Лето 43 года. Август. Вдалеке громыхал гром, прогоняя за лес серую пелену дождя. А здесь только изредка запоздалые капли срывались на мокрую землю. Воздух был чист и свеж.
– Мама?
Из-за поваленного дерева высунулась измазанная землёй детская голова. Ребёнок осторожно посмотрел по сторонам. Тишина нарушалась лишь далёкими раскатами и шёпотом запоздавших капель. Набравшись смелости, он вылез из своего укрытия и вновь осмотрелся. Никого.
Ему было очень стыдно. За то, что убежал из дома и заставил маму волноваться. Она, наверное, сейчас бегает по деревне, ищет его. А может, уже и сосед, дед Василий, кряхтя, припустил по соседским хатам, разыскивая непоседливого мальчугана.
– Мама?
В ушах звенело, а грязные волосы слиплись от крови. Ребёнок потрогал голову: очень больно, наверное, когда бежал, споткнулся и упал прямо под корягу. Ещё и штаны порвал. Мама будет сильно ругаться, зашивая дыры на коленках. Ему казалось, он что-то забыл, что-то очень важное. Это нельзя было забывать, но он забыл. В ушах шумело, может, из-за шума он и не может вспомнить?
– Мама?
Слегка покачнувшись, мальчик неуверенно зашагал через поле в сторону дома. Очень хотелось поскорее оказаться на печи, послушать урчанье Мурзика, который тут же завалится под бок и будет меланхолично вылизываться.
– Мама?
Скорее бы положить голову на колени мамы и почувствовать её руки на своей голове. Когда она рядом, ничего не страшно. Нет, он не трусишка, он будет большим и сильным, когда вырастет, таким же сильным, как папа. Но сейчас он боится, потому что маленький и потому что один.
– Мама?
Вот и показалась верхушка яблони. Она видна отовсюду, большая, старая, рядом с ней хата деда Василия, а следующая – их. Скорее бы домой, не важно, что мама отругает, а может, ещё и отшлёпает. Главное, что потом он почувствует теплые руки на своей голове, услышит её ласковый успокаивающий шёпот. Главное, что потом ему не будет страшно, больно и холодно.
– Мама?
Не глядя под ноги, ребёнок побежал к дереву, казалось, и оно радушно распахнуло свои голые ветви, встречая маленького непоседу. Голые? Малыш остановился и с недоумением посмотрел на яблоню. Листьев не было. Но ведь утром…
– Мама?
Он вспомнил. Крики, плач. И мама, крепко прижавшая его к себе. Она что-то шептала ему на ухо, а злые чужие дяди в форме толкали её в спину. Огонь, дым. Мурзик выскочил из-за дерева… Выстрел и смех. И хоть мама закрыла ему глаза рукой, он понял…
Дед Василий, тряся головой, что-то прокричал и замахнулся палкой. Треск автоматной очереди и… Он перелетел через плетень и больно ударился о землю.
– Беги!
– Мама?
– Сынок, беги!
И он побежал. Густой дым скрыл маленького мальчика, юркнувшего за пылающий сарай.
– Мама?
Он медленно шёл по пустой улице, не было домов, только обгоревшие печи. Вот дед Василий, он смотрел, не мигая, сжав в руках свою палку. На рубахе застыли расплывшиеся пятна крови. Затихший у сгоревшего плетня Мурзик и…
Мама.
Малыш сел рядом…
Лето 43 года. Август. Вдалеке громыхал гром, словно прогоняя серую пелену дождя. А здесь уже было тихо, только изредка запоздалые капли срывались на мокрую землю. Воздух был чист и свеж.
На деревенской улочке, среди обгоревших печных труб, маленький мальчик обнимал свою мать, положив на голову её холодные руки.
Эпилог.
В ходе карательной операция «Болотная лихорадка», проводимой в августе-сентябре 1943 года в Беларуси, было убито более десяти тысяч мирных жителей и партизан.
– По поверьям, русалка может оборачиваться и птицей, и зайцем. А если она живёт в болоте, то выходит замуж за Болотника. И вот эта счастливая семейная пара, Болотник и Болотница, охраняет утопленные клады и сокровища от людского ока.
– Хорош заливать, Иван, – хмыкнул пожилой старшина, – хотя заливаешь ты складно.
– Николаич, вот что ты вмешиваешься, я ж до призыва в институте учился, изучал славянскую мифологию, – тот, кого назвали Иван, с наслаждением затянулся переданной кем-то из солдат самокруткой.
– Ты бы не сказки рассказывал, а за водой сходил, по карте за нами болото в километре, глядишь, встретишь своих болотников, заодно гранат и патронов попросишь, – добродушно хмыкнул старшина.
