5 день. Тридцать лет Процветания.

Посёлок был виден издалека. Вернее, видна была громада промышленного здания, на которое Айцц уверенно указал, как на родной свой дом.

– «Процветание», – выговорил он с таким выражением, что неясно было – гордится или смеётся. Ур, конечно, не сразу понял смысл названия, но когда выяснил, и сам едва сдержался, чтобы не ухмыльнуться.

«Процветание», – думал он, – «вот уж ирония так ирония. Надеюсь, они это с юмором, а не всерьёз, иначе страшно представить, что за люди там обитают.»

То, что видел перед собой разведчик, казалось прямой противоположностью своему названию. Заброшенный промышленный комплекс, в разы крупнее того, где они повстречались с мусорщиком, должен был производить впечатление. Когда-то давно. По меркам Этнан-Вегнара он тянул на предприятие стратегического значения – десятки тысяч рабочих, исполинские цеха, непрерывный поток грузов, текущий по железным дорогам… Всё это было в прошлом. Теперь от завода остался бетонный труп, из которого торчали кости ржавых металлоконструкций, да ещё упирались в небо высоченные трубы, навсегда переставшие выдыхать едкий дым. Полуразваленный забор тянулся насколько хватало глаз, сделавшись подобием могильной ограды.

К заводу вела полоса едва видного уже асфальта – скорее напоминание о трассе, чем сама трасса. По ней-то Ур с Айццем и шли весь последний час. Унылый пейзаж разнообразили только редкие остовы машин и пара утилитарных коробочек, которые разведчик опознал как станцию техобслуживания – слишком скудный набор объектов, чтобы дать какую-то пищу для размышлений. Облетевшие рощи, ломкая трава под ногами, редкие куски дорожного полотна в паутине трещин – и над всем этим великая тишина, в которой навеки утонул Литтерстадт. Ур уже выяснил, что так называется обитаемый мир – местные проводили чёткое различие между своей планетой, как астрономическим объектом, и ей же, как обиталищем человечества. У этой дуальности наверняка имелись любопытные причины, но Айцц едва ли годился на роль академического философа, а Ур со своим знанием языка и подавно не сумел бы разобраться в серьёзной лекции. Приходилось подавлять любопытство и задавать совсем иные вопросы – практичные и простые.

Шаркали ноги. Чуть слышно шуршал холодный ветерок. Бледное пятно солнца ползло по небу, прикрывшись от взглядов серенькой шалью дымки.

Вблизи от посёлка землю расчертили прямоугольники полей. Вспаханная земля рядом с заброшенным заводом смотрелась дико, но разведчик видел в ней первое свидетельство социального бытия – знак того, что человеческая цивилизация ещё хоть как-то шевелится.

На крыше цеха вяло крутились два десятка колоритных ветряков разных форм и размеров. Ворота прикрывал настоящий форт, сложенный из бетонных плит, а поверх стен тянулась колючая спираль – при виде её разведчик почувствовал прилив тепла, словно вдруг увидел старого друга. Колючка была почти точной копией тех заграждений, с которыми он имел дело у себя дома. Не хватало только пулемёта в бойнице и пары караульных у входа – вместо них навстречу вышла группа мужчин и женщин, которым куда больше подошла бы роль заключённых, а не солдат.

– Следят за дорогой? – спросил Ур мусорщика. – Стрелять не станут?

Ружьё и прочее снаряжение он отдал Айццу ещё с утра, и пока что не успел разочароваться в этом решении, но соплеменники старика – дело иное: кто знает, что у них на уме?

– Ты ж со мной. Вопросы спрашивать будут.

– А потом?

– А что потом? Нормальному человеку бояться нечего.

«Бояться нечего, как же. Вот только нормальности во мне по здешним меркам, как у коня посреди ВЦ – и подстрелить такого гостя тоже проще простого.»

Ур уже заметил как минимум двоих вооружённых людей. Оба держали свои винтовки полурасслабленно, но именно что держали: он предпочёл бы видеть оружие на ремнях за спиной. С другой стороны, в группе имелись женщины, а это часто бывало хорошим признаком – большинство культур старались беречь их от опасности и редко отправляли вперёд.

Люди стояли молча, в мрачной неподвижности. Тёмные бушлаты и робы делали их похожими на арестантов, принуждаемых трудиться на свежем воздухе, и только отсутствие нашивок да винтовки выбивались из тюремного образа.

