну ничего, в дороге придется этим заняться. Я сама за вас примусь, – после этих слов приятели узнали в белой фигуре-призраке свою старую знакомую – Лизу Лесистратову.

При дневном свете Лиза, худенькая миниатюрная шатенка с правильными чертами лица, была весьма хороша собой, а уж в неверном сиянии луны и ночных фонарей представлялась просто писаной красавицей. Граф конечно хорошо знал как обманчивы ощущения, но позволил себе на секунду поддаться чувствам. Секунда эта длилась почти с получас пока они как небезызвестные крысы за гамильтонским крысоловом плелись сначала бегом а потом просто пешком в неизвестном им доселе направлении.

– Да куда ж мы так летим, все копыта собьем, – стонал Морозявкин, но граф не отвечал ему а только стискивал зубы и прибавлял ходу чтобы не отстать. У Лесистратовой в ноги наверное был встроен какой-нибудь хитрый паровой моторчик, который позволял ей идти впереди всех, впрочем грубый Вольдемар конечно полагал что это шило в заднице.

Фонари и тротуарные плиты под ногами так и мелькали, улицы как-то менялись одна за другой, то ли Морская с Литейной, то ли Гороховая с Мещанской – граф не был вполне уверен в названиях, так как не успевал смотреть по сторонам, опасаясь не успеть за своей проводницей, которая несмотря на невысокий рост так и летела вперед, негодуя когда они с Морозявкиным отставали хоть на шаг.

– Левой! Левой! Держать строй! – командовала она на ходу, ругая конвоируемых спутников за бестолковость и удерживаясь лишь от классического суворовского «сено-солома».

Давно уже остались позади чистые тротуары Невского, ни о каких легких башмачках дам не могло быть и речи, и пройдя мимо каких-то местных каналов и перемахнув Неву через не узнанный графом в потемках мост они оказались перед черной громадой казенного вида. Перед спутниками распахнулись огромные ворота, выполненные в виде древнегреческого храма, с портиком и колоннами. Засуетились караульные, часовой взял под козырек и вытянулся, черная тень его выросла на стене в свете фонаря так что аж страшно стало, Морозявкин было шарахнулся в сторону но суровой рукой графа был возвернут на путь истинный. После этого приятели оказались в казематного вида строении, а затем в подвальном помещении.

Озираясь по сторонам граф Михайло заметил большое количество беспорядочно сваленных мешков, вьюков, тюков и даже гамаков. Кое-где вроде бы торчали удилища, лежали шашки и ружья, зияли раскрытыми пастями походные баулы, топорщились шинели и валенки, были сложены карты и какие-то книги, словом даже на складе казенного конфиската и то ассортимент был беднее. Могло показаться что ты попал на ту самую сорочинскую ярмарку только почему-то без продавцов и покупателей, хотя с другой стороны все смахивало на развалины александрийской библиотеки.

Тут можно было увидать цветастые походные шатры и палатки, новомодные французские консервы, кожаные седла и упряжь, как будто они попали в конюшню, пузатые бочонки с порохом и пулями, хитрые лекарственные снадобья из аптеки на Аничкином мосту, тяжелые сундуки с монетами, запертые к сожалению наглухо и фигурные табакерки с крепким табаком, вполне открытые.

Везде чувствовалась хозяйская рука, их собиравшая, может быть и женская судя по тщанию и аккуратности, потому что ничто не было ни забыто ни рассыпано в небрежении. Казалось даже что только прочитать список собранного – и то до утра провозишься и позабудешь все прочие дела. Словом столь опытному путешественнику как граф стало в пять минут совершенно очевидно, что тут готовятся к походу, вот только куда? Этот вопрос он и не преминул задать, в то время как любопытствующий Морозявкин обходил помещение, время от времени ловко пряча за пазуху какие-то мелкие вещицы.

– Мы готовимся к экспедиции на Северный полюс! Разве вы не знали? – Лиза очаровательно улыбнулась и поправила развившийся локон. – Месье Вольдемар, положите барометр на место, все равно на Хитровом рынке его не продать.

Морозявкин сделал вид что огромный морской барометр прыгнул к нему в карман совершенно самостоятельно, а граф, несколько ошарашенный происходящим, вопросил осипшим голосом:

– На полюс? Вот так прямо сейчас, даже без ужина?

– Без теплой одежды? Без подъемных? Да у меня и треух уже прохудился, в одно ухо влетает, в другое вылетает. Дыра на дыре! – запричитал Морозявкин, очевидно давя на жалость и надеясь на поживу.

Некоторое время Лесистратова наслаждалась произведенным эффектом, а затем решила пожалеть несчастных странников, которые как видно решили что вместо теплой Тавриды их почему-то собираются сослать в места не столь отдаленные, хотя конечно и не очень близкие к столицам.

– Успокойтесь, господа! Я пошутила. Мы едем не на Север а гораздо южнее. Песцовая шуба вам не понадобится! – Лиза иногда любила пошутить, безошибочно находя для этого и время и место.

– Значит и писец не придет! – обрадовался Морозявкин.