Красноармейцы рассмеялись.
– Ладно, давайте бидоны, схожу, – Иван с хрустом потянулся, – да и прогуляться не мешало бы.
***
Иван шёл по лесу и улыбался. Вокруг щебетали птицы, деловито сновали муравьи, лихой поползень с озадаченным писком носился по полуповаленной сосне. Солнце щедро грело своим теплом всё вокруг: этот лес, деревья, носящихся наперегонки стрекоз – оно грело эту землю. И совсем не хотелось думать о том, что где-то под лучами летнего светила греются пушки, танки, ружья, пулемёты, несущие смерть.
Не хотелось думать, что нагретая земля по локоть уже пропитана кровью, а изо всей группы студентов–филологов, попросившихся добровольцами на фронт, остался он один, за две недели войны дослужившийся до младшего сержанта, но так и не успевший перешить новые петлицы. Иван машинально потрогал нагрудный карман – там они, родимые, вручены комбатом месяц назад, он ещё помнил крепкое рукопожатие майора и пожелания успехов. Петлицы в кармане гимнастёрки, а комбат уже две недели как в земле – собой остановил танк. После боя собрали, что осталось, и похоронили вместе с остальными.
Не хотелось думать о том, что завтра утром опять атака, а гранат – с гулькин нос, да и патронов по обойме на человека. Не хотелось думать, что завтра можно остаться на этом поле, остаться навсегда. Жутко, дико, безумно хотелось жить – жить, вдыхая полной грудью этот пьянящий густой воздух, пропитанный запахами хвои, можжевельника, грибов, пропитанный запахами жизни.
А кто знает, будет ли оно, это завтра. Может, после боя ты останешься на поле с разорванным животом, как Васька, или за пару секунд истечешь кровью, как Серёга. А может, как Андрюха, будешь в дикой агонии корчиться под гусеницами равнодушного к твоим крикам танка. Нет, так нельзя, надо наслаждаться этими минутами, пока ты ходишь по земле, а не лежишь в двух метрах под ней.
Иван рассмеялся, глядя, как трое воробьёв, непонятно как залетевших в лес, яростно чирикая, пытаются поделить уже распрощавшуюся с жизнью гусеницу. Слева что-то зашелестело и, наученный горьким опытом, младший сержант упал на землю, выставив винтовку. Никого, но дребезжание и, кажется, тихие стоны, не стихали.
«Зверь?».
Иван привстал и посмотрел вперёд: метрах в десяти, возле куста можжевельника яростно трепыхалось что-то маленькое.
Заяц. Точнее, зайчонок. Он изо всех сил пытался вырваться из капкана, но стальные зубья крепко держали окровавленную лапку.
«Ну вот и здорово, мясо не помешает, который день кишка кишке дулю тычет», – подумал Иван.
Он подошёл и взял косого за уши.
«У каждого своя судьба, малыш, твоя – накормить нас».
Заяц, словно поняв, что судьба отсчитывает последние секунды жизни, замер и посмотрел на Ивана. Глаза. Удивительные, не заячьи глаза. Тёмно-синие, глубокие и… И совсем без страха. Но в них была жажда жизни. Безумная жажда жизни.
Иван на секунду замер. Так на него смотрел Виталя, друг детства, которому взрывом оторвало ноги, а кровь хлестала так, что земля вокруг пропиталась за секунду. Он понимал, что остались минуты, но не хотел уходить. И в его глазах было такое же безумное желание остаться на этом свете. А потом Игорь – одногруппник, прошитый очередью насквозь, харкая окровавленными кусками легких, смотрел на Ивана таким же взглядом – обречённым и с дикой жаждой жизни, пусть минуту, пусть секунду, но пожить ещё, посмотреть на небо, на воду, на землю, ну ещё немного, пожалуйста, Господи, ну что тебе стоит, Господи!
Иван положил косого на землю и, поднатужившись, раскрыл капкан. Заяц не шевелился.
«Давай, дружок, беги, вылечишься сам или мамка тебя вылечит, а перед боем брюхо набивать солдату – плохая примета. Беги».
И младший сержант легонько шлёпнул по дрожащему хвостику.
«Беги, дурилка картонная».
Заяц неуверенно пошевелил ушами, посмотрел на Ивана и…. прихрамывая, поскакал вглубь леса.
Иван улыбнулся и, громыхая бидонами, двинулся к болоту.
***
– Иванушка!
Младший сержант оглянулся – никого.
«Показалось».
– Иванушка, я здесь.
– Иванушкааааааааааааааааааааа.