Шагов за двадцать разведчику и мусорщику приказали остановиться. Оба послушно встали, а четверо встречающих подошли ближе, в их движениях читались опаска и неуверенность. Айццу скороговоркой задали несколько вопросов – вычислитель сумел разобрать не всё, но ясно было, что интересуются его личностью и личностью Ура. Второе было ожидаемо, а вот первое несколько удивляло: едва ли здесь обитало столько людей, чтобы не знать кого-то в лицо. Мусорщик покладисто назвался и протянул обе руки ладонями вверх. Капюшон он скинул на подходе, плащ распахнул, ружьё повесил через плечо. Двое придирчиво осмотрели его, впрочем, не приближаясь вплотную. Ещё двое следили за разведчиком – хмурые лица и стволы винтовок говорили об их настроении яснее ясного.

Слово «порча», повторённое несколько раз, уже не вызвало удивления. Чем бы ни была эта напасть, береглись от неё всерьёз – по местным меркам, конечно. Видно было, что наибольшее внимание вызывают глаза и кожа, а боятся в основном физического контакта – масок и респираторов местные не носили. Удостоверившись, что на Айцце никакой порчи нет, принялись за Ура. Он поднял с забрала маску с объективами технозрения, чтобы можно было рассмотреть лицо, и слегка наклонился – ростом аборигены не отличались, мусорщик возвышался над ними почти на голову, а разведчик ещё сильнее.

Осматривали долго, старательно. Ур глазел в ответ и видел перед собой обветренные лица работяг, привыкших к физическому труду. Все – старше тридцати, все – испытанные невзгодами, в грубо сшитой плотной одежде, с обрезанными кое-как волосами. И женщины, и мужчины стриглись коротко, не носили ни украшений, ни татуировок, зато многие могли похвастаться ожогами, ранней сединой и следами варварского бритья.

– Пусть снимет одежды, – потребовал насупленный крепыш, подозрительно глядя на руки разведчика, напрочь скрытые перчатками и усиленные элементами экзоскелета. – Что у него там? Почему скрывает?

– Если снять – не смогу надеть обратно, – ответил Ур. – Они защищают меня от местных болезней, потому что я долго жил в… как это? В слишком чистом месте. Мой организм слаб.

Ответ вызвал череду перешёптываний. Айцц покосился на Ура и подмигнул. Его, похоже, всё происходящее забавляло – и это тоже наводило на мысли. Мусорщик словно бы не был для обитателей посёлка полностью своим, а потому чувствовал нечто общее с чужаком – по крайней мере, именно так разведчик истолковал его поведение. С чем это было связано – религиозными табу или практическими мотивами – сказать он не мог, но дистанция ощущалась довольно чётко.

«Те, кто пребывают внутри, и те, кто бродят снаружи – вот он, ключ. Возможно, путешественники, как это нередко бывает в замкнутых сообществах, считаются зависшими меж мирами живых и мёртвых – а заодно источником бед, брешью, сквозь которую внутрь общины может проникнуть зло. Или порча, как здесь говорят – неважно, реальная она или мнимая».

Посыпались новые вопросы. Кто такой, есть ли имя и кем это имя было дано, откуда пришёл и куда идёт? Чего хочет от «добропорядочных жителей Процветания» и не замыслил ли нарушить мирное течение их организованной жизни? К самому Уру при этом старательно не обращались – говорили в третьем лице, словно спрашивали кого-то другого. Разведчика это раздражало, но он терпел: по крайней мере, его ответы выслушивали.

Формулировки оказались весьма любопытны, да и сами вопросы говорили о многом. «Добропорядочные жители» вели себя опасливо, но опасались не бандитов и грабителей и не жителей других общин, если таковые вообще существовали в округе. Узнав, что имя ему дали отец и мать, местные не то, чтобы удивились, но словно бы услышали непристойность, зато рассказ о «разведчике из далёких мест» не вызвал вообще никакой реакции. Ур ожидал повышенного внимания именно к этой части своей легенды и в случае нужды готов был даже рассказать правду – однако правда никого не интересовала. Через несколько минут он понял, что больше всего эти люди боятся нарушения своего хрупкого социального гомеостаза, которым очень гордятся, и вообще не вспоминают о таких понятиях, как «военная угроза» или «вражеский диверсант». После этого Ур немного обнаглел и на вопрос о том, не порченый ли он, позволил себе формулировки более резкие, чем обычно. Упирая на свою очевидную человечность и рассудительность, он выразил готовность заночевать снаружи, если только ему позволят разговаривать с выходящими людьми и наблюдать за ведущимися работами.

– Если я для вас недостаточно чист, то будет куда лучше мне остаться здесь, не стесняя хозяев и не заставляя их выбирать между гостеприимством и опасением. А если и это окажется слишком обременительно – я готов немедленно покинуть вашу землю без всякого возражения и обиды.

«Всякой обиды» Ур при этом подпустил столько, насколько позволяло знание языка, да ещё старательно выстроил фразы таким образом, чтобы не сложилось впечатление, будто он о чём-нибудь просит. Оставался риск, что местные этим воспользуются и отправят его куда подальше, раз уж он сам выразил такую готовность, но пронесло. Ещё несколько минут совещаний и повторных досмотров закончились вердиктом, что человека следует пустить, но пусть остаётся на попечении Айцца и ведёт себя «должным образом».

Их повели к наружным воротам. «Форт», выстроенный перед торцом цеха, окружали вытоптанная земля и остатки асфальта. Левее Ур заметил пятно гари и сперва подумал, что это след вездесущей черноты, но потом догадался, что там, наверное, что-то жгли – рядом стояли несколько железных бочек и странная цилиндрическая клетка, вся в саже. Поодаль валялась рама от большого грузовика, ржавели детали промышленного оборудования, гнили старые шины – всё то, что ожидаешь увидеть на руинах брошенного завода, словно неведомые силы старательно оправдывали стереотипы разведчика. Изнутри, над входом, висела самая настоящая электрическая лампочка, чистая и целая, а под навесами лежали штабеля кирпичей.

«Здесь бы хорошо смотрелся бронетранспортёр», – подумалось Уру. – «И укрытия на случай обстрела, а то закинут пару мин – и гарнизону конец.»

Ничего такого, конечно, не было. Вместо укрытий – какая-то караулка, способная защитить разве что от дождя, а вместо военной техники – курятник с пёстрыми птицами, огороженный мелкой сеткой. Нависшее сверху здание лишь подчёркивало ничтожность этих пристроек.

Колючая проволока. Слепые окна из стеклоблоков. Калитка в здоровенных воротах цеха. На миг ему показалось, что ещё шаг – и пути назад не останется, что тёмный мир за стенами завода навсегда поглотит чужака, переварит и превратит во что-то «добропорядочное». Чувство собственной инаковости всегда оставалось бичом разведчиков, справляться с ним учили путём погружения в чужую лингвистическую и культурно-бытовую среду, но избавиться от этой ментальной занозы пока не получилось ни у кого. Ур глубоко вдохнул, послал свои страхи куда подальше и сделал шаг в обычное крытое помещение.

***

Городков, похожих на Процветание, Ур до сих пор не видел. Он вообще никогда не видел, чтобы люди жили таким странным образом.

Исполинский цех тянулся куда-то вдаль. Посередине пролегал полуметровой глубины жёлоб, в котором виднелись рельсы. Сверху нависали застывшие туши мостовых кранов – таких масштабов, что могли бы таскать с места на место целые пароходы. Крыша цеха – там, где обычно устраивали фонарь освещения – зияла прорехами и голым каркасом. Листы металла, покрывавшие её в лучшие времена, частью куда-то делись, а частью болтались и скрипели под стылым ветром.

Всё здесь было ржавое и унылое.

Поглядев по сторонам, Ур понял, куда девался металл с крыши цеха – или часть металла, по крайней мере. Вдоль стен, где остатки кровли выглядели поприличней и могли хоть как-то защитить от дождя и снега, лепились друг к другу лачуги, сварганенные из самого разнообразного хлама. Бетонные плиты, листовое железо, полосы ребристого алюминия, старые доски, стальная сетка, пластмассовые поддоны и чёрт знает что ещё – всё шло в дело, утеплялось минеральной ватой и синтетическим полотном, подпиралось кусками рельс и здоровенными шинами от неведомой техники – такими старыми, что резина вовсю крошилась.

В загонах у ворот бродили овцы странной масти, будто их специально выкрасили в зеленовато-коричневый защитный цвет. По другую сторону рельс был обустроен свинарник, и Ур возрадовался, что дышит через фильтры скафандра. Упрямое меканье скота перемежалось лязгом металла о металл и шумом ветряков с крыши, так что у Процветания складывался уникальный акустический портрет – разведчику он напоминал разом и деревню, и кустарные мастерские где-нибудь на краю Ламаша, и лагерь беженцев, утративших всякие надежды, но ещё цепляющихся за жизнь.