Младший сержант посмотрел вправо и замер. У края болота на пеньке сидела девушка. В белом полупрозрачном платье. Золотистые волосы рассыпались по плечам. Девушка медленно водила по ним серебряным гребнем, внимательно глядя на бойца.
«Глаза такие же, как у зайца», – подумал Иван.
– Это мои глаза, Иванушка, – она встала и, слегка прихрамывая, подошла к младшему сержанту.
– Кто ты?
– Я? – она рассмеялась, и словно жемчужины раскатились по полу. – Болотница, русалка, выходила в лес посмотреть, что и как, но в капкан попала, а ты меня спас, солдатик, за то тебе и я, и муж мой, Болотник, по гроб жизни обязаны.
Невдалеке что-то булькнуло.
– Это… Это он? – Иван сглотнул.
– Да, не любит показываться, – девушка опять рассмеялась.
Иван не хотел верить, но вот же она, перед ним, самая настоящая русалка.
– А как звать тебя, Златовласка?
– Златовласка? – русалка на секунду задумалась. – А мне нравится, ты согласен?
В болоте опять булькнуло.
– Как ты меня назвал, так и будет, Златовласка я, солдатик, – девушка ярко улыбнулась, – ну, рассказывай, спаситель мой, зачем пришёл.
– Воды бы чистой, день жаркий, а мы после боя, утром опять пойдут, – невпопад начал Иван.
Из воды высунулись руки, больше похожие на огромные лягушачьи лапы, и бидоны тихо поплыли в сторону.
– Муж мой принесёт сейчас, – Златовласка улыбнулась, – значит, ты богатырь былинный, землю родную защищать будешь?
– Я солдат, и я не один, – в ответ улыбнулся Иван, – защищать будем родину нашу. Везде – и на земле, и на воде, и, если даст Бог, в воздухе.
– Жаль, помочь я не могу тебе ничем, – вздохнула девушка, – только проход через болото покажу, а гранат и патронов нет у нас, извини, Иванушка.
– Откуда ты знаешь? – младший сержант не хотел и одновременно безумно желал верить в реальность происходящего.
– Межевички2 рассказали о беде вашей, – Златовласка задумчиво посмотрела на возвращающиеся бидоны, – вы кочки там не сильно топчите, обижаются они, как детки малые.
– Передам своим, – Иван кивнул.
– И после боя возвращайся живым к нам, мы твои должники теперь, проси, что хочешь.
– Знаешь, Златовласка, – Иван потрогал нагрудный карман, – живым я не вернусь, неужто забыла примету: видеть русалку, расчёсывающую волосы – к смерти.
– Глупости это, – девушка разозлилась, – бабки старые языками без меры мололи.
– Глупости не глупости, но задобрить тебя традиции велят, – Иван бережно достал из кармана петлицы, тускло блеснули зелёные треугольнички, – вот, возьми, это тебе, так и не перешил, видно, судьба мне умереть рядовым.
– Спасибо за подарок, но не наговаривай, – Златовласка вспыхнула, – а ты что молчишь?
В болоте возмущённо булькнуло.
– Простите, – Иван смущённо потупился, – но подарок прими, это самое дорогое, что у меня есть.
– Мы тебя ждём, Иванушка, помни – помощь потребуется, проси, – девушка посмотрела прямо в глаза, – и знай: что бы ни случилось, у нас ты найдёшь защиту, не верь сказкам.
– Спасибо, Златовласка, спасибо, Болотник, – младший сержант поклонился и, подхватив бидоны, зашагал к своим.
***
А потом был бой. И был ад. Воздух нёс смерть. Безумные «лапотники»3, пролетая над головами измученных бойцов, сбрасывали всё новые и новые бомбы, беспощадно била артиллерия, танки, словно играя, выбивали всё, что могло остановить продвижение пехоты, которая, напевая бравурные марши, шла в атаки. Сколько их было за день – никто не считал. Может, пять, а может, двести.
Грохот, дым, пыль, вздыбленная земля, кровь, смерть, оторванные руки и ноги, безголовый старшина, опять кровь, опять взрывы, опять смерть, время исчезло, страх, позорно скуля, спрятался за поваленными деревьями. Но они не отступали. Опять грохот, опять дым, опять вздыбленная земля и кровь, опять взрывы, выстрелы и смерть.
***
Златовласка и Болотник, прячась за корягой, смотрели на отступающую колонну. Солдаты шли молча, не разбирая дороги, сквозь болото, странным образом ставшее твёрдым, как шоссе, только кровь, сочившаяся из ран, быстро растворялась в мутной воде. Ивана не было.
О проекте
О подписке